Страница 29 из 44
В предисловии к брошюре «Ленин к рабочим Европы и Америки», вышедшей в кооперативном издательстве «Освобождение», он с исчерпывающей резкостью сформулировал своё понимание главной альтернативы эпохи: «История ставит вопрос ребром: или с контрреволюцией – за сохранение капитализма, или с рабочей революцией – за ликвидацию капитализма и через диктатуру рабочего класса за установление социализма и полное торжество коммунизма. Среднего пути нет»43 В брошюре были помещены две ленинские работы – «Письмо к американским рабочим» и «Письмо к рабочим Европы и Америки». Первая работа пришла в Софию из США, где её перевели и опубликовали болгарские эмигранты. «Второе письмо мы дословно переводим прямо с русского оригинала», – пишет Димитров в предисловии, что является косвенным свидетельством того, что переводчиком мог быть он сам или в содружестве с кем-то из товарищей (так, в 1920 году Георгий Димитров и Васил Коларов совместно перевели брошюру Е.А. Преображенского «Анархизм и коммунизм»).
Ленин обрушил на «акул» и «сторожевых псов» империализма настоящий шквал ненависти. С такой же страстью он говорил о русской революции, в которой видел начало революции мировой. Ради победы над буржуазией, ради взятия власти, разъяснял Ленин, рабочих не должны останавливать никакие жертвы, даже гражданская война, которая неминуемо сопровождается разрушениями, террором, стеснением формальной демократии. Революция не знает лёгких и гладких дорог, и не бывает чтобы наперёд была дана гарантия от поражений, чтобы не приходилось временами, идя к победе, отсиживаться в «осаждённой крепости» или пробираться по самым узким, извилистым, непроходимым и опасным тропинкам.
Во всемирной схватке труда и капитала Димитров не видел полутонов. Казалось, само время, сотканное из острых противостояний и потрясений, подтверждало: «Среднего пути нет!»
В конце декабря 1919 года по улицам болгарских городов снова прокатились многотысячные демонстрации. Люди скандировали: «Хлеба! Топлива! Одежды! Жилья!», требовали конфискации имущества у спекулянтов и справедливого распределения продовольствия среди жителей столицы. Волнения помешали правительству начать программу реформ. Александру Стамболийскому требовалось спешно стабилизировать положение в стране, чтобы провести новые выборы и составить однопартийный кабинет, поэтому он не стал церемониться. Репрессии обрушились на рабочих и служащих государственных предприятий, принимавших участие в демонстрации, – все они были объявлены уволенными. Это ещё больше усилило общественное недовольство. Градоначальник ввёл в столице осадное положение. По призыву лидеров БЗНС в Софию двинулись из деревень безземельные крестьяне, беженцы, безработные, из которых создавались отряды Оранжевой гвардии[24], предназначенные для помощи властям в подавлении волнений.
Действия правительства поставили столицу на грань гражданской войны. То и дело вспыхивали кровавые разборки между забастовщиками и оранжевогвардейцами, активных коммунистов арестовывали, обвиняя в подготовке вооружённого восстания. Чтобы избежать бессмысленного кровопролития, ЦК БКП пришёл к выводу, что стачке надо придать организованный характер. Возглавить её должен ОРСС. Делегацию во главе с Димитровым, предложившую провести переговоры и закончить дело миром, премьер-министр выслушал, однако отменять решение об увольнении государственных рабочих и служащих не стал.
Политическое руководство стачкой ЦК БКП поручил Василу Коларову – секретарю ЦК, Георгию Димитрову – руководителю рабочих профсоюзов и Христо Кабакчиеву – редактору газеты «Работнически вестник». Им пришлось перейти на нелегальное положение. Предосторожность оказалась своевременной: полицейское управление выпустило распоряжение об их аресте, в квартирах прошли обыски.
Кабакчиев, Коларов и Димитров принадлежали ко второму поколению активистов болгарской партии, вышедших после мировой войны на главные роли. Димитрову было около сорока, Коларову и Кабакчиеву немного за сорок. Возраст зрелости политического деятеля, когда уже накоплен значительный опыт, но ещё не утрачена способность сомневаться в незыблемости нажитой мудрости.
Биографии трёх видных деятелей БКП были во многом схожи: активная работа в партии тесных социалистов, беспрекословная верность тому курсу, который указывал патриарх движения – Димитр Благоев, избрание членами ЦК, депутатами Народного собрания, статьи в печати, участие в международных совещаниях социалистов. Но, в отличие от Димитрова, постигавшего науки и иностранные языки самостоятельно, его товарищи получили образование за границей, а в Болгарии работали адвокатами (вспомним, сколь престижной была эта профессия – ведь об адвокатской карьере сына осторожно мечтал и мастер-шапочник Димитр Михайлов!). Зато Георгий обладал другим безусловным преимуществом: никто из высших партийных функционеров той поры не знал рабочую среду так близко, как он, и никто так естественно не ощущал себя частицей класса, как он.
Почти два месяца Георгий укрывался на разных квартирах у верных людей. И всё это время продолжался его письменный диалог с Любой. Письма и что-нибудь съестное доставляла ему домашняя работница Тодорка. Люба писала о положении дел в столице и стране, о настроениях людей. Эта информация помогала Георгию оценивать перспективы стачки, которые не выглядели радужными.
Во время вынужденного заточения появилась возможность проштудировать книги из домашней библиотеки, до которых не доходила очередь «на воле». Заказал Любе «Историю французской революции» и «Историю германской революции», начал писать реферат о задачах профсоюзного движения, для чего попросил Любу прислать протоколы Всероссийского съезда профсоюзов («Это большая непереплетённая книга, лежит на нижней полке шкафа, напротив письменного стола») и русско-болгарский словарь. Много работал, много курил и пил много кофе.
Конечно, Люба тревожилась за него, и эта тревога вновь подтачивала её неустойчивую психику. Он уговаривал Любу больше отдыхать, бывать на воздухе, а может быть, уехать на время в Сербию. Но она и слышать об этом не хотела: уехать сейчас – значит бросить любимого и неминуемо обречь себя на ещё большие страдания. Вот если бы удалось свидеться… Однако председатель синдиката металлистов Антон Иванов, отвечавший за безопасность Димитрова в период стачки, был непреклонен: «Георгий сейчас не принадлежит ни тебе, ни себе самому. Он находится в распоряжении партии, и только партия вправе решать, кто может его посещать. Власти хотят его головы. Но неизбежно лишится головы и тот, кто вольно или невольно облегчит власти эту задачу». И всё же, всё же… Однажды суровый Антон передал Любе запечатанный конверт от Георгия, а после заставил изменить внешность до неузнаваемости, проинструктировал относительно конспирации и проводил в дом по улице Царя Бориса, где в комнате на втором этаже обитал Георгий.
«Нахожусь ещё под сладким впечатлением от нашего великолепного „рандеву“, – пишет он на следующий день Любе. – Вечером так увлёкся работой и работал с таким блаженством, что даже не заметил, что уже час ночи!»44 Таковы модификации любви: одного она обращает в мечтательное состояние, а в другом пробуждает невероятные творческие силы.
О главном Георгий, конечно, не писал – о том, как по ночам, переодевшись в офицерскую форму, осторожно пробирается в сопровождении товарищей на заседания стачечного комитета. Как-то само собой сложилось, что именно Димитров стал играть в руководящей тройке ведущую роль. Он понимал, что стачка транспортников больше похожа на взрыв отчаяния людей, бессильных что-либо изменить, чем на организованное выступление, когда чётко формулируются лозунги, выставляются требования и так далее. Силы были равными: ни правительство вкупе с оранжевогвардейцами, ни транспортники не могли переломить ситуацию в свою пользу. В такие моменты неизбежны крайности. Революционное нетерпение охватило радикально настроенных стачечников, магический лозунг диктатуры пролетариата манил к восстанию.
24
Это название объясняется оранжевым цветом партийного флага Земледельческого союза.