Страница 32 из 44
К третьей годовщине Октябрьской революции Димитров напечатал большую статью в газете «Работнически вестник». Седьмого ноября он собирался выступить на торжественном собрании коммунистической организации Софии в театре «Ренессанс». Однако полиция запретила собрание, и тогда Димитров обратился к людям с речью прямо на улице. Полиция стала теснить толпу, завязалась потасовка, раздались выстрелы. В суматохе Георгий незаметно скрылся. Товарищи устроили его у надёжных людей. Он думал – ненадолго, но убежище пришлось использовать почти два месяца.
«Следственные власти уже обратились в Народное собрание с требованием разрешить отдать меня под суд, – известил он Любу. – Одновременно полиции дано указание немедленно меня арестовать. Среди многих обвинений сочинили и то, что я предпринял попытку убийства должностного лица. Это понадобилось им для того, чтобы получить и формально законное основание для моего немедленного ареста. <…> Ты должна быть готова к обыску в доме. Проверь ящики стола, если что-нибудь найдёшь – спрячь»53.
Обыска не пришлось долго ждать, но никаких улик полиция не добыла. Люба твердила, что муж уехал куда-то в провинцию, а куда и надолго ли – она не знает.
Бедная Люба! Меньше месяца они были вместе…
Во время своего вынужденного уединения Георгий прочитал «Азбуку коммунизма» Бухарина и Преображенского, затем взялся за «Детскую болезнь „левизны“ в коммунизме» Ленина. Анализ революционной борьбы в России и других странах, проделанный Лениным в этой книге, подводил вдумчивого читателя к выводу о том, какой должна быть тактика революционной партии, если она действительно хочет стать авангардом масс. Ленин предупреждал об опасности «шаблонизирования», «механического выравнивания», призывал к творческому применению революционной теории в соответствии с национально-государственными особенностями конкретных стран.
Эти мысли были внове для Димитрова. Представлявшийся ему из болгарского далёка образ русской революции терял романтический флёр, в нём проступали черты тяжёлой работы партии, прошедшей суровую школу борьбы. В этой работе было место и для ликующих звуков «Марсельезы», и для похоронного марша.
Шестнадцатого ноября 1920 года Георгий сообщил Любе, что ЦК направляет его в Россию на международный конгресс революционных профсоюзов. Точных сведений о дате он пока не знает, но, скорее всего, это произойдёт зимой.
На сей раз Димитров был уверен в успехе своего путешествия. Его уверенность опиралась на деятельную помощь русского большевика Николая Глебова. Фамилия Глебова мелькнула в одном из писем Димитрова той поры, но на самом деле его роль в подготовке этой поездки была, по всей вероятности, важнейшей. Неудавшаяся летняя попытка болгарских делегатов самостоятельно добраться до Москвы оказалась не единственным примером такого рода. На II конгрессе Коминтерна говорили о том, с какими «громадными опасностями и невероятными препятствиями» пробирались в Россию делегаты. Поэтому Исполкому пришлось направить в несколько европейских стран своих агентов, которые должны были обеспечить функционирование транспортных коридоров. Одним из таких агентов был Николай Николаевич Авилов (Глебов), имевший значительный опыт конспиративной работы и снабжённый необходимыми средствами. Он и пообещал содействие Димитрову в Вене и Берлине.
В ночь на 31 декабря Восточный экспресс доставил Димитрова в Вену. Столица бывшей империи Габсбургов старательно прятала под рождественскими румянами своё увядшее после войны лицо. Но Георгий отметил, что венцы по-прежнему влюблены в свой город на прекрасном голубом Дунае. Шофёр такси, подхвативший на вокзале чемодан солидного пассажира, одобрил выбор отеля: «Унион» недорог, там приличные завтраки, вышколенный персонал, а проститутки не осаждают постояльцев.
