Эпикур

   — Сколько же ты дашь за него?

   — Обычный выкуп за простого воина, около трёх мин. И прими во внимание — для нас это то же, что для тебя десять талантов.

Деметрий засмеялся:

   — Хорошо, считай, что я его отпустил. Видишь, как легко, обладая властью, делать добро. И совершенно зря ты учишь, что мудрец должен держаться подальше от политики. Между прочим, ты сам не чужд ей. Помнится, в Парфеноне ты предупредил меня о коварстве своих земляков. Тогда я не поверил тебе, а ты оказался прав.

Эпикур помнил, что дело обстояло не совсем так, но возражать не стал.

   — В прошлый раз мы говорили с тобой о счастье, — продолжал Деметрий, — а теперь я хочу узнать, что ты думаешь о справедливости.

   — Кстати, ты всё ещё считаешь себя счастливейшим человеком на свете? — спросил Эпикур.

Деметрий с хмурой улыбкой заглянул в истощённое лицо философа:

   — А ты?

   — Ещё бы! Вволю поесть после такого голода!

   — Благодари Лахара, что помог тебе испытать эту радость, — скривился Деметрий. — Но ты уклоняешься от темы.

   — Что ж, — согласился Эпикур, — Начну с того, что я не верю в божественные установления, а значит, и в справедливость, данную свыше. Посуди сам, если признать, что миры рождаются, то надо принять и то, что было время, когда в нашем мире появились люди. Но нелепо полагать, что они могли возникнуть сразу со всеми своими обычаями и уменьем говорить. Этому противоречит разнообразие языков и обычаев. Ясно, что сперва люди мало отличались от зверей, хотя и были от природы наделены разумом. Они жили стаями, как волки, и только постепенно от беспорядочных звуков перешли к осмысленной речи.

   — Хочешь сказать, что они вообще не знали справедливости? — спросил Деметрий.

   — Конечно, — кивнул Эпикур. — Но с появлением речи они стали договариваться между собой ко взаимной выгоде и образовывать общества, сперва простые, потом более сложные. Наконец, появились писаные законы. Но никакое соглашение невозможно без соблюдения правил. Стремление жить по этим правилам я и называю справедливостью. Поэтому у каждого народа понятие о справедливости своё, и все они по-своему правы. Конечно, в разных договорах много общего, например, всюду справедливой считается честность по отношению к соплеменникам.

   — Так. А какое устройство справедливей — демократия, олигархия или царская власть?

   — И то, и другое, и третье в своё время и в своём месте. Общество существует для удобства и безопасности граждан, и если они склонны к какому-то устройству, то его и сочтут справедливым.

   — Ну а какого правителя ты счёл бы справедливым, хитроумный Эпикур?

   — Естественно, такого, который будет хранителем договора и станет его соблюдать или изменять для общей пользы.

   — А Лахар был справедлив?

Эпикур засмеялся:

   — Лахар, государь, был платоником и считал, что знает законы высшей справедливости, а ради её достижения оправданны любые жертвы, тем более чужие.

   — Твои мысли о природе власти, как о договоре членов общества, любопытны, но наивны, — сказал Деметрий. — Власть — это право сильного, право завоевателя. Крон получил власть, потому что подстерёг и оскопил Урана, Зевс — потому что в бою победил Крона. Четыре года я возился с вами, чтобы вернуть себе Аттику, и вот вы сдались. Теперь я имею право делать с вами что захочу. Я мог бы казнить вас всех, как вы сами это когда-то сделали с жителями мятежного Мелоса. Это было бы законно, а значит, справедливо. Но я великодушен и люблю Афины. Я хочу, чтобы вы жили в своём городе, занимались науками и ремёслами и хранили бы в душе благодарность к тому, кто с вами так гуманно обошёлся. Вот это и будет справедливое поведение.

   — Твои слова вовсе не противоречат моим. Ты ведь тоже говоришь о договоре. Мы должны платить послушанием за твоё великодушие.

   — Может быть, договор, — прищурился Деметрий, — а может быть, долг недостойного повиноваться величию сильного. В любом случае полной самостоятельности вы не заслужили. Но я не желаю вмешиваться в ваши внутренние дела. В этих пределах действительно есть место для твоего договора. Так вот, наместник Диогена, твоя праведная жизнь и стойкость заслуживают награды, и сейчас ты получишь от меня поистине царский дар.

