Страница 55 из 132
Прошел еще день. Постояв с утра два или три часа у окна, Ольга еще сильнее ощутила потребность вырваться из четырех стен, что-то делать, двигаться. Однако сегодня она никуда не пойдет. Она будет ждать Максима. А может быть… Может, хоть немного походить перед домом? Ольга вышла на улицу и дошла до угла. Потом повернула назад. Так она ходила взад-вперед, не замечая времени, и каждый раз говорила себе: «Последний раз…» Но, дойдя до двери, снова поворачивала. Потом прошла дальше — до следующего угла. Сухие листья раздражающе шуршали под ногами — шурх, шурх, с каждым шагом идти становилось труднее…
«В последний раз», — повторила Ольга, заглянула за угол и чуть не вскрикнула. Шагах в двадцати перед собой увидела торопливо удаляющегося человека. Его походка, фигура, рост — все походило на Максима. Но нахлобученная на уши шапка, ватник, видимо расстегнутый, потому что полы разлетаются… Он никогда так не одевался.
После минутного колебания Ольга чуть не бегом пустилась вдогонку. Человек ускорил шаги.
— Максим! — глухо вскрикнула Ольга.
Прохожий круто обернулся и пошел прямо на нее.
Из-под поношенной шапки на Ольгу сурово смотрели глаза Максима.
— Максим, наконец…
Он подошел к ней почти вплотную:
— Чего ты бегаешь за мной? Тебе было сказано сидеть дома.
— Я и сижу, я жду. — Ольга взглянула на его окаменевшее лицо, и ее вдруг болью пронзила мысль: «Как это страшно, когда глаза товарища становятся чужими и холодными».
— Зачем ты ходила к Середе? Зачем ходила на Саксаганскую?
— Максим, я должна была…
— Ты должна была сидеть дома, — жестко бросил он.
Какую-то минуту они напряженно всматривались друг другу в лицо. Внезапно Ольга крикнула:
— Что сказал обо мне этот жалкий трус?
— Кто?
— Гаркуша.
— Не знаю, что он сказал, но ты должна выполнять приказ. И знай, Ольга…
Он не договорил своей угрозы. Обезумевшее от обиды и гнева лицо Ольги заставило его умолкнуть. Он побледнел.
— Иди домой, Ольга, — хрипло произнес Максим и пошел прочь.
Ольга застыла на месте.
Позднее, сидя в своей узенькой комнатке, которая в темноте еще больше походила на гроб, она лихорадочно пыталась связать разбегавшиеся мысли. Гаркуша сказал, что ее схватили. Так каким же образом она оказалась на свободе? Убежать она не могла. Выходит — ее отпустили. Но какой ценой?
Быть может, в сотый уже раз Ольга задавала себе все тот же вопрос: «Что делать? Что теперь делать?»
С тех пор как началась война, ее не однажды подстерегала смертельная опасность. Так было в августе, когда она прыгнула с самолета под Казатином, чтобы потом, произведя разведку на железнодорожном узле, пешком вернуться в полуокруженный Киев. Приказ был короток и четок: «Живой не сдаваться, последняя пуля — себе». Ольга подумала: «А что, если осечка? Нет, моей будет предпоследняя…» Она избежала постов полевой жандармерии, охранявшей железнодорожный узел. Ей посчастливилось, преодолев все препятствия, перейти линию фронта под Ирпенем и принести домой ту — последнюю или предпоследнюю — пулю.
Но что делать сейчас? Что делать? До сих пор ее терзала неопределенная тревога. Теперь жестокая догадка подтвердилась: ей не верят.
Люди попадали в гестапо — там ждали их пытки. Люди гибли на виселицах, трупы расстрелянных валялись в ярах и ямах. «А меня, — думала Ольга, — постигла еще более страшная беда».
Отчаяние петлей захлестнуло ей горло. Дышать было нечем.
Все было именно так, как подсказала Ольге болезненно обостренная интуиция, внезапной вспышкой осветившая еще один уголок Гаркушиной натуры.
Гаркуша нервно расхаживал по комнате. Это раздражало Середу, но он молчал. Напряженное лицо Гаркуши казалось исполненным решимости и гнева, хотя на деле неуверенность, злоба и страх рвали его на части: «Что она ответит Середе? Что она ему расскажет? Ладно, я тоже скажу! Каждое ее словечко раздавлю такими словами, что любого с ног собьют». Кому должны поверить — ему, Гаркуше, или этой девчонке? Кем должны больше дорожить? Кто важнее для дела? Смешно даже спрашивать!..
