Страница 16 из 32
И при этом я всегда вспоминал каменный выступ над Амуром.
Мне многое запомнилось из того лета. Однажды мы с братом мужа сестры Вячеславом и братом Лены Подопригора Виктором плавали на остров, что неподалеку от поселка, там водились щуки в местных заводях. Но в то время там щуку за рыбу не считали и если ловили, то скармливали свиньям. Однажды Нестер, муж сестры, и его брат Вячеслав взяли меня с собой на осетровую рыбалку. Это запомнилось мне на всю жизнь. Ловили сетями у противоположного берега, в протоках между островами. Опускали сеть, пересекая протоку шириной метров в двести, и почти сразу же начинали ее выбирать. Забросили сеть раза три и набили полный мешок осетром и калугой. Головой рыбу опускали в мешок, а хвост торчал снаружи. Причем Нестер как рачительный хозяин, когда попадалась полуметровая калуга, отпускал ее, говоря: «Калужок, пусть растет». Но еще более, чем осетр с калугой, меня поразило то, как мы переплывали через Амур. Чтобы зацепиться за какой-то мысок на той стороне, мы все время гребли изо всех сил не поперек реки, а ориентируясь на точку значительно выше по реке. Оказывается, даже чтобы переплыть реку на лодке, требуется некоторое искусство да и усилия при этом приложить.
В свете этого я с ужасом вспоминаю свою глупую самоуверенность. Однажды, купаясь в Амуре, я отплыл от берега на открытое течение и меня понесло, но я этого не заметил, пока не услышал на берегу отчаянный крик сестры. Она-то знала, что, если меня вынесет на стрежень, я не выплыву. А я самоуверенно поигрывал мускулами, благо организм был молодой и сильный. Когда я сообразил, что надо плыть к берегу, меня уже пронесло мимо деревни и там, слава Богу, я выгреб в протоку, в которую впадала небольшая таежная речка.
Еще запомнились вечера, когда берег и улово (так называется полоса воды вдоль берега, где вода, завихряясь, течет в обратном направлении) покрываются мириадами белых мотыльков, они устилают весь берег и кружат над водой, из которой мелкая рыбешка выпрыгивает и хватает их. Вода буквально кипит от их пиршества. Эти мотыльки и Ниночка вошли потом в рассказ «Была».
Было и еще одно впечатление: сестра собралась в тайгу за черникой и пригласила меня. Я, в детстве увлекавшийся Арсеньевым и мечтавший стать таежным охотником, должен был бы прийти в восторг, но я отказался, опасаясь быть укушенным энцефалитным клещом. Местное население прививают против энцефалита, и то, если кого-то укусит больной клещ, последствия весьма неприятные. Я решил не рисковать без необходимости. Местные ходят в тайгу, потому что некуда от этого деваться. А я могу сходить один раз и быть укушенным – и не пошел. Сестра вернулась из тайги с ведром черники, сняла с себя рубашку и стряхнула ее во дворе, она была полна этих клещей. Такого я, слава Богу, больше нигде не видел. Сейчас в Ленинградской области есть эти клещи, но я за все годы видел их здесь не более трех-четырех раз.
Ну и помимо всего скажу, что за это лето я прочитал «Войну и мир». Я из тех, кто читает медленно, слово за словом. На этот роман мне понадобилось все лето. К слову сказать, библиотека помогла мне слегка расширить эрудицию – я познакомился со статьями Белинского и Добролюбова, а также Чернышевского, огромные тома которых стояли на полках, а в шкафу в коридоре стояло полное собрание сочинений А. Н. Островского, которого там никто не читал.
Еще остались в памяти люди, с которыми у меня установились добрые отношения, – Тоня Вакуленко, жившая по соседству, старшая сестра Лены Подопригора, учившаяся в педагогическом институте, еще один местный парень, с которым мы очень подружились, имя его забылось. А еще был один парень, уже отслуживший в армии, который хотел из ревности к Лене побить меня, но, к счастью, дальше неприязненных отношений у нас не пошло. Ну, а уж вскоре я, как говорят в Ново иль иновке, уехал «на запад». Меня весьма удивляло, что Урал – это тоже запад, хотя для меня, тамбовского уроженца, Урал был востоком.
Очень памятным для меня стало возвращение поездом из Хабаровска до Челябинска. Несколько дней, по крайней мере дня три или четыре, в вагоне ехало человек пять-семь – публика разношерстная, но что-то неуловимое было общим у всех. Один был зэк, возвращавшийся после лагеря, с ним шмара, работавшая во время войны медсестрой, другой – геолог с Дальнего Востока, ехавший в Куйбышев. Третий, кажется, изыскатель из Якутии, которого ограбили (он ехал в Горький), еще кто-то, – и ни у кого не было денег, что само по себе было странным совпадением.
Так получилось, что я спал на второй полке, и именно в моем купе собралась эта шарага. Я слышал их, но не хотел вставать, однако меня разбудили, налили полстакана водки. Потом стали сбрасываться на водку, пришлось добавлять. У женщины на руке было несколько часов, которые она ухитрялась то ли продавать, то ли обменивать на водку. Часы в то время были еще ходовым товаром. Эта женщина, увидев у меня на пальце перстень, сказала мне: «Через год выбросишь». Я ей, конечно, не поверил, но именно так через год и случилось, об этом я скажу позже.
Ехали пьяные и полуголодные. На пустынных станциях в Забайкалье к поезду выходили женщины, продававшие вареную картошку с луком, больше ничего мне не запомнилось. Дальневосточный геолог всю дорогу пел какую-то тоскливую песню:
И что интересно, ехали мы все, боясь друг друга, и именно поэтому ехали вместе, не отбиваясь от стаи.
Уже ближе к Челябинску мы с куйбышевцем договорились оторваться от остальной компании и сделали это уже в Челябинске, ну а потом я оторвался от него и благополучно вернулся домой. Сейчас не понять того времени и той атмосферы, в которой преступный мир плотно сосуществовал с бытом мирных граждан.
Театр оперы и балета имени М. И. Глинки
Осенью я устроился в Челябинский оперный театр рабочим сцены. Что побудило меня устроиться на эту работу точно не скажу. Вероятно, сыграло свою роль то, что я занимался в драмкружке и все связанное с театром приобрело в моем сознании притягательный ореол.
Работа в театре имела две стороны – положительную и отрицательную. Отрицательная заключалась в том, что ежедневно видишь изнанку театра – изнурительную работу артистов и ту механику, из которой складывается спектакль. Положительная – в том, что без особых усилий осваиваешь весь репертуар театра, балетный и оперный. Я работал в театре, кажется, полтора сезона и успел за это время настолько сжиться с репертуаром, что до сих пор еще напеваю про себя отрывки из разных опер, даже такой, как «Фра-Дьяволо», давно сошедшеей со сцены.
В то время на балетной сцене блистали такие звезды, как Вдовин, Кузьмина, молодая Сараметова. Певцов по именам не помню, зато хорошо сохранился в памяти дирижер оркестра, лысый Исидор Зак. Над его лысиной мы потом шутили вот по какому поводу. Рабочим сцены я был недолго. Заметив мою добросовестность в работе, старший машинист сцены назначил меня старшим верховым, а был еще просто верховой, он был в моем подчинении, хотя был лет на двадцать старше.
Верховой работает на галерке и отвечает за то, чтобы кулисы вовремя поднять или опустить, а также за те трюки, в которых задействована галерка. В частности, в опере «Руслан и Людмила» я должен был ронять голову после того, как Руслан ударит ее копьем, а мой напарник в это время внизу, на сцене, пускал на туго натянутом проводе поролоновых ворон и галок.