Страница 4 из 15
Толком она не молилась. Лишь когда вступал хор, немного успокаивалась, роняла слезы и беспрерывно повторяла: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Больше ничего не шло в голову.
Раевский держался спокойно. Переминаясь с ноги на ногу, иногда позевывая, иногда покусывая нижнюю губу. Когда запели «Херувимскую песнь», он взялся ладонью за горло, тяжело сглотнул и поспешил выйти вон. От множества народу, чада свечей и аромата ладана в церкви царила духота. Лиза подумала: как странно, марево аж плывет, как летом, а белым розанам из матушкиной оранжереи, которыми к празднику, по приказу графини, убрали храм, хоть бы что. Бутоны раскрылись и жадно хватали лепестками воздух, добавляя свой аромат в общее благоухание.
Домой ехали молча. Александра Васильевна, как и всегда после службы, была в приподнятом настроении, но молодых не задевала. Понимающе поглядывала на них из-под кустистой изогнутой брови, точно говоря: «Все про вас знаю». На поверку же, как казалось Лизе, она не знала ничего. Полагала, что между племянником и дочерью дело слажено. Зря, что ли, ее дура столько лет в девках?
Барышне было жаль мать, больно за себя и боязно Александра. Для чего он приехал? Ведь ясно же – надо свататься. А если нет, то к чему и ездить! Держит ее, как кобылу за недоуздок, чтоб не убежала. Она и так не убежит. Куда? К кому?
Пока шли через сад, смотрели, как в заплывших льдом окнах дрожат огоньки и мечутся цветные пятна девичьих душегреек. Барская барыня Поладья Костянтиновна подгоняла горничных, сервировавших стол.
– Швитче, бисовы доньки, швитче! Сама госпожа графиня изволит на крыльцо подниматься! Dépêchez-vous![3] Пся крев!
Дворня говорила на смеси русского, украинского и польского, иногда вставляя слышанные от господ французские словечки. К празднику накрывали в гостиной. Просторная, с аркадой в глубине, двумя изразцовыми печами, она была по-домашнему уютной и торжественной одновременно. Ее украшали родовые портреты, едва вмещавшиеся под невысокий тесовый потолок. Александра Васильевна – румяная, статная богиня с алмазным вензелем Екатерины II на Аннинской ленте. И Ксаверий Петрович, уже грузный, лысеющий, в рыцарских латах на фоне горящего вражеского города. Они занимали стены друг против друга, словно держали оборону, разделенные даже столом с яствами.
Народу собиралось немного. Баре и дворня. По торжественным дням слуги садились вместе с господами. Из родни – только Александр. Старшие дети редко навещали графиню и никогда на престольные праздники. Католики – они и Рождество, и Крещение, и Пасху справляли в другое время. При разъезде Ксаверий Петрович увез с собой трех сыновей и двух дочек, щедро «забыв» про Лизу. Девушке случалось до слез больно глядеть на когда-то щедрый и шумный стол, за которым собиралось горластое, драчливое, веселое семейство Браницких. У нее было пять братьев и сестер, все они обожали возиться друг с другом, болтать, целоваться, поймать кого-нибудь из младших и дуть ему в уши и в пупок. Почему родителям понадобилось скомкать такую хорошую, радостную жизнь?
Когда после ужина начался домашний фейерверк во дворе, молодые господа выскользнули в библиотеку. Вокруг царила темнота, и только окна снаружи озарялись яркими вспышками. Лиза добралась на ощупь до старого кожаного дивана. Он предательски заскрипел, когда барышня коснулась его. Ей было боязно пошевелиться, чтобы не вызвать у Раевского нового приступа гнева. И все же она твердо решила объясниться с ним.
– Саша, так больше нельзя, – начала молодая графиня. – Я в отчаянии. Мама часто болеет, просит внуков. Я не могу все время ждать…
– У твоей матери есть внуки, – жестко оборвал ее кузен.
– Они поляки, – девушка вцепилась пальцами в край шали. – Мама их не признает. Не хочет помириться…
– Нам с тобой что за дело до ее причуд?
Лиза собралась с духом.
– Однако ты не можешь отрицать, что и я не совсем счастлива.
– Вот как? – Александр болезненно передернул щекой. – Когда-то я объяснил тебе, что не смогу быть твоим мужем. Мое положение не изменилось.
