Страница 14 из 23
На секунду в спальном расположении повисла тишина, потом ратники загомонили все разом:
– Да ну тебя. Финал какой печальный. Давай придумай повеселей что-нибудь.
– Нивапрос! – легко согласился раб, обвёл глазами дружинников, заглянул Михану, казалось, в самую душу и докончил: – Не прижился добрый молодец среди рыбарей-поморов и отправился в северную столицу, а в Архангельске его заманили калачом, и стал он палачом.
– От это занятие по нему! Такой только в палачи годится. Доброму молодцу доброе дело! – одобрительно высказались дружинники.
Шкурным чутьём бесконтактного осязания, функционирующего благодаря особым рецепторам на коже, Михан ощутил, как затылок ему сверлит бесплотный буравчик. Михан обернулся. За спинами ратников примостился Жёлудь и зырил на него насмешливым, всепонимающим взглядом. Молодец не вытерпел, протиснулся вовне.
– Чего смотришь, спросить что-нибудь хочешь? – наехал он.
С каждым днём Жёлудь нравился ему всё меньше. Молодой лучник ходил на боевые чаще и Михан завидовал такому превосходству. С отречением от тихвинских корней и зачислением в дружину пала на него мрачная тень безблагодатности. Кто в этом виноват и что теперь делать, Михан не знал, а потому винил всех и каждого, кроме себя, да ждал повода отличиться, чтобы всё наладилось.
– А ты, любопытный, – молодой лучник взирал на товарища по детским играм, будто вынес оценочное суждение не в его пользу.
«Словно из лука целится», – Михану расхотелось спорить, он потупился и отошёл.
«Обосрался», – подумал Жёлудь.
Словно приветствуя наступающий час заката, в общей камере Владимирского централа закричал раненый под хвост петух.
На административном этаже городской управы, из которого выселили баб с детишками и челядь городничего, сделалось тихо. Щавель сидел в отдельном кабинете и писал доклад светлейшему князю. Командир выдержал ровно сутки после разгрома гнезда поганых манагеров, чтобы впечатления улеглись, но не заржавели, и к ним добавились дельные соображения, продукт протрезвевшего от крови ума, и плоды последующих наблюдений.
«Предательского же Семестрова именем твоим и властью твоею, светлейший князь, я с занимаемой должности сместил, ибо всё равно он был негоден, поскольку в моём присутствии повредился рассудком окончательно, а в малости, должно быть, омрачался главой ещё в те времена, когда задумал вступить в преступные сношения с Великим Муромом. Временно исполняющим обязанности городничего я назначил Волю Петровича Князева, раба твоего, коий безупречною службой своею доказал справедливость некогда сделанного тобой выбора. Низложенного же Семестрова Д. И. поместили под стражу в одиночную камеру тюремной больницы под неусыпный надзор и положенное в таких случаях медицинское обслуживание, как то оборачивание в мокрую простыню, привязывание к койке, дубинал».
В дверь торопливо и негромко постучали. «Пособники его… Ведь в городе знали о его изменничестве, но князю не донесли… пособники. Пособников выявить, не мог Семестров действовать один», – Щавель попытался сформулировать фразу, но в дверь постучали снова. Щавель тряхнул головой и прислонил перо к краю чернильницы. Не без малодушного удовлетворения встретил повод прерваться, сжал и разжал кулак. От долгой писанины пальцы затекли и побаливали.
– Не заперто, – громко сказал он.
С той стороны помедлили. Затем дверь приоткрылась.
– Можно?
«Можно Машку за ляжку, можно козу на возу,» – машинально промелькнуло в голове, но атмосфера присутственного места и продолжительные канцелярские упражнения взяли верх над привычкой, и он ограничился кратким:
– Изволь.
В кабинет бочком-бочком протиснулись гражданские лица. «Как допустили без доклада? – возмутился в Щавеле тихвинский наместник, но старый опытный воин возразил: – Тут муниципалитет, сюда вход свободный». Держась за рукоять ножа, Щавель разглядывал посетителей.
