11 сентября

– Петруччио, – сказала она шепотом, – а ты когда-нибудь целовался?

Петька набычился и замолчал.

– Хочешь, научу?

Она приблизила к себе его лицо.

– Не бойся, дурачок, губы разожми и слушайся меня.

Губы у него были припухшие, как у ребенка, и сам он показался ей в сумерках вовсе не противным – просто задержался в развитии. По паспорту восемнадцать, а выглядит на пятнадцать. Но ничего, подрастет, наверстает. Она целовала его, гладила по затылку, а перед глазами у нее стоял Андрей. И целоваться хотя и было приятно, но того тревожного и счастливого полуобморочного рижского страха Варя не ощущала – было просто ровно и хорошо.

– Зачем ты это делаешь?

– Тебе не нравится?

– Нравится.

– Что ж спрашиваешь, дурачок?

Петька осмелел, стал шарить руками по ее груди, пытаясь залезть под кофточку, и Варя принялась отбиваться:

– Все, Арсеньев, все. Ну не надо, не надо. Не надо так делать, пожалуйста. Что ты надумал? Ты должен меня слушаться. Я тебя взрослее, я опытнее, я женщина, наконец. Да перестанешь ты, в самом деле! Я сейчас рассержусь.

Глаза у Вари сверкнули, и Петя попятился.

– Никакая ты не женщина, – сказал он обиженно.

– Я женщина, Петенька, – вздохнула Варя, глядя поверх стриженой головы на залитый дождем город. – Это случилось полгода назад. К нам домой приходил учитель испанского языка, старинный друг моей мамы. Уже пожилой такой, с сединой и с красивой серебряной бородой, разделенной на две части. От него всегда приятно пахло табаком для трубки и дорогим одеколоном.

Варя остановилась и искоса посмотрела на Петю. Он сидел не двигаясь, не дыша и не поднимая головы.

– Я сама не знаю, как это получилось, – продолжила Варя, и на глазах у нее навернулись слезы. – Бабушки дома не было. Мы читали текст про Дон Кихота и Дульсинею, а потом он велел мне его пересказать. Я плохо себя чувствовала, и у меня ничего не получалось. Он немного сердился, сел рядом и стал показывать, как правильно произносить «элье» и как должен работать при этом язык. Приблизил свое лицо и стал меня целовать.

Варя затаила дыхание: ей вдруг показалось, что ее подслушивают.

– И что?

– Я ответила ему, – произнесла она трагически.

– Что ответила? – упавшим голосом спросил Петя.

– Я ответила ему поцелуем! – взорвалась Варя. – Не знаю, как это могло случиться, – голос у нее задрожал, – я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая. Кому я теперь нужна?

– Мне, – выдохнул Петя.

Она невесело усмехнулась.

– И ты бы женился на мне?

– Женился б.

– Да тебе б мамочка не разрешила! – засмеялась Варя и потрепала его по волосам. – Ну я пойду. Пока.

– Не уходи. Ты не знаешь мою маму. Она добрая очень.

Варя задумалась.

– Пообещай, что ничего со мной не сделаешь.

– Чего не сделаю?

– Ну не застрелишь, например, на вокзале, если я вдруг соглашусь, а потом передумаю.

Но с Петюней творилось необычное. Печальный Варин рассказ не встряхнул его, не остановил, а, наоборот, подхлестнул: рука скользила теперь не только по кофточке, и весь он сделался куда более решительным.

«Вот козлиная порода, – думала Варя, молча отпихивая от коленок потную мальчишескую ладонь, – застрелит такой, как же!»

– Арсеньев, перестань, или я уйду!

Петя же не оставлял своих поползновений, детское простодушие исчезло с побледневшего, сумрачного лица, и Варя начала его побаиваться. Она сама не понимала, почему позволяет ему пробираться все дальше и не уходит, но вдруг сделалась вялой и отстраненной, будто все происходило не с ней и это не она оказалась на потертом, не застеленном бельем диване клюквенного цвета, а другая, незнакомая гибкая девочка вроде еще одной Вариной сводной сестры.

«Господи, глупо как, – думала она, следя за тем, как он ловко ее раздевает. – Зачем я это делаю? Сейчас он поймет, что я наврала».

