Страница 12 из 19
В 1931 году ещё в Берлине состоялась примечательная встреча Крейслера с А.В. Луначарским. Дело в том, что в начале 1930-х в Москве, в кабинете Калинина состоялся разговор между представителем «Агро-Джойнт» Джозефом Розеном и Калининым. Розен пожаловался советскому вождю на невозможность слышать на эстрадах концертных залов артистов мирового класса и мировой известности. Калинин поинтересовался, кого бы в первую очередь его собеседник мог рекомендовать пригласить в СССР на гастроли? Розен незамедлительно ответил, что это скрипач Фриц Крейслер. «А он приедет, если мы его пригласим? – спросил Калинин. «Да, – если вы будете платить в твёрдой валюте». «Мы можем ему заплатить 10000 долларов за четыре концерта – два в Москве, один в Ленинграде и один в Киеве», – был ответ. Розен обещал передать это устное приглашение Крейслеру при первой возможности. По приезде в Берлин, он связался с агентством «Вольф и Закс», и они помогли организовать встречу с Крейслером. Однако ещё до этой встречи Крейслер встречался с Луначарским, после чего принял для себя твёрдое решение – в СССР он не поедет, несмотря ни на какие предложения! Вот примерное описание той примечательной встречи в книге Луиса Лохнера.
«Крейслер в течение нескольких часов рассказывал мне (Розену) о ряде путешествий в Россию, о встречах с Бородиным, Лядовым, Кюи, Зилоти, и особенно с Рахманиновым и Кусевицким». «Меня поразило удивительная осведомлённость Крейслера о текущем состоянии дел в Советской России, – продолжал Розен, – о различных политических течениях мысли в русской эмиграции в Берлине, о движении “евразийцев” и многое другое», – вспоминал Розен в своём разговоре с Луисом Лохнером. Крейслер отметил, что в России имеют слабое представление о Моцарте, так как «его стиль не соответствует русскому менталитету и эмоциям». Теоретик «евразийства» Пётр Сувчинский, публиковавшийся в германских еженедельниках, был музыкальным критиком, о чём Крейслер был также осведомлён. «Действительной причиной моего отказа приехать на гастроли в Россию, – говорил Лохнеру Крейслер, – является мой разговор во время приёма в Посольстве в Берлине с Комиссаром просвещения Анатолием Луначарским. Он просил меня – в случае моего приезда не привозить струн для своих коллег».
«Почему?», – спросил Крейслер.
«Потому, что другие коллеги, кому не достанутся струны, будут им завидовать!» – ответил комиссар.
«Но ваша жена носит дорогие ювелирные украшения, дорогие платья, меха, неужели другие русские вам не завидуют?»
«Ну, это нечто совершенно другое… – парировал народный комиссар. – Когда мы заграницей, мы должны представлять достоинство Советского Государства».
Луначарский говорил Крейслеру, что люди искусства находятся в Советской России в привилегированном положении: «Они берут “Страдивари” и другие драгоценные инструменты из музеев (предварительно конфискованные у населения больших городов А. Ш.)». «Кроме того, они получают три (куриных) яйца в день, в отличие от большинства населения, получающего в рационе одно яйцо в неделю», – продолжал «шутник» Луначарский. «Но мы выговариваем себе одно важное условие, – продолжал нарком: – они должны соответствовать нашей догме, нашей идеологии. Мы должны вас просить, в случае, если вы приедете к нам – не играть Мендельсона или Чайковского, потому, что они вне рамок наших интересов».
Какое трогательное сходство с идеями правительства Германии, пришедшего к власти через два года после этого разговора! И это произносил один из самых либеральных и культурных людей в правительстве Ленина, да и вообще среди первых советских министров!
«Но как вы можете знать музыку, – настаивал я, – рассказывал Крейслер – если к примеру, вы не разрешаете играть произведения Баха?»
«Перед началом католицизма, или шире – христианской эры, не существовало ничего. То же самое происходит с коммунизмом, который, как и религия, начался с захвата нами власти, и мы должны настаивать, чтобы искусство также представляло нашу идеологию. Всё хорошо, пока студент играет свои гаммы и этюды для практики, но когда он выбирает пьесы для исполнения соло, это должно соответствовать нашей идеологии», – заключил нарком.
Фриц Крейслер на это ответил, как писал Лохнер, что он никогда не смог бы работать в Советской России и отклонил приглашение в Россию. Позднее Луначарский заметил в примирительном тоне, что все запреты бы не коснулись моих программ. «Кроме всего они играют мои пьесы очень много, и я никогда не получаю ни рубля в качестве авторских роялти», – заключил свой рассказ Крейслер об этом эпизоде. Официальный отказ был мотивирован тем, что артист «устал», но в том же сезоне он совершил огромный тур на Британских островах и в США. Так возникла идея пригласить для гастролей в СССР в 1934 году Яшу Хейфеца.
Таков был рассказ Луиса Лохнера о предполагавшейся поездке Крейслера в Советский Союз. Возможно, что тут подействовали и близкие отношения с Рахманиновым, пережившим первые два года советской власти в Москве и Петербурге, и покинувшего Россию в 1918 году навсегда. Кстати, первыми, кто навестил великого пианиста и композитора по прибытии в Нью-Йорк ещё в отеле «Ансония» на Бродвее, были Крейс-лер и Цимбалист. Очень возможно, что решение было принято в результате ряда обстоятельств и длительных обсуждений «за» и «против».