– А мое изменилось! – Девушка топнула ножкой и хотела встать, но он обнял ее за плечи и удержал возле себя. – Я помню, что ты говорил о моем состоянии. Я упросила мать уменьшить приданое. Теперь за мной только три тысячи душ. Тебя это все еще унижает?
– Только три, – саркастически рассмеялся он. – А у нас на всю семью одна и четыре девки на выданье. Мне достанется не более двух сотен. Я не могу венчаться с денежным мешком. Порядочный человек обязан сохранять самоуважение. К тому же я связан обязательствами…
– Ты обручен? – опешила Лиза. Она все понимала на свой манер.
– Нет. Конечно нет! – Раевского возмутило подобное подозрение. – Я собираюсь выйти в отставку и присоединиться к карбонариям в Италии. Пока нет возможности сражаться за вольность у нас. Поверь, если бы судьба уготовала мне участь мирного главы семейства, я бы не искал иного счастья, кроме тебя. Но я – другой человек. У меня есть принципы. Ты всегда это знала.
Лиза не отрывала глаз от его лица. Недоверие боролось в ее сердце с привычным восхищением.
– Возьми меня с собой. Я не буду обузой.
Молодой полковник покачал головой.
– Извини. Ты просто не понимаешь. Война – грязная штука. Подумай о матери. С кем она останется? Да и обо мне тоже. Что я буду делать в горах с женой? Там нужны свободные руки.
Лицо девушки погасло. На нем снова появилась печать усталости. Несколько мгновений она молчала, потом обняла Раевского за шею, притянула к себе, поцеловала в губы. Долго-долго, нежно-нежно, грустно-грустно. И оттолкнула:
– Прости, Александр. Но в таком случае и мне нужна свобода.
Мобеж
Доктор Томсон вскрывал трупы в холодной прозекторской на первом этаже возле морга. Царила тишина, и было слышно, как толстые сонные мухи, разбуженные весенним солнцем, с налету стукались в грязное стекло. Окна, казалось, не мыли со времен Директории. Полы тоже. Русский госпиталь занимал правое крыло знаменитой можебской лечебницы для умалишенных. За годы революций и войн пациенты, или лучше сказать, заключенные, разбежались, поумирали или пришли от потрясений в здравый рассудок. Немногие из уцелевших шатались по территории, клянчили у оккупантов табак или играли с ними в лапту.
Русских больных было немного. То ли дело в одиннадцатом году в Молдавии, когда одна половина армии страдала дизентерией, вторая – болотной лихорадкой, а сам Томсон успевал только привязывать к ногам покойников бумажки с указанием имени и причины смерти. Хороший климат, вода и пища делали свое – госпиталь почти пустовал. Имелся капитан Воскобойников, на спор проглотивший двадцать наперстков в швейной мастерской мадам Дежу. Теперь он страдал вздутием живота и запором. Доктор подумывал применить мыльную клизму, но полагал средство слишком рискованным.
Был ротмистр Тимофеев, ушибленный конем в коленку. Были печально известные всему корпусу братья-полковники Евгений Олонец-Мирский 1-й и Евгений Олонец-Мирский 5-й. Второй, четвертый и шестой сложили буйны головы на Шевардинском редуте, а третий с оторванной ногой благополучно попивал чай у матушки в имении и собирался жениться. Первому и пятому тоже не терпелось по девкам, и они приглядели актрису мадам Зелински – жонглировавшую сразу семью зажженными факелами. Оказалось, что шустрая полька лихо управляется не только с факелами, и братья впали в свальный грех. Об этом стало известно, когда оба с белыми трясущимися губами принеслись в госпиталь и обнажили перед Томсоном позорное нагноище, изобличавшее циркачку в гнусном преступлении.
На следующий день в корпусе поротно читали приказ командующего о немедленной явке в лазарет для освидетельствования всех видевших мадам Зелински ближе, чем на сцене. Таковых оказалось в достатке. Но медик принял своевременные меры, и вспышку дурной болезни удалось погасить. Только Олонец-Мирские, вляпавшиеся особо крупно, продолжали принимать ртутные ванны и служить посмешищем. Между тем щедрая на ласки дама была взята под стражу, выпорота и препровождена за пределы русской оккупационной зоны. Каково же было всеобщее удовольствие, когда дошел слух, что жонглерка объявилась по соседству, у пруссаков.
3
Поторопитесь! (фр.)