Лето без милосердия

Лодиас Шоррент официально представлял андарскую корону на еженедельных биржевых торгах, а в остальное время крутился, как угорь на сковороде, занимаясь всем тем, до чего у ди Скавалля не доходили руки. Ко взаимной выгоде общался с банкирами, перехватывал товар у перекупщиков, знакомился с промышленниками и купцами, с самыми нужными заводил и приятельские отношения. Между делом прикормил нескольких журналистов, трактирщиков и прочих весьма осведомлённых персон. Короче говоря, вовсю трудился, взращивая собственную удачу. Удивительно ли, что многие важные новости он узнавал едва ли не первым в Линде?

Вот и теперь — всего-то зашёл скоротать вечер в небольшой ресторанчик на Банковской площади. Посидеть на открытой террасе, выпить пива с острыми свиными колбасками, коронным блюдом здешнего повара, насладиться редкой для Линда тишиной. А что как раз в это время в тот же самый ресторанчик забегают расслабиться банковские клерки — понятное дело, ежели там и пиво, и закуски выше всяких похвал.

И, конечно же, совершенно случайно — а как иначе? — Лодиас Шоррент столкнулся там с господином Гленором Альденсом, секретарём-шифровальщиком банковского дома «Лонример и сыновья». И хотя такие случайные встречи происходили не менее трёх раз в неделю, и пусть Шоррент давно уж раскланивался с Альденсом, как с добрым приятелем, оба совершенно честно на любом суде могли бы утверждать, что ни разу не встречались преднамеренно. Излишняя предосторожность, но лучше сотню раз перестраховаться, чем единожды попасть в неприятности по собственной глупости!

Господин Гленор Альденс был, с точки зрения Шоррента, идеален. Он трепетно любил пиво с острыми копчёными колбасками, понимающих собеседников и деньги, и столь же трепетно уважал своё право на лень. Самое поразительное, что именно за лень его ценили в банке: Альденс был лентяем своеобразным, можно сказать, идейным. «Что за радость в отдыхе, — говорил он, — когда над тобой нависает груда несделанных дел? Ведь одно лишь знание, сколько работы тебя ждёт, портит все удовольствие! Нет уж, я сделаю всю свою сегодняшнюю работу, сделаю аккуратно, чтобы не пришлось к ней возвращаться, и вот тогда получу право расслабиться и отдохнуть с полным удовольствием, даже, я так скажу, с наслаждением!»

Та же самая лень помешала ему принять весьма лестное и выгодное предложение — перейти шифровальщиком в дипломатический корпус. «Там ведь работа никогда не кончается, — с искренним возмущением объяснял он, — чем быстрей и лучше будешь делать, тем больше на тебя навалят! Нет уж, я ни за что не откажусь от привычки с полным правом читать газету за своим рабочим столом, и уж тем более — посидеть спокойно с приятным собеседником под кружку-другую пива!»

И вот теперь этот флегматичнейший на свете человек предстал перед Шоррентом сам на себя не похожим. С нервно дёргающимися пальцами, с не смытым чернильным пятном на тыльной стороне ладони — там, где никак не испачкаешься, всего лишь переписывая очередной документ. С растерянностью и вроде как даже обидой на обычно благодушном лице.

Оценив это редкостной несуразности зрелище, Шоррент подхватил приятеля под локоть и повлёк к дальнему столику, выдавая для любопытных ушей первую пришедшую на язык ахинею:

— Судя по вашему утомлённому и крайне взволнованному виду, в банке нынче шифруют даже приказы мальчишкам-ученикам. Ну там, выбросить испорченные перья, очинить карандаши, наполнить чернильницу, подать чаю. Не спорю, сорт чая, который предпочитает директор или тем более охранник на входе в хранилище, действительно может считаться чрезвычайно важной и секретной информацией. Но, друг мой, как же ваш принцип не делать сегодня завтрашнюю работу?

Пиво возникло мгновенно — тёмное, крепкое; Альденс вцепился в кружку, Шоррент дождался, пока тот выпьет и немного успокоится, и спросил уже почти серьёзно, хотя и спрятав интерес за слегка вольной шуткой:

— Что с вами стряслось, друг мой? Насколько я знаю, ситуация в банковском деле на удивление стабильна для военного времени, а «Лонримеру и сыновьям» в любом случае крах не грозит. Неужто, друг мой, вы несчастливо влюбились?