Их было трое, и каждый представлял особый тип интеллигента, при виде которого даже у атамана казачьего войска Сибирской Вольготы возникло бы неистребимое желание взять и рубануть.
– Многоуважаемый боярин Щавель? – посетители остановились на полпути, умело выдерживая дистанцию. Посредине и чуть впереди высился грузный муж с одутловатым ликом, мешками под глазами, коротко стриженой бородой и зализанным причесоном. Когда он говорил, от него несло вчерашней сивухой, а от всех разом нестиранным нижним бельём.
– Кто вы, с чем пожаловали? – осведомился Щавель, пытаясь ухватить за хвостик ускользающую мысль, но не поймал.
Свободный стул в кабинете имелся только один, да и уравнивать с собой интеллигенцию боярин не хотел, поэтому просители остались стоять. Им, впрочем, было не привыкать всю жизнь ходить с протянутой рукой, согбенной спиной и заискивающим заглядыванием в лицо начальству. Нравы во владимирских вузах наработке того способствовали.
– Мы представляем люстрационный комитет Владимира и выступаем от лица неравнодушных жителей нашего города, – вдохновенно понёс муж. – В наших силах, пока ещё в наших, – с некоторой скорбью оговорился он, – не допустить, чтобы во Владимире стали править бал компрадорские наймиты Железной Орды и примкнувшие к ним проститутки из числа русского, – муж горько вздохнул, – пока ещё русского народа.
Он закончил с таким звенящим драматизмом, что Щавель проникся уважением к ораторским способностям главаря комитета. Перед ним выступал матёрый преподаватель, умеющий увлечь аудиторию любой пустой болтовнёй, филолог, а то и философ!
– Что значит «пока ещё русского»? – старый лучник умело сбил краснобая на взлёте, чтобы тот не сумел увлечь своим голосом в непонятки. Примороженный взглядом Щавеля, он не сразу нашёлся, что сказать.
– Мы требуем расследования, – докладчик дал в тормоза. – Мы просим разобраться. Вот составили проскрипционные списки… чтобы дезавуировать пятую колонну. Здесь перечень преподавателей-басурман, – муж спохватился, отделил от пачки верхний листок и тут же обрёл некоторую уверенность, как уцепившийся за бревно утопающий.
– Басурмане? – спросил Щавель. – Что ты хочешь этим сказать?
– Как есть басурмане, косоглазые, из Орды понаехали в Великий Муром, но там вакансии не нашлось, вот они и к нам. Это всё Декан Иванович развёл. Ему технический уровень важнее подачи материала. Чему басурмане могут научить молодёжь? – воскликнул муж, вновь оседлав любимого конька. Он выхватил из пачки новый листок и чувствовал себя как пловец, держащий подмышками два бревна – вроде бы стрёмно на стремнине, но вроде уже и не очень. – А молодёжь научилась. Вот список аспирантов. Вот список студентов старших курсов, разделяющих политические воззрения ханских засланцев, стремящихся сбить Святую Русь с её особого пути, – в руках пловца оказался целый плот. – Молодёжь стремительно отдаляется от исконной русской духовности в сторону бездушной басурманской машины, в сторону пара и железа. Эти так называемые заклёпочники, сосредотачиваясь на деталях, упускают из виду картину в целом. Они подменяют философию бездушным математическим анализом. Такой порочный подход может далеко завести и завёл уже идеологически неподкованные умы. Вот список работ студентов…
– Ты кем работаешь? – перебил Щавель.
– Преподаю историю русской литературы во Владимирском ордена Владимира Великого Политехническом университете имени великого князя Владимира, – гордо протараторил муж.
– Давай сюда свои кляузы.
Муж подобострастно склонился, двинулся к столу, перебирая бумаги.
– Вот здесь показания преподавательского состава. Некоторые из нижеподписавшихся присутствовали на стихийной вечеринке в особняке Декана Ивановича, но они раскаялись, – заверил муж.
«Показания, – Щавель пробежал глазами несколько страниц с однообразными «принимая во внимание обстановку, сложившуюся на кафедре» и «спешу донести до Вашего сведения». – Грамотно-то как. Удобно иметь дело с образованными людьми».