Страница 5 из 15
Словом, жизнь текла скучная, и на досуге доктор был рад заняться исследованием – осмотреть таинственный труп, выловленный из канавы. Ему удалось извлечь пулю, а также выявить кое-какие любопытные обстоятельства смерти.
В полдень, после героического налета казаков на таможню, медика визитировало высокое начальство. Сам командующий с запоздалым ордером в руках. На бумаге еще не просохли чернила. Заместитель начальника штаба, маленький коренастый француз Фабр, на лице которого была написана озабоченность первого министра при скоропостижно помешавшемся монархе. Несколько адъютантов графа, жадно ловивших каждое слово своего божества. И, наконец, священник храма Архистратига Михаила отец Василий, явно не одобрявший вскрытие трупов.
Все они столпились в прозекторской, куда Томпсон любезно пригласил гостей, и граф предупредил об абсолютной конфиденциальности дела.
– Что вы можете сказать по поводу ранения, Мартин Иванович? – ласково обратился он к врачу.
Томсон эффектным движением, как фокусник, выхватил из-за спины длинные медицинские щипцы, которыми была зажата пуля, и опустил ее на железный поднос. Стук металла о металл произвел на всех неприятное впечатление. Гости сгрудились над столом. Фабр извлек пенсне, а один из адъютантов подал графу белый носовой платок и лупу.
– Изволите видеть, господа, пуля пробила височную кость черепа, прошла глубоко в мозг и там застряла. Смерть была мгновенной.
Командующий осторожно взял пулю пальцами и поднес к глазам. Его лицо вытянулось. Не проронив ни слова, он передал тяжелый шарик Алексу. Затем и все остальные смогли убедиться, что виновница Митенькиной смерти – «российская подданная». О чем красноречиво свидетельствовали худо отшлифованные края.
– Пехотный пистолет, – протянул Фабр. – Возможно, штуцер.
Казначеев молча вынул из принесенного с собой свертка оружие Ярославцева. Старенький, образца 1808 года пистолет, со сбитым и замененным на французский затвором. Он явно достался парнишке в наследство от какого-нибудь лихого кавалериста, которому в рейдах по тылам противника нечем было починить сломанное оружие, кроме деталей трофейных неприятельских ружей. Благо дело перед войной между русскими и французами господствовало сердечное согласие в калибрах и принципах сборки.
Адъютант зарядил пистолет покойного и методично сделал из него три выстрела в дверной косяк. Затем поковырялся в дырках шомполом и достал пули. Доктор не возражал – стена вражеская, уходить скоро. Свинцовые шарики были подвергнуты придирчивому изучению. Причем на этот раз граф вооружился лупой и внимательно рассмотрел все царапины.
– Сомнений быть не может, – с тяжелым вздохом проронил он. – Стреляли из пистолета Ярославцева. Таможенников придется отпустить. У них на вооружении кремневые ружья образца 1745 года. Меня смущает только вот эта вмятина, – Воронцов снова взял с подноса пулю, погубившую вестового. – Каково ее происхождение?
– Стоит ли теперь задаваться праздными вопросами, ваше сиятельство? – вступил в разговор отец Василий. – Главное известно: корнет наложил на себя руки. Отпевание состояться не может.
Граф подскочил, как ужаленный. Он не переносил, когда ему перечили, перебивали, не признавали заслуг или подвергали сомнению правильность решений. Будь перед ним кто-нибудь из подчиненных, Воронцов просто вогнал бы его взглядом в землю. «Наш ангел» это умел. Но отец Василий не подчинялся командующему и на его гнев смотрел по-житейски просто. Грешен человек, самолюбив, вспыльчив. Все-то в жизни перемелется. Всех-то Господь смирит, построит и выведет, да не на парад. Если граф сейчас этого не понимает, поймет потом. После первого, второго, третьего удара… Хорошего человека Бог не оставит. Будет учить, пока кости в труху не перетрутся.
– Вы ведь сознаете, Михаил Семенович, – примирительно продолжал священник, – что напрасно разрешили препарировать парнишку, как лягушонка. Человеческое тело – храм.
– Я бы и хотел знать, кто в этом храме нагадил, – огрызнулся граф. – Застрелить человека могут и из его собственного оружия, честный отче.
– Взгляните на труп. – Томсон поманил собравшихся.
