Страница 33 из 53
- Благодарю вас, фройляйн Мегид, - Рене взял руку Аделаисы и поднес к губам, - В любое время мы явимся по вашему зову и послужим вам самыми благодарными моделями. Если только завтра не... - он запнулся, и глаза его сделались трагическими.
- Что - не? Продолжайте! - привычно зардевшись от поцелуя, прошептала Аделаиса.
- Мой сынишка, вот этот Алоис, - Рене укоризненно кивнул на Мору, все хихикавшего над раскрытой папкой, - завтра должен отдать карточный долг. Если бы то были деньги - мы бы горя не знали. Но глупый мой мальчишка играл на желание - завтра он должен явиться в дом своего кредитора в одежде иезуита и провести мессу.
- И что же вам мешает? Вы не католик, верно? - обратилась Аделаиса к притихшему Море, поторопившемуся принять смущенный вид.
- Увы, - убито проговорил Мора, - мы лютеране, я и Папи. Левка-художник - тот вообще адепт ортодоксальной церкви. Я погиб...
- Подождите умирать, - рассмеялась Аделаиса, - я сейчас вернусь, не уходите никуда, - и почти бегом устремилась прочь из комнаты. Мора подмигнул Рене, тот прошептал в ответ:
- Не гримасничай - нос отвалится, - и Мора в отместку показал ему портрет из раскрытой папки. Рене скривился, - Готовься - теперь и фройляйн изобразит нас в своей манере...
- Тише, - по коридору послышался топот каблучков. Аделаиса влетела в гостиную, держа в руках сложенную рясу и поверх нее - стопку книг. Венчала сию пирамиду маленькая блестящая дароносица.
- Вот, господа, ваше спасение, - девушка торжественно возложила стопку на инкрустированный кривоногий столик, - только, умоляю, верните все в целости - это вещи моего отца, он будет в ярости, если что-то пострадает.
- Ваш отец - иезуит, прекрасная фройляйн Мегид? - не удержался от вопроса Рене.
- Генерал Общества Иисуса, - прошептала Аделаиса. Мора и Рене, не сговариваясь, одновременно шагнули к ней, взяли каждый - Мора правую руку Аделаисы, Рене левую, - и синхронно склонились в поцелуе. Бедная Аделаиса сделалась совсем уж свекольного цвета.
- Вы моя спасительница, прекрасная фройляйн Мегид, - страстно проговорил Мора, и вредный Рене тут же продолжил за ним:
- Deus ex machina...
На встречу с госпожой Кошиц Мора не наклеил носа. И коня не стал брать - чтобы не привлечь лишнего внимания псоглавца Кристофа. Черной тенью выскользнул он из ворот, перешел реку по воде, аки посуху - на мосту воды оставалось по щиколотку - и с мокрыми ногами и сумою за плечами устремился к дому господ Кошиц. В суме болтались две священные книги и дароносица с облатками - за идею с облатками Мора мысленно поблагодарил изобретательную будущую вдову. "А ведь я должен буду ее исповедовать" - подумал Мора и про себя рассмеялся.
Впрочем, исповедь оказалась формальностью, и плебейская латынь Моры прошла в семействе Кошиц на ура - настоящей здесь, видать, не слыхали. На домашней мессе присутствовали только супруги Кошицы и пожилая тетушка-компаньонка, судя по всему, дуэнья и тюремщица молодой жены хозяина. Мору трясло весь спектакль, и не только из-за мокрых ног - не впервые он убивал за деньги, но сейчас все было обставлено столь торжественно, и почести, оказанные лже-иезуиту в этом доме, ранили Мору в самое сердце. "Нужно было Рене к ним идти, - думал Мора, - у него нет ни души, не сердца". Суровый седой Кошиц, похожий на черепаху, трепетал перед заезжим горе-пастором, и у Моры дрогнула рука, когда он вкладывал в доверчиво открытый рот заранее пропитанную ядом просфору. "А ведь ты мечтал об этом, - сказал себе Мора, - именно о таком будущем ты грезил в ярославском остроге, и вот - дождался. Хорошо ли тебе сейчас?"
Спектакль окончился, Мора собрал в заплечный мешок свой священный инвентарь и на прощание протянул хозяевам руку - для поцелуя. От поцелуя свежеубиенного Кошица Мору передернуло - он едва сдержался. Завтра герр Кошиц проснется печален и еще неделю будет печален. На вторую неделю у него заболит голова, нахлынет жар, но скоро пройдет - особенно если пустить кровь. Он все еще будет печален но, наверное, привыкнет. А к концу второй недели остановится сердце. Господа Шкленаржи к тому времени будут уже в Вене.
Мора шел по дороге - мимо церкви, мимо вязов, облепленных омелами, и в обуви его мерзко хлюпала вода. И на душе тоже мерзко хлюпало - не иначе, совесть. Хитрая баба Кошиц не взяла грех на душу, не решилась травить мужа, все пришлось проделать самому Море. "Вернусь в Кениг, - подумал Мора, - куплю дом, заведу выезд, как у графа Делакруа. Каждый день буду писать Матрене письма. Левка нигде не пропадет, а Рене спит и видит, чтобы мы от него отвязались. Будет счастье у старого хрена". Поездка в Вену обещала достаточно барышей, чтобы завершить карьеру - всем четверым, включая господина Плаксина. По дороге к дому Мора заглянул в гостиницу - Плаксин еще не прибыл - и по старой привычке стянул со стола газету. Все-таки не зря утверждают, что знания - сила.
Мора пересек мост, просочился в ворота, и тут ожидало его разочарование - черный ход был закрыт, и кошмарный Кристоф не спешил отворять, то ли спал, то ли прогуливался где-то. Мора отыскал на поясе загогулину, служившую и отмычкой - привязал на всякий случай перед уходом, как чувствовал - поковырялся в замке и вошел. В доме было темно и тихо, не слыхать ни хозяйки, ни гостей. Мора бесшумно двинулся было к своим покоям, и тут галерея залилась сиянием. Мора задрал голову - и узрел удивительную фигуру, наподобие озаренного гриба. Высокая фигура в балахоне, в шляпе с очень широкими полями, сплошь облепленными горящими свечами - обратилась к Море голосом Аделаисы Мегид:
- Господин Шкленарж! Мы ждем вас позировать, я и ваш отец.
"И почему я именно так и предполагал" - сердито подумал Мора.
- Я переодену свой маскарадный наряд и тотчас явлюсь, любезная фройляйн.
- Мы ждем вас! - повторила Аделаиса и медленно удалилась, унося свой пылающий венец.
Мора ворвался в комнату, снял и сложил рясу, принарядился и наклеил нос. Хотел было подушиться, чтобы позлить Рене - тот не переносил парфюмов - но передумал. Подправил краску на лице, уложил по-иному волосы и взял в руки добро отца-иезуита - вернуть хозяйке.
Рене, конечно же, позировал Аделаисе - изящный, с напудренными волосами, в лучшем своем жилете. Аделаиса уже принялась за краски, шляпа со свечами нужна была ей, оказывается, чтобы освещать холст.