Год жизни

Сегодня четвёртое декабря.

Мороз с каждым днем крепчает: утром на нашем термометре - 32, а днем столбик спирта не опускается ниже - 25. солнце день ото дня ходит все ниже и ниже, путь его по небу короче и короче.

Светает в семь тридцать, а темнеть начинает в четыре часа. В мороз источники парят, распадок только на три часа освещается лучами солнца. Затем, светило прячется за вершины гор, и приходят сумерки, скрипучие от мороза.

Снег порошит по утрам, но на удивление всем, пока чуть прикрыл землю в долине. Конечно, на горах его уже давно по колено.

Собаки дрожат от холода и жмутся друг к другу. Только Соболь, новая моя собака, у которого шуба на редкость пышная, чувствует себя по - домашнему. Свернется калачиком и спит недалеко от крыльца. Два дня подряд ходил в лес с собаками и возвращался ни с чем: в такой мороз и белка, видимо редко выходит из гнезда, а следов зверя не видел уже давно; разве вот кабарги много в округе. Но я собакам не даю ее гонять, чтобы не испортить их, если пойдут, за соболем.

Соболий свежий следок видел всего раза три и всегда в конце дня, когда собаки устали, а мне надо торопиться к дому. Витя, мой приятель из посёлка тоннельщиков, достал двадцать пять капканов, но поставить их никак не решусь - выбираю место получше и жду, когда приманка заквасится.

...Толя Полушкин сегодня отбыл в отпуск, и я остался на время один на станции - Нестер на базе ждет вертолет, снова на Кавокту.

В доме прохладно, несмотря на то, что топлю печь часов по шесть в день. Это потому, что нет завалинки: земля промерзла, и в щели из под пола дует. Окна не оклеены бумагой и не замазаны, в потолке недавно обнаружил щель. Конечно, я постарался заткнуть видимые щели, но дуть стало чуть меньше, а пол по - прежнему ледяной. Ноги мерзнут, когда сидишь за столом в тапочках или туфлях. По утрам ворочаюсь, стараясь запахнуться в спальнике поплотнее и укрыться от прохлады, но это уже не сон, а маята.

Продолжение: Четвёртое декабря.

Размышления:

Читаю Вергилия, иногда вслух. Улучшается дикция и обостряется зрительное внимание. "Георгики" нравятся удивительной широтой стиха, его звучностью и информативной насыщенностью. Конечно же и перевод, наверное, это часть подлинной поэзии. Латынь звучит, когда читаешь оригинал. Начал читать "Русский язык" параллельно с латынью, может так будет лучше и продуктивнее заниматься иностранным языком. Слушаю передачи на английском языке. Утром с шести часов передают хорошие музыкальные программы...

Часто, вдруг приходит мысль о суете всей нашей и моей также жизни. Честолюбие и зависть заставляют и меня к чему-то стремиться и чего-то желать.

Интересно, что никаких оправданий такого положения кроме слабости духа своего не вижу, но не обидно, потому что все так живут. Наверное поэтому, все начинания продолжаются через "не хочу".

Сегодня, двадцатое декабря.

В доме прохладно, топлю печку, а за стенами дома по ясному, звездному, черно - синему небу с яркой луной над скалами, несется яростный ветер, заставляя даже деревья стонать и скрипеть, пронизывая все кругом тридцатиградусным морозом, предвещая перемену погоды и хотя бы на время избавление от холода...

За это время учил и запоминал языки: взялся к латыни пристегнуть еще английский и русский, который или забыл, или вероятнее всего, никогда не знал. Из книг прочел биографию Сократа и "Энеиду" Вергилия, которая произвела большое впечатление - подобного я еще не читал и думаю, что подобное создать не может уже никто.

Величайшая картина - ближе и естественнее, чем Гомер и вместе с тем сохраняет масштабы национальной эпопеи. "Иллиада" для греков, "Энеида" для римлян заменяли должно быть национальные гимны и могли служить символом этих стран...

