Гравировщик и Рита

  Шаров неделю провел в СИЗО, где из него выпотрошили все нужные сведения. Затем выпустили до суда, взяв подписку о невыезде. Правда, он никуда ехать и не собирался. Сидел дома, почти не выходя и ожидая очередной повестки. Последние запасы продовольствия у него закончились, а "кушать" иногда хотелось.

  И только однажды за эти дни Шаров вдоволь наелся. В гости зашла А. М. и накормила его пирожками. Она принесла их целый пакет: с мясом, с рисом, с капустой... И порадовалась, что Глеб без лишних слов, с аппетитом набросился на стряпню. Глядя как он поглощает пирожки, посмотрела осуждающе, покачала головой.

  - Эх, упустил такую девушку! В тот день, когда ты не пришел к ней, Оксанка вышла на улицу и за углом познакомилась с молоденьким сотрудником ДПС.

  - А почему за углом? - не понял он, на миг перестав жевать.

  - Они там часто дежурят. Подкарауливают нарушителей за знаком запрещенного поворота.

  Ну и ладно. Очередная невеста нашла своё счастье. Этим сообщением тетушки для него закончился еще один, впрочем, так и не начавшийся роман. Он долго не решался сказать А. М., что находится под следствием. До самого последнего момента надеялся, что всё обойдется.

  А вот Виктория Павловна прознала, что он под следствием, и на супы приглашать перестала. Мало того, всему дому раззвонила, что её сосед попался, в чем она не сомневалась, учитывая его поведение. Она поведала сердобольным слушательницам, что этот скрытый гангстер "фактически" изнасиловал её дочь Риту, и та впала в длительную депрессию. Одна женщина сочувственно присоветовала:

  - Так и вы заодно на суд подайте.

  Виктория Павловна прикидывала шансы: а что, если и вправду подать? Тогда, пожалуй, и отчужденную комнату можно оставить себе на веки вечные. Она обратилась к дочери. Но Рита-два, вспыхнув до корней желто-рыжих волос, отказалась участвовать в этом деле и впервые в жизни назвала родную мать на "вы":

  - Мама, не вздумайте!

  Соседка перестала с ним общаться. И только Виолетта, как ни в чем ни бывало, забегала в комнату и удивлялась:

  - Дядя Глеб, а почему вы перестали угощать меня конфетами?

  Он беспомощно пожимал плечами. Впрочем, один раз её бабушка все-таки заглянула к нему.

  - К вам опять пришли, - сухо известила она и впервые подкинула такую идею: - В конце концов, поставьте себе отдельный звонок, чтобы ваши посетители не отнимали у меня время.

  "Судебный исполнитель, - подумал он, - наконец-то!"

  Но оказалось, что явился слесарь Вася с завода, где Шаров начинал трудовую деятельность. Вася или, в соответствии с возрастом, Василий Андреевич на досуге занимался рукоделием: выпиливал, вытачивал всякие финтифлюшки, которые дарил многочисленным родственникам. Надписи он всегда поручал делать Глебу, заходя в "Райские кущи". На этот раз в магазине гравировщика не нашел и по старой памяти явился на дом.

  - Ну и ну, - удивился он, увидев истощенного, бородатого хозяина. - Тебя, что ли, с креста сняли?

  - Да нет, - с мягкой улыбкой возразил Шаров. - Еще и не пришпиливали.

  Пригласил гостя в комнату, вытащил турбинку, вставил нужный бор, готовясь сделать надпись на самодельной шкатулке.

  - А что написать-то, Василий Андреич?

  - Маше хочу подарить. Мы с ней уже тридцать лет вместе. Как это называется?

  - Жемчужной свадьбой.

  - А почему так?

  Шарову уже приходилось отвечать на подобные вопросы.

  - Потому что жемчуг является символом безупречных отношений. Тридцать лет совместной жизни - как будто тридцать жемчужин на нити времени. Состоятельные люди жемчуг и дарят. Он никогда не тускнеет.

  - Ну, у меня зарплата не та: жемчуга дарить.

  - Это поправимо. Сейчас изобразим, - с готовностью отозвался Шаров.

  Он взял с полки одну из книг с иллюстрациями, полистал, разглядывая цветные фото, с изображенными на них драгоценностями из музейного фонда Эрмитажа; выбрал одно ожерелье и, включив машинку, стал наносить рисунок на крышку шкатулки. Гость дышал в затылок.

