Страница 18 из 23
Раболов умело перехватил её на подходе, свёл локти за спину и зацеписто оттащил от командира.
– Его подозревают в антигосударственной деятельности, – Щавель положил портфель из кожи молодого бюрократа на кухонный стол, раскрыл, вынул бумагу, походную чернильницу, очиненное перо. – Разберёмся. Мы должны провести у вас обыск. Понятые, подойдите.
Дверь во вторую комнату приоткрылась. На пороге возникли ребятишки. Девочка лет семи, похожая на тощего бурундучка, и мальчик лет четырёх-пяти с квадратными щеками, который с любопытством рассматривал гостей чёрными глазищами.
– Посиди с детьми, – бросил хозяйке Щавель, и раболов немедленно подтолкнул её в спину, направив и ускорив, как ведут впервые на торг молодую невольницу.
Женщина увела детишек. Нурислам Ильясович всё ещё изображал светильник, ошалело переживая переход из обучательского состояния в арестантское, пока его не усадили рядом с человеком в кожаной тужурке. Лампу водрузили на стол.
– Вот постановление обвинителя, – придвинул к нему Щавель ордер на арест. – Вот постановление о проведении обыска.
– Меня… за что? – только и сумел исторгнуть Гиниятуллин.
Щавель оглядел кухню. Возле дверей на вешалке пылилась разная верхняя одёжа, под нею стоял накрытый тряпьём сундучище, в котором должно быть хранилось немало всякого хлама. На скамье возле печки стояла корзинка с котятами, с печи сердито посверкивала зелёными блюдцами отбежавшая кошка. Копаться здесь не хотелось.
– Ну что, с кабинета начнём, – ни к кому не обращаясь, молвил Щавель. – Света бы побольше. Мы свечки брали?
– Михан, – гаркнул Скворец. – Свечи давай.
Запалили свечи. Всем скопом переместились в спальню, она же кабинет. Длинная, широкая, у окна письменный стол с тумбами, шкаф с книгами, над кроватью ещё пара полок книг с часами и фарфоровыми слониками. Почти как у эльфов. Стали рыскать. В верхнем ящике стола Щавель обнаружил книгу, завёрнутую в зелёный шёлковый платок. Развернул, раскрыл. Страницы были покрыты басурманскими закорючками.
– Не трогайте, – слабым голосом попросил Нурислам Ильясович. – Это Коран.
Щавель закрыл книгу. Коран был ему неинтересен.
Скворец сноровисто перевернул матрас, промял, инородных включений не обнаружил.
Стражник с Федулом тем временем вытаскивали из-под высокой кровати чемоданы и рундуки. Тряпьё, продукты.
– Эта чего, боярин?
Раболов подтащил рыжий чемоданчик странного вида, покрытый железными лапками и металлическими финтифлюшками. Ручки у чемоданчика не было, вместо крышки откидывались борта с торцов. Находку угнездили на столе между Щавелем и басурманином. Щавель дёрнул за лапки, они отщёлкнулись, выпустили крючки. Распахнулся чемоданный зев, из недр выступила крашеная серым лаком стенка, а на ней чёрные круглые ручки, окошко за стеклом и маленькие резиновые кругляши.
– Какой-то девайс? – зачарованно прошептал Федул.
– Что скажешь? – спросил Щавель у хозяина квартиры.
Басурманин грустно посмотрел на него. Он уже начал оправляться после шока.
– Тут ещё, – Скворец подал небольшую брезентовую котомку.
Старый лучник вытащил за провода два резиновых круга, соединённых гибкой стальной дугой, и за провод потоньше металлическую коробочку с рычажком, снабжённым на конце латунной кнопкой.
– О, как!
– Учебное пособие по физике, – Нурислам Ильясович вздохнул. – Тащил на себе через всю Русь, но не пригодилось.
– Не пригодилось, говоришь? – Щавель дунул на крышку чемоданчика. – Пыли почти нет.
– Жена прибирается, – объяснил басурманин. – Очень она уборку любит, до веника и тряпки сама не своя.
– Лучевой антенны в комплекте нет, – заметил командир. – Жена, наверное, смела ненароком?
– Проволока же, – слабо усмехнулся Гиниятуллин. – В хозяйстве пригодится.
– Наверное, хозяйственная жена проволоку на дерево закинула, – предположил Щавель. – По дурости бабьей. А снять не смогла? Если до рассвета подождать, мы эту проволоку сможем увидеть, так?