Граф развернулся и размашистыми шагами приблизился к длинному столу, на котором недвижимо лежало тело. По его знаку доктор откинул простыню, и глазам гостей предстал посиневший голый Митенька. С выбритыми вокруг раны волосами он выглядел особенно жалко.
– А почему дырка такая большая? – недоверчиво осведомился Воронцов, указывая на висок парня.
– В том-то и дело. – Начальник госпиталя выдержал паузу, а потом извлек из белого стеклянного шкафчика для инструментов второй поднос с такой же пулей. – Их было две, – торжественно объявил он. – Вогнанные одна за другой. Поэтому первая слегка деформирована. Ваше сиятельство верно заметили вмятину.
Командующий обвел собравшихся победным взглядом.
– И что это значит? – нетерпеливо потребовал отец Василий.
– Это значит, батюшка, что нельзя два раза застрелить себя в висок, – спокойным голосом отозвался Фабр. – Его высокопревосходительство оказался прав, Митенька не самоубийца.
Священник с облегчением вздохнул.
– Хорошо, отпевание состоится. – Он помедлил. – Но я не могу взять в толк, как злодей отобрал у малого пистолет?
Томсон, которому сегодня суждено было знать ответы на все вопросы, осторожно взялся руками за голову покойного, слегка приподнял ее от одра и продемонстрировал собравшимся небольшую опухоль в районе затылка. Скопившаяся под кожей кровь уже потемнела, и потому гематома была хорошо видна.
– Ярославцева ударили сзади чем-то тяжелым, предположительно поленом или прикладом ружья. Оглушили. Потом взяли его собственный пистолет и застрелили в висок. Убийца хотел представить дело так, будто жертва покончила с собой. Но почему он стрелял вторично, ума не приложу? Для верности? С перепугу?
Граф в раздумье помял пальцами нижнюю губу.
– Когда стреляешь в мягкое, хлопка не слышно. Была ночь. Темно. Злодей мог подумать, что первый раз пистолет дал осечку. Перезарядил и снова нажал на курок. Других версий у меня нет. Ваше мнение, господа?
Собравшиеся подавленно молчали. Фабр с тоской думал о том, какую кашу заваривает сейчас командующий. Для всех, наверное, кроме Митенькиных родителей, было бы легче, если бы Ярославцев застрелился. Особенно это устроило бы начальство наверху. У наших и так трения с новым французским правительством. А арест таможенников (кстати, перед ними придется извиняться, и, видимо, ему, Фабру – граф выше таких формальностей), способен был только подлить масла в огонь. И так за нашими офицерами следят, стоит им покинуть Мобеж. «Это называется “дразнить гусей”, ваше сиятельство! – с раздражением вздохнул Алекс. – А гуси, конечно, спасли Рим, но погубили галльскую армию».
Глава 2. Шутки Гименея
Санкт-Петербург
Утром 25 января дежурный генерал Главного штаба Арсений Закревский оторвал мутный взгляд от бумаги, лежавшей на столе, схватил себя за густые каштановые кудри у висков и взревел утробно и низко, как ревет медведица, которую потревожили в берлоге острым охотничьим рожном.
– Я просил подавать рапорты на имя начальника Главного штаба, графа Петра Михайловича Волконского, а не на имя военного министра Коновницына! Сучьи дети! И ставить число внизу страницы!!!
Канцеляристы за дверями замерли. Вообще-то Арсений Андреевич был человеком ровным. Многолетняя штабная служба приучила его взирать на течение дел с грустной, все понимающей усмешкой. В меру язвительный, твердый, как британец, и аккуратный, как немец, он не гнушался двадцать раз повторить подчиненным одно и то же. Однако всему есть предел. Штаб существует с пятнадцатого года, и до сих пор унаследованные из министерства столоначальники не могут усвоить новую форму документов! Только русское сердце способно так возмущаться отечественным раздолбайством.
Закревский толкнул ногой дверь из кабинета в присутствие и вышвырнул на пол пачку неверно заполненных прошений. Его жест говорил: «Решительно ничего не подпишу!» Секретари пригнулись к столам, наблюдая за начальником из-за бумажных стоп, как из брустверов. Но поскольку он не требовал никого на расправу, быстро успокоились и вновь заскребли копеечными перьями, от чего вокруг поднялся скрип, как от железа по стеклу.