  - Ух ты! - восхитился он. - Точно жемчуг. Даже блестит.

  - Что написать? - спросил Шаров, покончив с рисунком. - "Любимой Марии" или "Дорогой Маше"?

  - Че хошь, - разрешил гость. - Только, если вместится, добавь все-таки: мол, дарено на тридцатилетие совместной жизни.

  - Вместить-то можно, - кивнул Шаров. - Но я же объяснил: жемчуг и символизирует тридцатилетие. А так - повторение получится. Всё равно, что сказать: "Масло масляное".

  - Ну, ниче, - стоял на своём слесарь, - Как говорится, кашу маслом не испортишь.

  Рассчитываясь, вытащил из бумажника тысячерублевую бумажку. Он и раньше всегда непременно расплачивался и возмущался, если Шаров говорил, что не надо. В ответ Василий Андреевич читал нотацию, что любой труд должен быть оплачен, а халяву он сам на дух не переносит. Шаров, прослушав, пожимал плечами и принимал деньги. Но сейчас даже обрадовался: "Ну вот, подкалымил", - и сразу принял купюру. Правда, посчитал, что много:

  - Ой, а у меня сдачи нет.

  Прозвучало, как жалкое признание. Прочувствовав ситуацию, гость благодушно сказал, что сдачи брать не будет, а через месяц зайдет с новым заказом: его младшей племяннице исполнится шестнадцать.

  - Вряд ли я смогу выполнить, - признался Шаров.

  - А че так?

  И вот тут он исповедовался - выложил все, как есть. Что сидит без работы, что находится под следствием.

  - И сколько могут припаять? - полюбопытствовал гость.

  - Не знаю. Лет пять.

  - Все одно сдачи не надо. Я и через пять лет к тебе зайду. Думаю, заказов за это время у меня много наберется.

  В эти же дни, словно преодолев в себе какой-то барьер, Шаров выложил последние известия дворнику Моисею. Впрочем, тот сам приметил, что с гравировщиком что-то не так.

  - Тоже, значит, бороду отпустил, - дворник пристально посмотрел и по-доброму усмехнулся. - Мы с тобой щас, как близнецы-братья. У тебя и глаза сделались такие же грустные, как у меня. Ну, со мной-то вопрос ясен. Мы, дети израилевы, ощущаем двухтысячелетнюю скорбь от соучастия в расправе над бомжом из Назарета. А с тобой-то что происходит?

  И совсем уж неожиданная встреча произошла на улице, когда Глеб ходил в булочную за хлебом. Рядом притормозила сверкающая перламутровой краской машина. Из открывшегося переднего окна выглянул Чибисов.

  - Садитесь, подвезу!

  - Да, ладно, я еще насижусь, - трафаретно ответил Шаров.

  Однако Чибисов оказался настойчивым и все-таки посадил гравировщика в салон автомобиля; они заехали во двор, и во дворе еще долго сидели в машине. Чибисов подробно расспрашивал про обстоятельства дела. Хмурился и напоследок дал совет:

  - Валите всё на Риту.

  Главным обвиняемым на суде был Леонид Сергеевич, которого Шаров не видел с той злополучной встречи в "Райских кущах". Его заключили под стражу и не выпускали в продолжении всего следствия; теперь, на суде, он сидел в клетке, как в зверинце, под охраной милиционера с автоматом. Ему вменялось несколько серьезных статей, в том числе и организация ОПГ. Шаров же шел прицепом, как участник банды. Еще на предварительном следствии он признался, что получил вознаграждение от Щукина - такова оказалась фамилия у главного обвиняемого. В общем-то правдиво изложил, что и как было. Но только, вопреки совету Чибисова, о Рите не упомянул ни разу. Имя Риты вообще не фигурировало в ходе судебного процесса. Странно, что Щукин оставался солидарен с ним и про Риту тоже не заикался. Это, косвенным образом, усугубило вину Шарова: выходило, что он напрямую связан с "главарем банды"... В ходе судебного расследования обвинитель хотел уточнить, как они познакомились.

  - Через одну общую знакомую, - небрежно пожав плечами, ответил разжалованный жених Риты.