Господин Альденс шутку не поддержал; скорей, он вовсе не заметил, что его попытались подбодрить столь незамысловатым образом. Зато заметил, наконец, кто именно его угощает. Вцепившись в руку Шоррента, словно утопающий — в брошенный с борта канат, он воскликнул:

— Святые небеса, Шоррент! Какое счастье, что я вас встретил! Идёмте же! — и, ничего более не объясняя, вскочил и потащил за собой; Шоррент едва успел бросить на стол пару монет. Ресторанчик был позабыт: Альденс вёл своего приятеля прямиком в банк, под массивную, потемневшую от морских ветров вывеску «Лонример и сыновья».

Швейцар с полупоклоном отворил перед ними тяжёлые дубовые двери.

— Идёмте же! — повторил Альденс. Быстрым шагом, почти бегом, пересёк отделанный желтоватым мрамором общий зал, взлетел по широкой парадной лестнице на второй этаж и свернул налево, к кабинетам директоров. — Нам сюда.

— Как я помню, ваш кабинет в другой стороне, — заметил Шоррент.

Альденс остановился, резко развернувшись, поймал его взгляд и сказал:

— Я, возможно, превышаю свои полномочия, но дом «Лонример и сыновья» для меня много больше, чем место работы. Я, можно сказать, сроднился с ним. Все мы в растерянности от последних вестей. Когда я увидел вас, меня словно молнией с небес ударило: вы ведь не только клиент нашего банковского дома, вы ещё и весьма опытный и необычно мыслящий человек. О вас говорят, что вы способны разглядеть счастливую возможность там, где любой другой увидит лишь крах и разорение.

— Крах и разорение? — переспросил Шоррент, и его недоумение в этот момент было абсолютно искренним. — Сложно поверить. Но, друг мой, ведь я не банкир и даже, увы, не миллионер.

— Вы подданный андарской короны, — почти неслышно проговорил Альденс. — Весьма верный, как я понимаю, подданный. Следовательно, у нас с вами общий враг. Я ведь не прошу у вас, так сказать, материальной помощи. Но вы могли бы применить свои таланты к общей пользе. К выгоде нашего банковского дома и вашей страны.

Очевидно, это был тот самый случай, когда нужно сначала хватать удачу за хвост, а уж после — разбираться, что, собственно, поймал. Пока что ясно было лишь одно — «Лонример и сыновья» каким-то странным образом оказался на пороге краха, и виной тому, очевидно, одарские конкуренты. «Гьяппа и Гьяппа»? Ах да, ещё Альденс упомянул какие-то «последние вести», от которых все в растерянности. Но ни сам Шоррент, ни ди Скавалль не слыхали в последние дни ровным счётом ничего, способного ввергнуть в растерянность даже нежную барышню! Не говоря уж о прожжённых адептах процентных ставок, векселей и займов.

— Насколько я понял, ваше руководство не поручало вам связаться со мной? Я, конечно, приобрёл некую известность в этом городе, но вряд ли кто-то ещё, кроме вас, мой друг, считает меня спасителем финансистов. А господину Лонримеру я даже не представлен.

— И это большое упущение, — серьёзно и даже торжественно сказал Альденс. — Господин Лонример ни разу не имел удовольствия беседовать с вами и, следовательно, не мог оценить по достоинству ваш острый ум. Но сейчас я возьму на себя смелость не только представить вас, но и отрекомендовать нашим союзником. Если вы, разумеется, не против.

— Я до сих пор не знаю, в чем дело, — напомнил Шоррент. — Но я в любом случае не против. Скажу откровенно, мне нравится быть вашим клиентом, и я не хочу в столь сложное время искать другой банковский дом, настолько же достойный доверия.

— Благодарю, — Альденс схватил ладонь Шоррента двумя руками, тряс, сжимая все крепче, и теперь уже Шоррент сказал:

— Идёмте же. В любых критических ситуациях цена потерянного времени может оказаться слишком высокой.

В критических ситуациях цена потерянного времени может оказаться слишком высокой. Граф Винсенн ди Скавалль знал это лучше многих, а потому считал крайне глупой привычку задавать кучу уточняющих вопросов, услышав слово «срочно».