Страница 4 из 7
Началась эпоха «информационной войны» (сегодня данное направление интегрировано в понятие «гибридной» войны, которое явилось для него общим), название которой впервые употребил в 1967 году директор ЦРУ Аллен Даллес в книге «Тайная капитуляция» [Даллес]. На тот момент он еще даже не представлял перспектив «гибридности» и потенциала технологического развития. Затем термин появляется в аналитическом докладе Тима Рона «Системы вооружения и информационная война». По мнению аналитика, информационная структура становится наиболее важным элементом экономики с одной стороны и наиболее уязвимой мишенью с другой [Саяпин, с. 183].
Предложим значительную по размеру, но главное по содержанию, выдержку из Директивы Совета Национальной Безопасности США 20/1 от 18 августа 1948 года: «Есть очень высокая вероятность того, что если мы максимально, в рамках наших военных возможностей, позаботимся о том, чтобы не возбуждать враждебного отношения между советскими людьми и военной полицией, чинящей непривычные им лишения и жестокости, то в ходе войны мог бы начаться расширяющийся распад советской власти, который с нашей точки зрения был бы благоприятным процессом. С нашей стороны, разумеется, было бы совершенно справедливо способствовать такому распаду всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. Это, однако, не означает, что мы могли бы гарантировать полное падение советского режима в смысле ликвидации его власти на всей нынешней территории Советского Союза.
Независимо от того, сохранится или нет советская власть где-либо на нынешней советской территории, мы не можем быть уверены, что среди российского народа найдется какая-то другая группа политических лидеров, которые окажутся полностью “демократичными” в нашем понимании этого слова.
Хотя в России и были моменты либерализма, понятия демократии не знакомы огромным массам российских людей, а в особенности тем из них, кто по своему темпераменту склонен к управленческой деятельности. В настоящее время существует ряд интересных и влиятельных российских политических группировок среди российских изгнанников, которые в той или иной степени приобщились к принципам либерализма, и любая из них была бы, возможно, с нашей точки зрения, лучшим руководителем России, нежели Советское правительство. Но никто не знает, насколько либеральными окажутся эти группы, придя однажды к власти, или смогут ли они сохранить свою власть среди российского народа, не прибегая к методам полицейского насилия и террора. Действия людей, находящихся у власти часто гораздо сильнее зависят от обстоятельств, в которых им приходится осуществлять свою власть, нежели от идей и принципов, воодушевлявших их в оппозиции. После передачи правительственной власти любой российской группе мы никогда не сможем быть уверены, что эта власть будет осуществляться способом, который одобрил бы наш собственный народ. Таким образом, делая такой выбор, мы всегда будем полагаться на случай и брать на себя ответственность, которую нельзя с честью нести.
В конце концов, мы не можем надеяться действительно привить наши понятия о демократии за короткий промежуток времени какой-то группе российских лидеров. В дальней перспективе политическая психология любого режима, приемлемо ответственного перед волей народа, должна быть психологией самого народа. Но наш опыт в Германии и Японии наглядно показал, что психология и мировоззрение великого народа не могут быть изменены за короткий промежуток времени простым диктатом или предписаниями иностранной власти, даже следующими за тотальным поражением и подчинением. Такое изменение может стать только следствием органичного политического опыта самого этого народа. Лучшее, что одна страна может сделать для привнесения изменений такого рода в другую страну – это изменить внешние условия, в которых существует рассматриваемый народ, и предоставить ему возможность реагировать на эти условия по-своему.
Все вышеизложенное указывает на то, что мы не можем надеяться в результате успешных военных операций в России создать там власть, полностью подчиненную нашей воле или полностью выражающую наши политические идеалы. Мы должны признать, что с высокой вероятностью нам придется в той или иной степени продолжать иметь дело с российскими властями, которых мы не будем полностью одобрять, которые будут иметь цели, отличные от наших, и чьи взгляды и намерения мы будем обязаны принимать во внимание, нравятся они нам или нет. Иными словами мы не можем надеяться достичь какого-то тотального навязывания нашей воли на Российской территории, подобно тому, как мы пытались проделать это в Германии и Японии. Мы должны признать, что какого бы решения мы в конечном итоге не добились, это должно быть политическое решение, достигнутое в результате политических переговоров» [Containment].
Данная идеологическая установка в дальнейшем создаст основу стратегического российско-американского невоенного противостояния. Биполярность международной системы приведет к квантификации, специализации научных разработок относительно «гибридной» войны. На данном этапе появятся основные направления негибридного воздействия. Из них можно выделить следующие основные сегменты противостояния:
1) научно-техническое;
2) экономическое;
3) культурно-идеологическое.
В рамках холодной войны именно эти направления, наряду с локальными региональными военными противостояниями, занимают центральное место в межгосударственных взаимодействиях. В рамках блоков создаются специализированные подразделения, которые занимаются практической реализацией данных направлений. Например, в рамках Советского блока это Совет экономической взаимопомощи, Организация Варшавского договора, система Обществ мира и дружбы и т. д.
«В этих целях американская разведка ставит задачу осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза» [Панарин, 2017, с. 238].
Период, описываемый в данном контексте, совершенно по-другому интерпретирует, воспринимает теорию войны, ставит иные задачи, оценки происходящим и будущим событиям новейшей истории. Если на первом этапе методики невоенного воздействия на противника носят прежде всего тактический характер, то на втором этапе гибридное воздействие приобретает системное, научное конструирование, долговременный стратегический характер ее разработки и реализации. При этом, в отличие от третьего этапа, разработки носят узкоспециальный характер, ограничения технологического порядка не дают авторам данных методик прибегнуть к применению в значительных объемах конвергентных инструментов.
Третий период во многом продиктован научным прорывом в теоретическом осмыслении систем, появлением и разработкой теории ноосферы Вернадского, теорий хаоса, самоорганизующихся и саморазвивающихся синергетических моделей, конвергенцией научного знания, появлением новых научных направлений и методов построения и управления сложноорганизованными системами (в том числе социально-экономическими) в процессе их развития и точках бифуркации. Последний элемент во многом находится на этапе роста в данный момент.
Этот период связан с появлением «науки о сложном». В центре внимания этой новой междисциплинарной области находятся проблемы исследования систем с нелинейной динамикой, неустойчивым поведением, эффектами самоорганизации, наличием хаотических режимов, бифуркациями [Колмогоров].
1.2. Специфика «гибридных» войн на современном этапе
Современные конфликты преодолевают территориальные и временные рамки. «Ситуация усугубляется тем, что в настоящее время Вашингтон под влиянием событий, в первую очередь в мусульманском мире, где конфликты имеют ярко выраженный паратерриториальный и мультипликативный характер (а это крайне дискомфортно для Соединенных Штатов и ведущих западных стран), явно старается найти такое решение проблем, которое бы позволило обеспечить мировое господство, включая и господство в “хаотизированных” регионах, без активного использования фактора военной силы» [Александрович, с. 87].