Димитров впервые предпринял поездку за рубеж по подложному паспорту. Новизна ситуации волновала. Ему пришлось расстаться с бородой и обзавестись узенькой полоской «буржуазных» усиков. Коммерсант из Салоник Соломон Йозеф, роль которого предстояло играть Димитрову, был одет в добротный пиджак, полосатые брюки и тяжёлое пальто с меховым воротником. Массивная трость, очки в золотой оправе, часы с золотой цепочкой и золотом же напечатанная визитная карточка дополнили облик спесивого торговца. Реквизит добывали у софийских знакомых, а Люба занималась «одеванием» Георгия, ссылаясь на свой венский опыт.
Вживание в образ произошло успешно. На следующий день «Соломон Йозеф» разыскал студента медицинского факультета Янкова, секретаря болгарской партийной ячейки в Вене, и тот не сразу догадался, кто перед ним. Димитров сообщил Янкову, что в ожидании отъезда в Москву он хочет подтянуть разговорный немецкий, познакомиться с новой литературой, получить представление о работе австрийских товарищей и, разумеется, побывать в знаменитой Венской опере.
Он окунулся в работу и без устали напитывался впечатлениями. Супруги Янковы стали его гидами и покровителями. «Вчера были в Staatsoper (прежней Hofoper), – сообщил он Любе 6 января 1921 года. – Нечто грандиозное! Вещи, которые давались, по содержанию ничего не стоили, но музыка, пение, постановка и сам театр – нечто неописуемое, великолепное! Как я сожалел, что тебя не было со мной!»54
Большим удовольствием было бродить по книжным развалам. Венские книготорговцы продавали в те годы много книг на русском языке, которые выпускались берлинским издательством «Скифы». Среди приобретений Георгия оказались однотомники Андрея Белого, Александра Блока, Сергея Есенина, Николая Клюева и других русских писателей.
Книги он отправлял в Софию, не забывая сопровождать каждую трогательной надписью, адресованной Любе. А первой немецкой книгой, купленной в Вене, была биография Шиллера, написанная Францем Мерингом. На ней появилась надпись: «Любе – пролетарской поэтессе и революционерке, моей единственной и незаменимой подруге сердца и души. Вена, 8.1.1921. Г. Д.».
Срок отъезда в Москву оставался неясным. «Международный конгресс отложен до весны: вероятно, он соберётся в апреле или даже в мае, – сообщил Георгий Любе. – Советовался здесь со знающими товарищами. Решили отложить мой отъезд на февраль или март, до этого я успею побывать на итальянском съезде, который состоится 15 января в Ливорно, потом вернусь в Вену на австрийский съезд, который начнётся 24 января с. г.»55.
Упомянутым в письме съездам предстояло определить отношение той и другой партии к условиям вступления в Коминтерн.
В Ливорно Димитров неожиданно встретил Христо Кабакчиева – его направили из Москвы на съезд итальянских социалистов в качестве представителя Исполкома Коминтерна. В первый же вечер они рассказали друг другу о событиях, произошедших после прошлогоднего путешествия по Чёрному морю. Оказалось, что Кабакчиев и Максимов успели к открытию конгресса. Кабакчиеву довелось поработать в двух комиссиях, которыми руководил Ленин. Воспользовавшись этим обстоятельством, Христо попросился к нему на приём. К его удивлению, Ленин оказался хорошо осведомлён о болгарских делах. Он дотошно расспрашивал о Солдатском восстании и, похоже, скептически отнёсся к доводам Кабакчиева в пользу позиции невмешательства: «Значит, вы не вмешались в восстание, потому что были слабы, а восстание вспыхнуло стихийно?» – «Конечно», – ответил Кабакчиев. Ленин промолчал, но было видно, что ответ его не удовлетворил56.
Димитров слушал рассказ с двойственным чувством. Ему снова стало обидно оттого, что ЦК в критический момент оказался не на высоте.
На съезде итальянских социалистов разгорелся ожесточённый спор трёх фракций – коммунистов, реформистов и центристов. «На словах все принимают условия Интернационала, – сообщил Димитров Любе 18 января. – Этим утром оратор от реформистов заявил, что они поддерживают 21 условие Москвы. Однако по существу они неисправимые оппортунисты, которые приспосабливаются к настроениям масс. Раскол неизбежен и, вероятно, о нём станет известно завтра. Коммунисты составляют третью часть 2500 делегатов, но в самой партии они имеют твёрдое большинство»57.