   — Благодарю, государь, я уже получил всё, что желал. А большего мне не нужно.

   — Погоди, ведь ты не знаешь, о чём речь, — остановил философа Деметрий. — Я подарю тебе самый прекрасный и прославленный город Эллады. Ты будешь правителем Афин!

Эпикур от неожиданности потерял дар речи, а Деметрий, наслаждаясь произведённым впечатлением, продолжал:

   — Я подумал об этом назначении, когда увидел тебя. Ты словно создан для этой роли. Ты честен, не корыстен и известен этим всему городу. Можно надеяться, что твой спокойный нрав хорошо подействует на твоих не слишком уравновешенных сограждан. Что касается умения управлять, то, насколько я знаю, со школой ты справляешься неплохо.

   — Государь, — ответил Эпикур, — как же я могу быть правителем, когда учу, что стремление к власти и славе не относится не только к необходимым стремлениям, но даже к естественным!

   — Оставь. — Деметрий закинул голову и посмотрел на философа из-под полуопущенных век. — Ты, объяснявший удовольствия смыслом жизни, ничего не понимаешь в них. Запомни, нет на свете большего удовольствия, чем наслаждение властью. Она слаще и пьянее теосского вина и прекрасней самой нежной красавицы. Представь себе, ты будешь сидеть в Царской стое, или в фоле, или в любом месте, какое изберёшь, а они все будут приходить к тебе и смотреть собачьими глазами, предвкушая награду или дрожа от страха и люто завидуя твоему могуществу. Они будут восхищаться каждым твоим словом, называть тебя самым мудрым и действительно глупеть, приближаясь к тебе. А ты, сохраняя величественный вид, будешь в душе хохотать над ними. Представь, к тебе притащится Навсифан и станет подметать перед тобой пол своей седой бородёнкой, а у Зенона от зависти шея совсем искривится!..

   — Нет, — проговорил Эпикур, — такие радости не по мне.

   — Ну хорошо, посмотрим на дело с другой стороны. Стань справедливым правителем и храни тот самый договор, о котором говорил.

   — Но я не заключал его...

   — Заключал. Вы все в театре заключили его, когда я вас помиловал. Скажи, неужели для города будет лучше, если это место займёт какой-нибудь проходимец?

Тут на какой-то миг Эпикур заколебался. Философ помнил завет Диогена — в роковые часы не уклоняться от испытаний. Может быть, согласившись, он действительно сумеет помочь согражданам?

В смущении он поднял глаза на Деметрия и тут же остановил себя. Если бы перед ним был нормальный монарх, думающий о процветании своей страны, с которым можно было бы договориться... Но этот! Эпикур ценил в Деметрии простоту обращения, прямоту и обаяние. И в то же время у царя был характер наёмного воина, знающего лишь два дела — войну и кутёж. Много ли может стоить договор с таким человеком?

Эпикур нахмурился и отрицательно покачал головой.

   — Надеюсь, проходимца ты не назначишь, — сказал он. — А я, пожалуй, не справлюсь с предложенной ношей. У меня свой путь и свои заботы. Я философ простых людей, которым нужны только мир и возможность заработать себе на хлеб.

   — Вот это я и хочу вам дать, — подхватил Деметрий. — Жизнь без войн во веки веков — конечный рубеж моих стремлений. Но для этого предстоит ещё многое сделать. Сперва я должен объединить Грецию, Македонию и Эпир. Потом основанная мною держава сольётся с державой Селевка. Тогда мы присоединим к ней Египет, Ливию, может быть, Карфаген, Сицилию, Италию и наконец объединим все народы в одно невиданное государство, которому не с кем будет воевать. Вот цель, достойная великого мужа, недоступная для понимания людей, погрязших в повседневных делах! Так согласен ли ты помочь мне?

   — Только не в той роли, какую ты мне предложил, — твёрдо ответил Эпикур и порадовался, что не поддался на уговоры. Одно неверное слово могло бы превратить его в честного и исполнительного сборщика податей. И потом долгие годы его руками царь истощал бы и без того разорённую страну для утоления своих чудовищных аппетитов. Нет, желающий добра родной земле должен не поддерживать такого правителя, а желать скорейшего избавления от него.