Страница 66 из 89
(4) Легкие были здоровые. Умер вследствие перфорации желудка.
(5) Врачи были сконфужены (оператор не присутствовал) и никак не оправдывались».
Вот так выглядел эпилог жизненной трагедии Гачиновича.
Услышав о столь больных вещах, мы написали протест для швейцарской общественности, но их газеты не хотели его опубликовать…
Во Фрибуре мы нашли металлический ковчег с намерением перевезти позднее тело Владимира на родину. Удивило нас достаточно большое количество местного люда на проводах от больницы до железнодорожной станции (припоминаю, что его с плачем провожали и честные сестры, которые за ним ухаживали в больнице). Похоронен во вторник, августа, в Женеве, на кладбище Святого Джорджа, при огромной процессии, речах и т. д. Простой дубовый крест с его именем обвила потом красная роза, а это кладбище, которое выглядит, как сад, заполняли птицы из года в год. Году в 1926-м я обнаружил, что за могилой ухаживает чья-то рука[395].
Картину произошедшего дополняет письмо Воислава Гачиновича Перо Слепчиевичу от 17 апреля 1937 года:
Дорогой Перо!
С мучением пытался я узнать некоторые вещи и упорядочить свои воспоминания, поэтому не мог тебе ранее ответить. Извини, прошу тебя.
Пок. Владимир разболелся в воскресенье 5 августа 1917 года. Рассказал мне, что накануне того дня сидел до двух часов утра (так в тексте. — И. М.) в какой-то городской кафане с двумя французами. Один из них был тот Шарль, которого ты, вероятно, помнишь и который служил в нашем консульстве в Женеве. Позднее он одно время был и французским консулом в нашем государстве, где-то в Приморье. В обществе с ними в тот вечер был и тот журналист, француз, который был взят в плен в Германии. Он был отпущен в Швейцарию, постоянно носил военную униформу и жил то в Женеве, то в Лозанне. Имени его вообще не знаю.
Владимир далее рассказывал, что в воскресенье утром пробудился достаточно рано, что в 8 часов выпил белый кофе, что после этого прикурил сигарету и что после нескольких затяжек внезапно потерял сознание, не приходя в себя долгое время.
Сразу же был вызван врач из больницы. Он констатировал, что произошло воспаление слепой кишки, и посоветовал сразу же сделать операцию. /Владимир/ говорил, что при том головокружении, когда его спросили, согласился на операцию.
В ходе операции врач установил, что слепая кишка здорова, и очень вероятно, что он ее не трогал. После этого врач подумал, что имеется воспаление брюшины, поэтому произвел другую операцию вблизи желудка. Когда увидел, что ничего нет, зашил вторую рану и оставил его в покое.
В то время когда Владимир разболелся, я был в Женеве. Жил вблизи кладбища Saint George, где он позднее был похоронен. Когда я приехал во Фрайбург, было поздно, и в тот вечер я не смог попасть в больницу. Снял комнату в отеле и переночевал.
На другой день сразу же пошел к нему. Было 9 часов утра. Владимирово лицо имело земляной цвет. Я испугался.
Я постоянно оставался в больнице и, мне кажется, только раз вечером пошел ночевать в отеле. Врач мне разрешил оставаться тут и ночью. Дали мне даже кресло для отдыха.
Пьянич [396] и Любибратич вернулись в Женеву еще в тот же день, во вторник, а ты, как мне кажется, приехал в среду и сразу же отправился назад искать место для отдыха.
С четверга его состояние начало ухудшаться. Температура начала расти все выше. Он часто повторял: «Заклали меня, отняли у меня жизнь».
Вспоминал постоянно русскую революцию, затем пок. Скерлича. Часто ему мерещилось, что он на баррикадах в бою около Москвы и Киева. А когда его совсем начала одолевать агония, он просил воды из наших источников, вспоминал ущелья, затем просил «Политику» и «Пьемонт», чтобы его охладить (так в тексте. — И. М.).
В пятницу врач сказал мне, что состояние критическое. Там, мне кажется, уже находился Павле Бастаич и еще некоторые студенты. Я сразу же послал телеграмму в Женеву и тебе сообщил, что Владимир при смерти.
В субботу еще кто-то из наших прибыл из Женевы. Я был страшно утомлен бессонницей.
Владимир уже был в агонии. Врач пытался смягчить боли инъекциями. Но все напрасно. Температура росла, и лишь около 1 часа пополудни он немного успокоился.
Меня прогнали отдыхать, уверяя, что ему лучше и что они за ним будут смотреть.
Когда я приехал в больницу, Владимир был уже мертв. Умер около 2 часов пополудни. Это было 11 августа.
Не помню, когда ты приехал, только знаю, что наши начали прибывать в субботу. В воскресенье рано утром произведена аутопсия. Не помню, кто еще был с г. Кольевичем, но знаю, что был кто-то из наших врачей. Вероятно, ты приехал в пятницу или рано в субботу…
И я верю, что, скорее всего, могло быть отравление. Было ли это в некоей связи с салоникской аферой, причастны ли к тому французы из-за их боязни его связей с Россией или это было с немецкой или австрийской стороны, никто сейчас не может знать, но я верю, что след обнаружится позднее…[397].
Историк В. Дедиер пытался выяснить, сохранился ли в Швейцарии документ о смерти Гачиновича. 8 октября 1963 года из больницы Des Bouergeois во Фрибуре он получил ответ, что хирург, который его оперировал, умер перед Второй мировой, а архив больницы был уничтожен при бомбардировке города во время войны. Странно, что такой ответ не вызвал у Дедиера никаких подозрений. Тут не знаешь, чему больше удивляться — парадоксальности ответа или промашке Дедиера. Ведь Швейцария была нейтральной, никто ее не бомбил, и архив, если и мог сгореть, то только от шалости детей или преступной небрежности. Как это случилось, скажем, с Костромским областным архивом в начале восьмидесятых. Но ведь Швейцария не Россия…
Если верить Владиславу Фабиянчичу, словенцу югославянской ориентации, хорошо знавшего Гачиновича, Троцкий почтил его память некрологом в «швейцарской революционной газете»[398]. Но это, похоже, легенда. Троцкий уже готовил новую катастрофу — теперь в России — и Гачинович был ему больше не нужен.
Глава восьмая
«КРЕСТНЫЙ ПУТЬ» ОТ КАТОРЖАНИНА ДО КРАСНОГО ЭПИКУРЕЙЦА
Трофимов…У нас, в России, работают пока очень немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно.
В окружении Верховского мы найдем немало «темных лошадок», но мои наибольшие подозрения вызывает А. Ю. Фейт. Близкий соратник Натансона, приятель Троцкого… Вращался в их среде и накануне Первой мировой. К Верховскому питал не только родственную, но и идейную приязнь. В переписке с Ю. Сербским, хранителем его рукописей, я попытался обозначить и эту тему.
Автор: — Несколько раз вы иногда как-то вскользь упоминали о Фейте, дяде первой жены Верховского. И сам генерал в своих воспоминаниях не раз упоминает это имя. Напомню эти фрагменты:
Жена (Лидия Федоровна Фейт. — И. М.) тоже вспомнила свои молодые дни, ночи, проведенные в бурных спорах в гимназических и студенческих самообразовательных кружках. В ее семье были старик (тогда ему было немногим больше 50. — И. М.) эсер Фейт, политкаторжанин, и эмигрант, известный общественник Фрелих. Старые дрожжи бродили. Она тоже была на стороне революции (Глава VIII).
…Я встретился со своей будущей женой в горячие дни 1905 года в Тамбове, вскоре по возвращении с Дальнего Востока. Она принадлежала к семье, в которой были старые общественные деятели. Ее дядя был старый политкаторжанин Андрей Фейт. Дед — известный на Волге своей борьбой с царским строем доктор Фрелих. Смолоду она прошла школу подпольных кружков в Уфе и Тамбове (Глава XIV).
395
Перо Слијепћевић. О двадесетогодшњици Владимирове смрти // Градац. Чачак. № 175-176-177, 2010. С. 205–207.
396
Пьянич Милош — младобосниец, член кружка Г. Принципа.
397
Vladimir Dedijer. Sarajevo. 1914. Beograd. 1978. T. I. S. 478–480.
398
См.: V. Gaћinoviћ. Указ. соч. S. 17; Vladimir Dedijer. Sarajevo. 1914.1978. T. I. Beograd. S. 232, 482.