Гробовщик

- Ладно,- махнул рукой Михалыч. – Это всё дела прошлые. Нынче Щеглов сам с тобой свяжется.

- Это с какого перепуга?

- Вот именно – с перепуга, - собеседник Кирова отставил рюмку в сторону, откинулся в кресле и ослабил галстук на жирной шее. – Про попытку путча в курсе?

Полковник кивнул. Он подобрался, чувствуя, что разговор переходит к сути. Взгляд его утратил  хмельную расфокусированность. Стал снова чётким и ясным.

- По мимо всего, путчисты пытались и Щеглова на свою сторону переманить. Представляешь, чего могли его зверушки той ночью в столице натворить? Он, правда, отказался, но внимание на себя обратил. И вдруг оказалось, что его толком никто последние годы не контролировал.

- Как так? – удивился Киров. – А кто ж тогда финансирование ему выделял?

- На дела под грифом «четыре икса» деньги дают в первую очередь и без каких-либо вопросов. Подробности же знают единицы. Не знаю точно, как получилось, но каждый из имеющих допуск, думал, что курирует эту тему другой. Но не в этом суть. Важно то, что теперь создано что-то вроде ревизионной группы, которая должна в той конторе каждый угол обнюхать, вынести постановление о целесообразности и так далее. Вот Щеглов и хочет к их приезду провести что-то вроде демонстрации или полевых учений. И ему твоя ситуация, как нельзя кстати.

Полковник задумался.

- А спишем потом как? – спросил он после паузы.

- Зона, - развел руками Михалыч. -Массовое помешательство погнало местную погань на блокпосты. Или, может, излучение, какое неизвестное. Очкарики сами придумают. Без нас.

- А что будет, если эта, как ты её называешь, «погань», не остановится и дальше попрёт?

- Тебе что за печаль? За это уже не ты, а Щеглов отвечать будет. Правда он заверяет, что зверушки у него ручные. С полуслова его слушаются.

- Надо будет подстраховаться, - задумчиво сказал Киров. - На каждой точке подобрать по надёжному человечку. Или по паре. Чтобы они потом, когда твари уйдут, проконтролировали блокпосты на предмет «сотых».

- Вот за что я тебя уважаю, так это за умение держать удар, - хлопнул его по плечу Михалыч. – Другой бы на твоём месте раскис или распсиховался. А ты – вон какой молодчина, уже планы строишь.

Он посмотрел на часы блеснувшие золотой искрой на запястье и хлопнул себя по коленям:

- Засиделись мы с тобой, - Михалыч поднялся из кресла и потянулся. – Короче, дня через три жди в гости Щеглова. Утрясёшь с ним детали: время, место, направление ударов. С ним техники прибудут. Камеры наблюдения на столбах монтировать. И в лагерях и на блокпостах. Проконтролируй, чтобы языками не трепали.

- Камеры-то зачем? – не понял Киров.

- А как проверяющим оценить пригодность подопечных Щеглова? По зоне за ними бегать? – засмеялся Михалыч. – Вот он и решил для высокого начальства кино смонтировать. На основе реальных боевых действий.

Он протянул полковнику руку и тот встал и крепко её пожал.

- Ну, будь здоров!

С этими словами приятель Кирова двинулся к двери из кабинета.

- На всё про всё у тебя дней десять. Так что не тяни, - говорил он на ходу, поправляя галстук на шее.

Киров шёл следом, не решаясь задать главный вопрос.

- Михалыч, - наконец набрался он храбрости. – А что потом? Со мной, что потом?

Его приятель остановился, медленно обернулся.

- От тебя зависит, - сказал жёстко он. – Если всё исполнишь – будешь жить. Обещаю. Если обгадишься, кому-то придётся за всё ответить. Вот и отдадим тогда Тревальяну твою голову на блюде. Он давно на тебя зуб точит. Еще с тех пор, как ты его в тендере на разработку ПДА прокинул.

- Да разве же это я тогда по тендеру решал? – возмутился Киров. – Это…

- Я знаю, кто решал, - перебил его Михалыч. – А вот Тревальяну об этом знать не обязательно. Короче, тебе всё понятно?

- Передай там, что я крепко постараюсь, - пообещал полковник.

- Постарайся. Постарайся, дорогой, - сказал Михалыч и вышел, закрыв за собой дверь.

Продолжение следует...

Часть пятая. Час Скорби и Доблести. 8.Их надо остановить

8.Их надо остановить.