Поставил капканы - двенадцать штук по распадкам вокруг станции, используя в качестве приманки квашеное мясо белки: посмотрим, что выйдет из этой затеи. Ходил на Белые озера, но об этом подробнее:

...Проснулся часа в три ночи, посмотрел на часы, поворочался с боку на бок, подремал до четырёх и не торопясь поднялся. Принес дров, плеснув солярки, растопил печь, поставил греться суп и чай и стал собираться в дорогу. Взял кружку, ложку, котелок обернутый куском полиэтилена; сложил продукты: сахар кусковой, колбасы килограмм, жиру полкило, мешочек галет, две банки тушенки, рису килограмм, подумал, подумал и не взял соль, так как соль есть во всех строениях по пути, а вес в рюкзаке приходится считать на граммы.

Взял бинокль, патронташ, топор, нож. Продукты и снаряжение уложил в мешок, привязал к поняге, позавтракал, вспоминая, ничего не забыл ли, и отправился. Выйдя из дому в половину шестого, напоследок закрыл у печи поддувало, оставив догорать дрова, разбудил Нестера, наказав, чтобы он следил за печью.

Собаки, посаженные мною на цепь дня за 2 до похода, увидев меня в охотничьем снаряжении, радостно заскулили. Отпустил их с цепи, стал оглаживать прыгающих и веселящихся питомцев. Наконец, караван тронулся: впереди бежали собаки, заметно сзади шел я, поскрипывая ремнями поняги и похрустывая снегом под заледеневшими вмиг, каблуками резиновых сапог.

Стоял тридцатиградусный мороз, и с ясного неба светила луна - полная, как старинная монета. Там же, хрустальным бисером подмигивали мириады звезд.

Над Курумканским источником, высокими клубами поднимался пар, напоминая картины весенних туманов.

В темноте, далеко расстилались волнистой пеленой белые вершины хребта, сливаясь с предрассветными тучками, тянущимися полосой в сторону восхода солнца.

Пройдя по дороге километра три, я свернул в лес, собаки, оживившись забегали взад и вперед, отыскивая в темноте невидимые для меня следы и устраивая погоню за кабаржками, которых в этом году было много повсюду.

В этой суматохе как - то незаметно пропал Соболь, и я его больше не видел за все время, проведенное в лесу. Свистеть я поначалу не стал, мотивируя тем, что собака должна находить хозяина сама, иначе ее можно списывать с самого начала в дворовые псы, а позже мне стало не до Соболя.

Рика вдруг насторожилась, подобралась и, высоко взлетая над землей, делая смотровые прыжки, кинулась в придорожный кустарник на склоне высокой горы. Пройдя за ней, я увидел, что Рика подняла соболя, и в тайне надеялась услышать собачий радостный лай вот сейчас, через минуту - другую, тронулся следом.

Но проходила минута, другая, прошло ещё десять минут, а лая все не было...

А вот и Рика появилась - она сбилась со следа. Наставив ее на след, вновь иду, цепляясь за кусты и скользя на склоне, вновь надеясь. Но Рика опять "скололась" и снова я, выправляя след, разобрал строчки заячьих и собольих тропок, и вновь иду, хотя надежда чуть теплится, уже остается только мое упрямство.

Решил пока не устану, лезть по крутому склону: заросли сменились скоплением камней, на которых того и гляди подвернешь ногу или ударишься головой о торчащие острые гранитные кромки.

Соболю, конечно это нипочем, но я, пока выбрался на вершину, вспотел на три раза, проклинал и соболя и бестолковую Рику, но не унимался и упрямо тянулся по следу. Прошел час, два, три, а соболь, не спеша, впереди меня, может быть опережая на час моего ходу, петлял, осматриваясь и пробовал, правда неудачно, подобраться к рябчикам в лунках.

Потом перешёл с южного склона на северный и обратно.

По следам я определил, что соболь, в очередной раз переходя с югов в сивера, видимо, увидел меня и собаку и посмеявшись, налюбовавшись на то, как я тащился по его следу, уткнувшись в землю и подгоняя лениво идущую впереди Рику, пустился не спеша, с горы.

А мы, выйдя к этому месту, примерно часа через два, тоже пустились по чаще вниз, оставив надежды добыть сегодня хитрого соболя.

Пока ходили по горам, я видел следы нескольких изюбрей, вспугнул пару выводков рябчиков и пообещал себе прийти сюда в белом халате, в соответствующую погоду.