– Так, – подтвердил Нурислам Ильясович, начавший заметно оживать.
– Ищите как следует, – скомандовал Щавель. – Или сам остальное выдашь? – обратился он к басурманину и заверил: – На суде зачтётся.
Гиниятуллин отвернулся.
– Нечего мне выдавать, – буркнул он себе под ноги.
Щавель кинул тумблер в положение «ВКЛ», стрелка в окошечке прыгнула было вперёд, но вернулась к нижней отметке. Командир откинул заднюю крышку, вытащил пару чёрных коробочек с четырьмя железными винтами и двумя пробочками. Придвинул к лампе, осмотрел, понюхал, осторожно потряс.
– Аккумуляторы полны, щёлочь свежая. Давно, говоришь, на связь выходил?
– Вы не так поняли. Это какая-то ошибка, – злобно сказал Гиниятуллин, продолжая смотреть в пол.
– Основная ошибка, – Щавель говорил наставительно, как учитель тупому школяру, – на которой образованный класс претыкается по жизни, это считать, что все вокруг дикари и ни в чём не смыслят.
Губы басурманина беззвучно шевелились. Должно быть, колдовал, чтобы обрести силы или отвести шмонщикам глаза от остального палева.
– Ищите, – подстегнул Щавель своих подручных. – Мы должны динамо-машину найти, ареометр и запасы химикалиев. Химикалии не нюхать, на язык не пробовать, пальцы в мешок не совать. Они едкие.
В доме закипел шмон. Увлечённый всеобщим куражом, Михан ринулся содействовать. Первое, что попалось ему на глаза с поста в прихожей, была корзинка с котятами. Прилепил свечку на край скамьи, запустил руки в тёплое шевелящееся нутро. Котята запищали. Кошка-мама зашипела с печки. Михан сунул пальцы под подстилку с обеих сторон, будто вьюнов ловил, и возле дна нащупал что-то твёрдое.
– Дядя Щавель!
Парень так потерялся от своей находки, что забыл и место в дружине, и субординацию. Да уж было не до того.
– Понятые, смотрите.
На стол лёг увесистый свёрток. В измазанную кошачьими выделениями плёнку был завёрнут плоский пистолет и запасной магазин, снаряженный маленькими патронами с бутылочной гильзой и остроносой пулей.
– Тоже учебное пособие? Чему студентов учишь? – Щавель повертел короткоствол возле керосиновой лампы, басурманин молчал. – Так и запишем в протокол: обнаружен пистолет ПСМ, номер…
Профессор Гиниятуллин вдруг с озлоблением плюнул на пол.
– А ведь предлагали тебе перед обыском добровольно сдать всё запретное, – назидательно проговорил Скворец. – Теперь хана тебе!
– Котят ещё за укрывательство арестуйте, – на пороге возникла остервенелая баба.
– Тебя за пособничество сейчас заберём, – ухмыльнулся Михан.
– Уведи её в комнату, – бросил Щавель и обратился к Нурисламу Ильясовичу, когда стремительно набирающийся опыта молодец ловко вывел хозяйку. – От твоей откровенности зависит, останется жена на свободе и с детьми. Она ведь в самом деле пособница твоя и не скрывает этого. Чистосердечно во всём сознаешься, оставим бабу на воле. Будешь запираться, придётся её забрать для дачи показаний, тогда ей колодки и тюрьма, а детишек соседям. Ты всё равно расколешься, на Централе все говорят, но нам времени понадобится больше, а палачу работы прибавится. Так что не томи.
В комнате повисла тишина. Ждали. Скрипели половицы под ногами Скворца, понятые затаили дыхание.
– В железа его! – приказал Щавель.
Раболов снял с пояса припасённый ошейник смирения, накинул на шею профессора, защёлкнул замок.
Проверенное средство действовало мгновенно. Почувствовав стальной гнёт обруча, басурманин начал сдуваться, утрачивая волю и ярость, замещаемые безнадёгой и страхом.
– Я… всё скажу… что вам нужно, – по частям выплюнул Гиниятуллин. – Подпишу что скажете. Только не семью…
– Что скажем не надо. Нам правда нужна. Твоё полное признание, сделанное от чистого сердца на благо Руси и князя.
– Я во всём признаюсь, – слетели с губ покаянные речи.
Будучи правильно одетым, невольничий амулет давал пленнику «–100 %» морали и «+300 %» чувства вины.