- И что было дальше? – спросил Кораблёв.

 - А что могло быть? – пожал я плечами. – Я ушёл. Они остались.

Вечерело. Мы сидели на дебаркадере, свесив, по традиции, ноги за борт.

 Уголёк окурка опасно подобрался к пальцам. Я бросил его в воду.

 - Знаешь что? Переселяйтесь пока ко мне. Временно, - сказал учёный. - Это я к тому, что эти твари, прежде, чем до Западного Лагеря доберутся… В общем, мимо твоей деревеньки не пройдут. А там дети. Чем отбиваться думаешь?

 - Меня не минуют, а тебя, значит, пожалеют?

Учёный усмехнулся.

 - Помнишь, артефакт у меня на втором этаже? Я с ним немного повозился, короче, если его правильно настроить, то дебаркадер со всем содержимым становится как бы призрачным. Мало того, что невидимым, так даже если наткнёшься – насквозь пройдёшь, и ничего не почувствуешь.  Я назвал эту штуку - «Летучий голландец». Красиво? Так что на время всех этих пертурбаций лучше этого места, - он похлопал по деревянной палубе. - во всей Зоне не сыщешь.

 - Мы-то отсидимся, - сказал я.

 Кораблёв долго смотрел на меня, потом сказал:

 - Задачка на воображение. Представь себе, что ты – кот. Живёшь в году эдак в 1943.  И вот как-то занесла тебя кошачья доля на территорию концлагеря возле города, что раньше назывался Освенцим, а ныне переименован в Аушвиц. Смог бы ты-кот жить, как прежде, как ни в чём не бывало, если бы прогулялся по дорожкам этого лагеря?

- Я бы ничего не понял, - сказал я.

 - А если бы и понял, - усмехнулся учёный. – Ладно. Упростим задачу. Время и место то же, но ты не кот, ты – комар. Как с твоей комариной точки зрения, есть ли разница, у кого пить кровь, у начальника лагеря или у заключённого из очереди в газовую камеру?

 - Я не кот! Я не кот и не комар! Я..,– крикнул я и закашлялся.

Кораблёв тут же саданул меня ладонью по спине и продолжил:

 - …Человек? Уверен? Я бы даже за себя не поручился. А за тебя и подавно. Может, хватит уже врать самому себе? Ты же цепляешься за прошлое, потому что боишься принять очевидное. Нет, уговариваешь ты себя, все перемены, это только внешне, под оболочкой я остался тем, кем был. Прежним. И даже доказательства себе выдумываешь. К примеру, такое: раз я чувствую, как человек, значит, я он и есть. И вот тебе уже кажется, что ты жалеешь тех бедолаг в Лагере. А еще тебе хочется, чтобы о твоей жалости узнали те, кого ты жалеешь. Как в той песне: «Пожалей меня, потом я тебя, потом вместе мы пожалеемся…» И ведь сам же прекрасно понимаешь, что жизнь – не песня. И что в ответ на твою слабость, а жалость одна из самых поганых человеческих слабостей, никто тебя не пощадит, а уж за человека тебя считать и подавно никто не станет.

Что за сигареты у Кораблёва? Не успел прикурить, как в вот уже - руке маленький окурок. Новый «бычок» полетел в воду.

 - А знаешь что? - усмехнулся учёный. – Не жалей в общем. Жалей персонально. Возьмём, к примеру, Кирова. Как несправедливо с нашим полковником обошлись. Он всё так распрекрасно устроил, а теперь его крайним сделали…

 На устах Кораблёва была ироничная улыбка.

 - Да причём здесь Киров? – устало сказал я. В голове было пусто и безнадёжно

- А, так ты про солдат с блок-поста, или, может, про бродяг из лагеря? – продолжил тем же тоном Болотный Доктор. - Копыто - тоже бродяга, тоже из лагеря. И таких, как он, там полно. Их ты тоже будешь жалеть?

 Я, молча, прикурил новую сигарету.

 - Ну-ну, давай. Только оборачиваться при этом не забывай. Вполне вместо благодарности может  по кумполу прилететь. А потом тому же Щеглову в лабораторию продадут за пару бутылок водки.

 - Если делать что-то ради будущей благодарности, лучше даже не начинать, - наконец сказал я. – Вот ты увеченных, да больных лечишь ради благодарности?

 - Я другое дело, - насупился учёный, но я прервал его вопросом: