Страница 7 из 8
В избе между печью и окном стоял обеденный стол с широкой лавкой. В восточном углу кухни на стене вверху помещался шкафчик с иконами. А на полу стояла большая кадка для воды. Воду брали из общего колодца, носили ее в ведрах на коромысле и заливали в кадку. Самой чистой частью избы была комната, называемая горницей. В горнице стояли две железных кровати, на них спали младшие дети. На одной спала я, на другой Геннадий. Полы в избе были деревянными и застилались домоткаными половиками. Их ткала сама мать. До войны отец со старшими сыновьями построили стайку (помещение для домашнего скота) и сарай для сена. Также до войны приобрели корову. Сено косили на неудобицах и по лесу.
В семье появилось молоко, так необходимое детям. Молоко хранилось у нас в глиняных крынках. Помню курьезные случаи с Романом. Была у него одна слабость – тайком снимать с крынок с топленым молоком пенки! Кстати, никогда в этом не признавался, хотя в семье все знали, чьи это проделки. Во всем остальном он всегда оставался честным.
На придомовом участке выращивали картофель и овощи, в основном капусту, морковь, свеклу, лук, чеснок, репу и редьку. Ни помидоров, ни огурцов не выращивали.
Теплиц-то у нас не было, строить их было не из чего. Не было ни брусьев, ни стекла. Хорошо, что еще на дом выделили бревна, тес и стекло.
За дорогой, которая проходила перед нашим домом и соседскими домами с западной стороны, параллельно дороге был овраг с маленькой речушкой. Там наша семья в начале 40-го года раскопала на склонах этого оврага напротив своего дома, дополнительные участки под картошку. В овраге был вырыт колодец, из которого жители ближайших домов брали воду для приготовления пищи и стирки. До начала войны, когда я была еще маленькой родители запрещали мне ходить к колодцу одной, боялись, что я могу упасть в него. Оголовок сруба колодца был низким, и я вполне могла туда упасть. Помню, однажды отец застал меня у колодца одну и пару раз стеганул легким ремешком. Правда, отец меня никогда не наказывал, очень меня любил. Но тут он, все-таки, решил для острастки наказать меня. Боялся потерять единственную дочь. Хоть и не больно мне было, но я это наказание усвоила и маленькой больше не ходила к колодцу.
Весь народ под подозрением у власти
Более-менее обжили эти места и, казалось бы, все утряслось. Спецпереселенцы худо-бедно обустроились на новом месте с жильем, обзавелись своим хозяйством, обеспечивали себя пропитанием. Почти идиллия.
Но! Однако бывших крестьян, а теперь уже рабочих-строителей, где-то даже пролетариев, в покое не оставили. Третьего марта 1937 года в обкомы, крайкомы и горкомы партии пришла из ЦК ВКП(б) телеграмма с грифом «Совершенно секретно» с решением Политбюро «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».
Вот выдержка из книги Ю.Дунаева. «Город у границы». Изд. Первоуральск, 2005 г.:
«На основании решения Политбюро ЦК 30 июля последовал приказ наркома внутренних дел Ежова, в котором утверждалось количество подлежащих репрессированию. По Свердловской области немедленному аресту и по рассмотрению дел на тройках подлежало расстрелу 4000, аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет – 6000 человек. Кроме того, по Свердловской области дополнительно репрессировать 2 тысячи по 1-й категории, т. е. подвергнуть расстрелу.
Такова раскладка на репрессированных бывших кулаков и антисоветских элементов, в компанию которых мог попасть кто угодно. Врагом народа мог быть назван личный враг, конкурент, соперник, неугодный человек. И тем более, в разряд «враг народа» причисляли тех, кто открыто выступал с критикой руководства, какого бы ранга оно не было.
Операцию начать 5 августа 1937 года и закончить в четырехмесячный срок». (Из приказа Ежова).
И колесница покатилась. В Спецпоселке пошли аресты. Каждую ночь сотрудники НКВД приходили в дома и уводили до десятка человек. В первые же ночи операции были взяты Бабайлов, Рякшин, Шибаев, Зверев, Шушаков, Лежнин, Колясников, братья Никоновы… (это все наши соседи – примеч. составителя). Врагами народа стали раскулаченные, привезенные на строительство динасового завода. Список велик!
Лучшие кадры, мужики в полном расцвете сил подверглись необоснованным репрессиям. Кормильца, работника, труженика брали из семьи и увозили неизвестно куда. Дети оставались без отцов на попечении матерей. К личной кличке «спецпереселенец» добавилась еще одна – «дети врага народа»…
Тридцатые годы остались в истории советского государства как кровавые. По ярлыкам «троцкист», «оппозиционер» или «враг народа», а это было без разницы, шла кампания тотального истребления как членов партии, так и беспартийных. Неизвестно сколько беспартийных попало в руки сталинских палачей и сгинуло в лагерях».
Отца тоже арестовали, но через несколько дней его отпустили. По-видимому, за него ходатайствовали, кто-то из руководства завода, как за умелого и добросовестного работника, мастера «золотые руки».
Брату Михаилу тоже пришлось понюхать НКВДэшного гнева. В начале войны, когда он работал в автогараже, с ним произошел такой случай.
На завод приехал начальник городского управления НКВД. Его машина подъехала к подъезду заводоуправления, и там он оставил свою машину. Рядом с заводоуправлением находился и автогараж завода.
Этот начальник попросил руководство завода, чтобы автомеханик заводского гаража осмотрел и подремонтировал его машину, пока он будет совещаться в заводоуправлении. Из гаража послали опытного автоэлектрика Захватошина Михаила. Как мне рассказывал Миша, он быстро нашел неисправность в машине и быстро устранил ее. Затем он решил проверить машину на ходу и проехал на ней до талицкого переезда (сейчас там есть мост), времени у него на это прошло не более 10–15 минут. Когда он вернулся обратно, то НКВДэшник стоял на улице, страшно обозленный тем, что машину угнали без его разрешения. Он забрал с собой Михаила в городское управление НКВД и там продержал его в коридоре двое суток, не давая спать. Постоянно выходил из своего кабинета и, наставив на него пистолет, требовал признания в «преступлении», которого, конечно, не было. Ничего не добившись от Михаила, он отпустил его домой. А каково было родителям, которые ничего об этом не знали. Этот случай Михаил рассказал мне только в конце своей жизни. Наученный горьким жизненным опытом, он раньше об этом случае не рассказывал.
Да и вообще, родители тоже старались нам детям ни о чем из своей жизни не рассказывать. Боялись, что мы можем неосторожно обронить лишнее слово или сведение, за которое может последовать немедленный арест. Поэтому мы практически ничего не знали и о родственниках родителей и их дореволюционной жизни. Уже потом, через много лет после смерти Сталина, мы кое-что узнали от матери.
В конце двадцатого века, когда частично открыли архивы КГБ, мне стало известно, что 27 сентября 1937 года был расстрелян брат отца – Захватошин Александр Никитич 1881 года рождения – по обвинению в контрреволюционной пропаганде.
Оказалось, что он, как и сотни других невинных людей, был расстрелян и похоронен в братской могиле в 12 километрах от Екатеринбурга по Московскому тракту. Там сейчас создан мемориальный комплекс памяти невинно репрессированных сталинским режимом людей.
Я была на этом мемориале и увидела знакомую фамилию – Захватошин. Там захоронены трое Захватошиных, в том числе и Захватошин Александр Никитич, брат моего отца. Я узнала также, что его сын Захватошин Артем Александрович 14 июля 1941 года был призван в действующую армию Кушвинским РБК.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.