Гаркуша остановился перед Середой.
— Как она выскользнула из рук немцев? Ведь я предупреждал, что дальше идти нельзя… Где она провела целые сутки? С кем и какие вела разговоры? Нам хорошо известно, какими хитрыми методами действует гестапо.
Максим поднял голову и впился черными глазами в неподвижное лицо Гаркуши.
— Я знаю Ольгу…
— Ах, вы знаете, — перебил его Гаркуша, едва повернув голову. — А может быть, вам, товарищ Корж, известно и то, что подполье — это не прогулочки в тихих аллеях… Вижу, как вы на нее поглядываете.
— Что вы видите? — глухо вскрикнул Максим.
— Спокойно, Максим, — не отрывая глаз от Гаркуши, сказал Середа.
— Но, Матвей Кириллович… Разве так можно? Где доказательства, чтоб обвинять Ольгу?
— Ах, доказательства, — скривил губы Гаркуша. — Это она должна дать доказательства. Где была? Что делала?
Был неколебимо уверен, что именно так и должно быть. Все, что делалось в те годы, когда его выдвигали, когда он рос и рос, подтверждало в нем железную логику этих рассуждений: главное — сформулировать и своевременно бросить обвинение, а о доказательствах и оправданиях пускай позаботится сам обвиняемый, пускай он грызет это железо!
Стиснув зубы, Максим молчал. Гаркуша вытащил наружу и швырнул под ноги то тайное и дорогое, в чем Максим и сам себе не признавался. И сделал это только для того, чтоб заткнуть ему, Максиму, рот.
«А я не буду молчать», — подумал Максим и все же, глядя на окаменевшее лицо Середы, молчал и ждал.
Он понимал, что слова Гаркуши об Ольге должны были еще сильнее встревожить Середу потому, что за последние двое суток в городе произошли многочисленные аресты. Гестапо напало на какой-то след. Один за другим исчезали подпольщики. Проваливались явки, конспиративные квартиры. Черные щупальца фашистской тайной полиции действовали по-разному: и вслепую, хватая первого попавшегося, и по точному расчету, нанося удар руководящему центру подполья.
«Что стоит за всем этим? — с болью и тревогой думал Середа. — Измена, провокация или просто неосторожность и недостаток опыта? Фронтовая гроза слишком быстро докатилась до Киева. Из-за неизбежной спешки в ряды подпольщиков могли попасть и случайные люди. Да еще этот анкетный подход, презренные бумажки, которые кое-кому заслоняют весь мир».
— Обстановка сложная, — как бы продолжая свои мысли вслух, сказал Середа. — И все надо учитывать. Все. Что нам сейчас нужно? Еще больше выдержки, еще строже конспирация.
Гаркуша ушел.
А они продолжали сидеть молча.
— Это будет нелегко, — покачал головой Середа. — Связать оборванные кровавые концы.
— Ольга не знала тех, кого схватили, — сказал Максим.
— Это так. У нас нет оснований не верить Ольге. Но есть все основания тревожиться о деле. Прежде всего, друг, дело.
Максим молча согласился с Середой. Он понимал, как тяжело сейчас Ольге. Но что поделаешь, обстоятельства принуждали отбросить все личные соображения. Аресты не прекращались, и нельзя было этого не учитывать. Конечно, Гаркуша чрезмерно недоверчив, склонен всех подозревать, и в этой его подозрительности есть что- то бездушное, холодное, как бездушны и холодны его глаза. Пускай так — но сигнал нельзя оставить без внимания. «Что там произошло? В самом деле, где провела Ольга эти сутки? Ночевала в развалинах? Я-то верю, что так оно и было. Эх, почему не я пошел с нею? Все сложилось бы иначе…»
Максим и сам не сознавал, что капля ядовитой подозрительности, брошенная Гаркушей, вопреки его, Максимовой, воле, начала действовать, заронила в душу страшное сомнение. Ведь все эти годы до войны он только и слышал что о шпионах и двурушниках, которые так хитро маскируются, что их никто не может раскрыть, даже в собственной семье…
Проходила минута, и он, опомнившись, ругал себя самыми жестокими словами: «Как ты смеешь о ней так думать?» Ольга была права, когда с присущей ей резкостью говорила, что он склонен прыгать из холодной воды в кипяток.