– Нельзя сегодня, Петенька, мне сегодня нельзя, – шептала она, – ну, понимаешь, дурачок.

Но он ее не слушал, догадывался, что она обманывает его обычным девичьим враньем, а может быть, и он тоже был не он и все происходило во сне и виноватыми оказались картины, краски, мастерская, где позировали таинственному художнику женщины, не стесняясь своей наготы. Варя лежала с закрытыми глазами, представляя себя такой же натурщицей, которой велели замереть, и не успела понять, как все ее тело содрогнулось от боли…

Потом они ничего не говорили. Молча сидели и смотрели в окно. Варя пошла в ванную, а когда вернулась, в комнате горел свет, одетый Петька ходил по комнате, и Варя боялась посмотреть в его глаза. Она думала не о себе, а о нем. Каким было для него это потрясение? Но странное дело, ничего потрясенного в движениях ее первого мужчины не было, скорее некая деловитость, и объяснений от нее он не ждал. А может быть, просто ничего не понял?

Варя впилась глазами в его озабоченное лицо, а Петька потоптался и сказал:

– Ты извини, скоро дядя придет. Мне прибраться надо. Он не любит, когда… Я позвоню потом.

Варя заплакала. Она плакала оттого, что все произошло, произошло глупо, насмешливо и совсем не так, как ей представлялось, и не с тем, с кем хотелось, а Петя тихонечко подталкивал ее к выходу, помогая одеваться так же спокойно и уверенно, как недавно раздевал.

По темной заплеванной лестнице Варя сбежала, едва держась за перила, слабый свет падал из окна, тоненькая фигура отбрасывала на стену неясную печальную тень, в подъезде были слышны голоса, мяукнула кошка и заплакал ребенок, и жуткая мысль остановила Варю.

Господи, какая же она дура! Ведь он это все подстроил, он заранее знал, чем все кончится, привел ее в этот дом и намеренно разыграл из себя простака, а теперь звонит и перед всеми хвастается. Он использовал ее хуже Машки. И не ее первую наверняка сюда приводил. Она хотела разыграть его, а получилось, что разыграл ее он. Поединок, который она себе на беду выиграла в Риге, окончился сокрушительным поражением в Москве, она проиграла глупо, бесславно, унизительно. Варя заметалась по лестнице, а потом опрометью бросилась прочь от проклятого места.

Глава девятая

Сапожки

Она шла по незнакомым улицам, не разбирая дороги. Несколько раз пересекла бульвар, потом очутилась на площади, спустилась к реке и поднялась на высокий холм, откуда была видна большая часть города. Что это был за город и что она тут делает, Варя не знала. Город был пуст, город был чужд, по жилам его обитателей текла иная кровь, город не принимал ее и требовал, чтобы она как можно скорее его покинула.

Улицы сделались пустыми, Варя прошла мимо огромного казенного здания с крупно пронумерованными подъездами и массивными дверями, у которых стояли милиционеры. Они посмотрели в ее сторону с подозрением, но между ними и ею лежало достаточное расстояние, и Варю не останавливали. Вскоре она вышла на площадь; на первом этаже самого обычного дома, расположенного между двумя магазинами, ей бросилась в глаза вывеска: «ПРИЕМ ГРАЖДАН КРУГЛОСУТОЧНО».

Неприметный человек в военной форме провел ее по коридору в небольшую комнату, где сидел молодой дружелюбный офицер с рыжими волосами и такими же пухлыми, как у Пети, губами и пил сливки из треугольного пакета.

– У тебя что-то случилось, девочка? – спросил он негромко.

– Я хочу вам сказать одну вещь.

– Очень внимательно тебя слушаю.

– Летом мою маму задержали в аэропорту Шереметьево.

Губы у рыжего сделались еще пухлее.

– И кто же ее задержал?

– Вы.

– Я никого не задерживал, – развел он руками, и в голубых глазах запрыгали огоньки.

– Ну не вы лично, а ваши люди.

– Наши люди тоже не задерживают ничьих мам.

– Задерживают, – отрезала Варя. – И похоже, ее просто подставили. От наших можно ждать чего угодно, но шведы…

Рыжий посмотрел на Варю с интересом.

– Как зовут твою маму и кем она работает?

– А зачем вам знать?

Рыжий слегка растерялся: