Страница 20 из 33
– Вы хотите сказать, что он решил попробовать девушек, не имеющих никакого отношения к клубам?
– Да, именно. К тому же я и сама об этом подумывала, – ответила Кейко Катаока.
У нее в то время было много лесбийских связей. Она даже была довольно известна в этой области и имела среди своих клиенток девушек из самых разных кругов, в том числе и зарубежных топ-моделей, которых можно было заполучить довольно легко, если были деньги или наркотики.
– Я хочу лесбиянку, из твоих, позвони своим любовницам.
Первая, кому позвонила Кейко Катаока, была одна маньячка двадцати четырех лет; работала в салоне в Хараюку. Звали ее Кюоко, и она неистово почитала Кейко как настоящую хозяйку церемониала и лесбиянку. Встреча состоялась в одном из шикарных отелей в Акасаке, где обычно останавливался бомж. Кюоко явилась в костюме от Армани, изображая, по наущению Кейко, отчаяние девушки, которую только что продали. Мужчина смотрел на все это со скучающим видом, будто присутствовал на представлении греческой трагедии.
– Кюоко, ты понимаешь, что в данный момент ты – наша рабыня и должна удовлетворять любые наши желания? Ты это понимаешь? Ну и как ты себя чувствуешь?
– Правда? Это правда? Меня это очень возбуждает.
– И это все, что ты можешь мне сказать? Я тебя не совсем понимаю.
– Я чувствую, что мое сердце бьется с такой силой, что готово выпрыгнуть из груди.
– Кюоко, малышка, скажи мне, что конкретно ты ощущаешь. То, чего я жду от тебя, что хотел бы услышать из твоих уст, это – что тебе стыдно, стыдно так, что ты готова сгореть со стыда. Обычно ты не заставляешь так упрашивать себя. Ты чувствуешь, как влага прибывает у тебя между ног? Ты способна произнести это? Это необходимо, Кюоко!
Кейко Катаока всегда начинала мягко и не спеша, прося сначала удовлетворить чисто физические желания бомжа. Девице неизбежно приходилось встать в такую позу, чтобы мужчина мог лицезреть ее половые органы, то есть встать на колени, повернувшись к нему задницей, и наклониться к полу, раздвинув ляжки, или, если она лежала к нему лицом, широко развести колени, предоставляя широкому обозрению свои прелести. Если у Кейко и была врожденная способность к подобным постановкам, чувствовалось, что этот талант является результатом длительной работы, потребовавшей изучения документов, фотографий, книг и, несомненно, репетиций перед зеркалом.
Однако, если данные проекции пользовались неизменным успехом в оргиях с промышленниками или политиками, то они оставляли равнодушным бомжа. Единственное, что по-настоящему возбуждало его, это ожидание, ожидание новой девушки – «какова она будет?», – вплоть до того момента, когда та входила в комнату. Затем наступало «какова она обнаженная?», пока Кюоко, с глазами, полными слез, не раздевалась, и, наконец, «каково будет выражение ее лица во время оргазма?», когда Кюоко ползала по комнате на коленях, тщетно требуя, чтобы ей вставили вибромассажер. После этого его уже ничто не возбуждало, даже вид Кюоко, на которую мочатся, или Кюоко, избитой до крови хлыстом: он видел в этом лишь надлежащее сведение счетов между самцом и самкой.
Кюоко приходила к ним семь раз, и лишь когда они заставили ее принять экстази, им удалось наконец получить свою рабыню, и бомж заявил, что улавливает некоторые возможные в будущем варианты, если они будут продолжать в данном русле. Кюоко приняла экстази всего один раз. В то время этот наркотик трудно было достать. Бомж и Кейко Катаока имели свои каналы, но поставки были ограниченны.
– В тот раз, когда Кюоко приняла экстази, было гораздо интереснее. Она со слезами умоляла хлестать ее кнутом.
Случилось так, что Кюоко выпила таблетку натощак. Она лежала, привязанная, на канапе, при этом таз ее был приподнят на пуфике. Когда средство начало действовать, ее тело покрылось холодной испариной, а влагалище стало увлажняться столь интенсивно, что струйки желтоватой жидкости просочились на пуфик, обволакивая ее анус и распространяя сильный запах самки. Бомж и Кейко Катаока наблюдали все это, слушая музыку за бокалом вина, и даже не удосужились раздеться.
– Я не терплю алкоголя, если только речь не идет о хорошем вине или коньяке.
В тот раз было «Шато Латур» семьдесят шестого года и музыка, отрывок из Ксавье Кюга, «Румба Майями-Бич». Каждый из них принял по половинке таблетки экстази и понемногу нюхал кокаин, порошок был из Иокосуги. Возбуждение бомжа достигло предела, когда он лицезрел одинокую Кюоко, привязанную к канапе: он вдруг осознал, что вид этой девицы, в рыданиях умолявшей, чтобы ей, наконец, вставили что-нибудь в форме члена во влагалище, был куда более зажигательным, чем тщетные попытки унизить ее, требуя, чтобы она раздвинула ляжки пошире.
– В этом человеке не было и следа снобизма. Он знал, что вина, шампанское, отель «Окура» или «Империал» ему не подходят. И презирал все это. При этом он пил вино по сотне тысяч иен за бутылку, шампанское по триста тысяч… Он даже принимал душ из этого шампанского, ему это было необходимо, как соленый чай японским рыбакам перед выходом в открытое море в шторм. Вы этого не знали? Кажется, его даже советуют пить перед выходом в море в холодную погоду, но я лично никогда не пробовала. Во время сеансов с Кюоко мы поняли, что удовольствие не заключается в одном лишь сексе. С тех пор я уже в состоянии это принять, но в то время, когда я разыгрывала сладострастие или порок, когда я часто находилась в таком состоянии, что не в силах была даже подняться, накачавшись экстази, кокаином или шампанским, когда мигрени терзали мой бедный череп с такой силой, что виски у меня вибрировали под напором героина, когда вся моя жизнь сводилась к этому, я была убеждена, что энергия, переполнявшая меня, безгранична.
Кюоко заставила нас понять многие вещи, это благодаря ей нам удалось преодолеть следующий этап. На протяжении наших встреч она удивительно быстро превратилась в замечательную рабыню, она стала нашей прислугой, нашей няней, нашей сиделкой. Она многое дала нам. Когда она была в костюме, с папкой под мышкой или с чемоданчиком в руках, она, конечно из-за своего довольно высокого роста, могла спокойно сойти за секретаршу в дирекции какого-нибудь крупного предприятия, и это весьма облегчало ей выполнение того, что мы ей поручали. Я хочу сказать, что она очень часто оказывалась нам полезной, когда надо было воспользоваться кем-либо.
Этот человек предложил мне привести к нам на встречу одну из своих любовниц, но я отказалась. Когда он заговорил о ней как о своей любовнице, я сразу представила себе, что это была за птица: леопардовый плащ, рыжие волосы – словом, девица, каких я встречала в кабаре «Синжуку». Впрочем, это было не совсем так. В то время у него, по его словам, было три женщины, предпочтение он отдавал стилистке: это была довольно посредственная девица, с которой он встречался уже лет десять и которую не знал раньше, я имею в виду, до того как стал известным, ей даже незачем было теперь работать, потому что каждый месяц он высылал ей нечто вроде пособия. «Мне никогда такие не нравились», – заметил я. Две другие чем-то напоминали первую: одна занималась рекламой в сети институтов красоты, вторая работала диктором на телевидении. Это не были девицы, которых он мог снять в баре, которых можно было заболтать и в тот же вечер увести в отель и там трахать всю ночь напролет, наблюдая через стекло панорамного окна во всю стену, как разбегаются до самого горизонта многотысячные огни города, нет, это было несколько иное. Как вам объяснить? Ему нравилась мысль, что он чувствовал в себе силы написать страницу об этой эпохе, в которую жил, он бесконечно любил всякие истории. Человек, который очень легко вписывался в общество. Именно поэтому было совершенно невозможно привести туда к нам эту девицу, которая делала рекламу, или другую, дикторшу, и сделать их нашими рабынями, пусть даже под действием экстази, поскольку они были знакомы уже более четырех или пяти лет. В сущности, то, к чему мы стремились, – это переделать самых обычных женщин, ничего не знающих о садомазохизме, в настоящих похотливых тварей, в сто раз заразительнее, чем Кюото.