Страница 11 из 32
Они барахтались, брызгались, потом опять жарились на песке. Рита подремала, открыла глаза и посмотрела на ясное небо.
- Вот так бы жить да жить и ничегошеньки больше не надо... Понимаете, о чем я, Глеб Константиныч?
- Да, - немедленно откликнулся он. - Ты о ценности жизни. Но она дается каждому бесплатно, поэтому как бы не учитывается. Гораздо выше ставятся другие ценности, которые имеют эквивалент в золоте, в рублях...
- В баксах!
- ...а они не к каждому прилипают. Мало кому даётся по трудам их и часто приобретается нечестно - воровством, махинациями. Да хоть бы и так: на морду - чулок, в руки - револьвер, и громовым голосом: "Это ограбление!"
- Сами не пробовали? - засмеялась Рита.
- Нет.
- Тут вы правы, Глеб. Одни прозябают в дворцах, а другие кайфуют в бараках.
- Да. И только смерть уравнивает всех. Благодаря ей напоминается, что жизнь - единственная ценность.
- Вы думаете, что смерть нужна именно для этого? - Рита удивленно посмотрела на него. - Да вы мне настроение испортили своими рассуждениями! И лично я не думаю, что смерть - окончательный итог нашей жизни. Мы еще поживем и после смерти. И жили до рождения. Вот я всеми фибрами ощущаю, что в прежней жизни обитала в водной стихии. Мама меня часто попрекает: то почему, доча, из ванной подолгу не вылезаешь?
- Наверно, в прежней жизни ты была русалкой? - пошутил он.
- Фи! С зеленым хвостом!.. Нет, лучше уж быть стремительной, изящной акулой... Ну, вы поняли, да? Мне по душе идея вечного кайфа, Глеб Константиныч.
Солнце, описав в небе гигантскую дугу, пряталось в дальней лесопосадке. Решили возвращаться домой. Когда отчалили от острова, метрах в тридцати от них, на полкорпуса выпрыгнув из воды, промчался ярко-оранжевый катер. Впереди, за рулем, сидел плотного сложения сосредоточенный мужчина, а на заднем сиденье полулежала, разнежившись, худощавая девушка в темных очках, с развевающимися по ветру светлыми волосами.
- Господи, да это ж моя Маринка! - Рита резко, едва не опрокинув лодку, вскочила на ноги. - Ма-ри-на! Ма-ри-на!
Но девушка в катере ее не слышала - ревели мощные движки. Голос у Риты сорвался, перешел на хрип. Катерок легко обошел лодку и умчался к городу, превратившись в точку. Рита присела, ее лицо омрачилось; она покусала губы и сердито глянула на спутника.
- А вы почему не помогли мне докричаться?.. - спросила с выражением крайней досады. Надолго примолкла. И только один раз нетерпеливо бросила: - Нельзя ли побыстрей?
Шаров погреб во всю мочь, и их лодка, подгоняемая течением, через час достигла лодочной станции. Рита по-прежнему оставалась не в духе. Расстались молча. Так неудачно закончилась вылазка на природу. А как хорошо всё начиналось!
8. Хлопоты множатся
- Алло, алло, Глеб Констатиныч! - кричала в трубку Рита.
За окном шумела летняя гроза, выстреливая пучками молний и сердясь громом из-за неточных попаданий.
- Да, да! - перекрикивая громы, кричал в ответ Шаров.
- Вы знаете, что к нам в город приезжает звезда?
- А, Чиколине, что ли? Та самая Мадонна?
- Да, ну! Поедет она к нам. Нет, наша отечественная, Мурада. Будет петь в Концертзале.
- Понял, - откликнулся Шаров, переждав очередной грохот за окном. - Бегу за билетами.
- Опоздали, - электронная акустика в точности передала сожаление Риты. - Она в нашем городе дает всего один концерт, а билеты все распроданы.
Опять он попал впросак. И озабоченно раздумывал, где взять эти чертовы билеты. Рита, впрочем, быстрей сообразила, и в трубке вновь раздался её голос.
- А у вас в музыкальных сферах, случаем, знакомых нет?
- Погоди-ка, - припоминая, прикинул он. - Кажется, есть. Да, Максим Ильич Чуковский, директор филармонии. Он приходится родственником моему отцу. Точно! Мама подсказала, когда Максим Ильич выступал по телику.
- Но он-то вас знает?
- Не уверен.
- Ясно. Пример односторонней связи. Он вам родственник, а вы ему нет.