Пока, до захвата власти нацистами Крейслер продолжал свою концертную деятельность по всем странам Европы, Англии и США. Его мировая слава доходила до самых отдалённых уголков земли, а наигранные им пластинки часто были предвестниками его появления в странах и континентах. В начале 1930-х годов он дал интересное интервью американской журналистке Беверли Смит:
«ОН ИГРАЕТ НА СТРУНАХ СЕРДЦА МИРА»
Отрывки из интервью с Фрицем Крейслером American Magazine, Feb. 1931
«Я колеблюсь говорить о том, как мало я занимаюсь, потому что молодые скрипачи могут подумать, что и они не должны практиковаться». (Он пояснил свою позицию тем, что очень тяжело работал, занимаясь на инструменте в свои юные годы.)
«Теперь совершенно ясно, что если практикуешься, как полагается в молодости, пальцы должны сохранять свою гибкость и в поздние годы.
Однако идея зависимости скрипача от многочасовых ежедневных занятий есть результат самоубеждения (самогипноза), который действительно создаёт необходимость этого.
Я же, в противоположность этой идее, своим самогипнозом уверил себя, что мне это не нужно, следовательно, я и не занимаюсь… Я могу восстановить свою лучшую форму за три часа.
Я верю, что всё это происходит в мозгу. Я думаю о пассаже и я знаю точно, чего я хочу. Это так же, как целиться из пистолета: вы берёте цель, взводите курок, кладёте палец на спуск… Лёгкое нажатие пальца и выстрел сделан.
То же самое должно применяться в инструментальной технике. Вы обдумали заранее, и точно вовремя, а не позднее, берёте ноту. Но доверять мускульным привычкам, которые так много значат в технике, может быть пагубным и даже фатальным. Небольшое волнение, нервозность, ваши мускулы в замешательстве и не могут выполнять непосредственно свою миссию сами собой… и где вы тогда? Техника, действительно дело мозга, головы. Жаль, жаль, что в наши дни только и подчёркивается, сколько часов практикуется тот или иной скрипач.
Много лет назад, я как-то после полудня встретил Яна Кубелика. Он был озабочен и взволнован. Он сказал мне: «Вы не могли бы мне помочь? Сегодня вечером у меня концерт и все мои пальцы кровоточат. Я занимался 12 часов». Всё, что я спросил его, было: «Зачем вы это делали?»
Когда вечером он играл, это было технически безукоризненное выступление, но в то же время совершенно бессодержательное и опустошённое…
Я не имею ни малейшего представления, что мои пальцы делают. Когда я играю, я концентрируюсь на идеале музыки, которую я слышу в своей голове, и я пытаюсь подойти к этому идеалу настолько близко, насколько я в состоянии это сделать. Я не думаю о технике вообще. Музыкант, который должен думать о технике, не готов к публичным выступлениям.
Иногда я встаю из-за стола после приятного «парти» или ланча и иду в концертный зал «холодным». Затем я «просыпаюсь» и все мои мысли, как и каждый нерв моего тела, оживают – не для обычных дел, но для жизни в музыке…
Секрет моего метода, если я могу так выразиться, состоит в сочетании концентрации и умения реализовать свои усилия, когда я на эстраде, это значительно важнее, чем, если бы я практиковался в своей программе много часов.
Повышенная готовность нервов и мгновенная реакция, требуемая для предохранения от некоторых неожиданностей, могущих возникнуть на эстраде, позволяют мне играть ещё лучше. Пальцы же служат только выполнению этой задачи. Я никогда не занимаюсь перед концертом. Причина в том, что занятия выхолащивают мой мозг, снижают воображение и убивают чувство взволнованной приподнятости и свежести, которыми должен обладать артист.
Я провёл день с Сарасате перед его концертом. И видел его выходящим на сцену без единого прикосновения к инструменту. Он даже вообще не упоминал об игре на скрипке. И тем не менее его игра была настолько превосходной, как будто бы он посвятил занятиям до концерта весь день!
Настоящий артистический талант – это дар, а не дело практики. Если скрипач – концертный исполнитель, то всё, что касается техники – это дело ранних лет занятий на скрипке, после чего, если он действительно по-настоящему скрипач, ему нет необходимости работать на инструменте.
Паганини – тому блистательный пример!
У меня никогда не было проблем со скованными пальцами. Я могу сойти с поезда после целого дня путешествия и сыграть концерт так же хорошо, как обычно. Я погружаю кончики пальцев в горячую воду на несколько секунд перед выходом на сцену. Это их согревает лучше, чем пара часов занятий.
Моя главная забота состоит в том, чтобы сохранить энтузиазм и чтобы моя игра была свежей и приподнятой.
Я никогда не работаю над композициями, которые я буду играть в недалёком будущем. Я должен держать их свежими. Я не могу себе позволить «устать» от них.
Я должен получать удовольствие от всего, что я играю, или не играть это вообще.
Технические упражнения я использую очень умеренно. Слишком много работать над технической рутиной не согласуется с благоприятным развитием моего искусства.
Техника, несомненно, не самая главная эссенция в вооружении концертного скрипача. Искренность и индивидуальность составляют действительную эссенцию и стоят на первом месте.
Я не верю, что любой артист – действительный мастер на своём инструменте – может существовать без контроля над этими интегральными частями целого.
Музыка рождена. Средства её выражения – часто дело случая.
Для меня музыка – это совершенная философия жизни. То, что я могу сказать в музыке, есть часть моей глубочайшей внутренней сущности, которую я никогда не могу выразить в словах…»