- Ага, полупроводник, - попытался отшутиться Шаров.
На самом деле ему было не до шуток. Ляпнул же, не подумав. А вдруг Рита пошлет наводить мосты? Ведь сколько лет уже прошло после того случайного разговора с матерью. В филармонии наверняка теперь другой директор. Да, может, и филармонии уже никакой нет.
- Алло, алло, Глеб Константиныч, куда вы пропали? - опять беспокойный, будоражащий душу голос. - А вы знаете, не велика беда, что билеты распроданы. Их ведь обычно пере-рас-про-дают... Тьфу и не выговоришь сразу.
- Понял! - ответил он, обрадовавшись. И не будь дураком, не стал больше расспрашивать, пообещал только, что билеты обязательно достанет.
Гроза обессилела и теперь изливала свою злобу мелким, редким дождем. Шаров надел плащ, растопырил зонтик и пошел к Концертному залу имени Глинки, предварительно пополнив бумажник купюрами.
Билеты перепродавали в вестибюле, у касс. Когда-то очень давно Шаров уже обращался к спекулянтам - доставал билет для А. М., пожелавшей сходить на концерт вечно модной Аллы Пугачевой, залетевшей в их город. Ну, все по-старому: спрос рождает предложение. Что ему сейчас предложат, какую цену заломят, то и выложит. Для себя-то он никогда не пользовался услугами этих шустрых, предприимчивых ребят, бытующих, наверно, еще со времен когда Колизея не был разрушен. Всегда обходился тем, что доступно всем. Питался, носил и смотрел то, что употребляют остальные. Хотя, возможно, ошибался. Большая часть людей ведь старалась употреблять как раз то, чего на всех не хватает. И, должно быть, в этом смысле он оставался белой вороной. Что ж, теперь надо перекрасить перья.
Не успел оглядеться, как к нему подкатил молодой человек приятной наружности с дипломатом в руке.
- Нужен билетик, да? - шепнул он. - Отойдемте.
Шаров послушно последовал за ним. Парень открыл кейс. При этом огляделся, а Шаров подумал: "И чего опасается?". Ведь статью за спекуляцию давно отменили. Так с какой стати? Анахронизм? Генетическая боязнь, что "посадют"? Долго, однако, нашим людям придется еще выкорчевывать старое сознание. По капле из себя выдавливать раба. Привыкать, что это - бизнес.
За два билета выложил десять раз по номиналу, и вышел, немного озадаченный и возмущенный. Ну, да пусть! Главное, задание Риты выполнил. Теперь, шагая с билетами в кармане, чувствовал себя счастливым обладателем пера жар-птицы. Можно и потревожить девушку.
- Алло, Рита! Это я! Билеты купил!
Вечером они сидели в просторном, шикарно отделанном зале, в третьем ряду, и вместе с другой публикой дожидались выхода на сцену Мурады - еще одной мадонны отечественного розлива. Вокруг располагалась в основном молодежь, но присутствовали также граждане среднего и почтенного возраста. На ряд вперед сидела древняя, с пергаментной кожей старушка. Она оглядывалась, отыскивая кого-то взглядом, и Шаров ясно видел ее линялые глаза с синими подкрашенными веками и черными наведенными бровями. Он думал, удивляясь: "Ничего себе... ажиотаж какой!"
На сцене появились музыканты в ярких, переливающихся костюмах и заиграли веселое, бодрое. Выбежала и сама Мурада. Разлетающиеся волосы, разлетающаяся одежда, под которыми крепкая молодая стать. Во всю мощь грянули ударные. Шаров вжался в кресло, втянул голову в плечи. Слишком шумно, слишком много децибел. И уже кажется, что ударные молотят не вовне, а забрался барабанщик со всеми причиндалами прямо во внутрь черепушки и наяривает там во всю ивановскую...
Рита в такт мелодии колотила ладошками по рукояткам сиденья. Зал безумствовал. Шаров оглянулся вокруг, рассматривая соседние и дальние лица, подкрашенную старушку, и поразился. Подумал: подведи Мурада всех поклонников к обрыву, скажи им: "Прыгайте, и вы спасетесь", - и все стадо дружно и послушно прыгнет в пропасть. Еще чуть-чуть и он сам, обезоруженный и плененный, захочет добровольно бежать к обрыву. Последний вопль саксофона. В толпе разгоряченных людей выбрались из зала, и Рита в возбуждении сообщила: