Страница 7 из 16
Окаймленная домами бедняков, скудость которых не скрашивалась соседством нескольких богатых домов с оплетенными вьющимися растениями террасами, через город протекала небольшая река Ликос, впадавшая в бухту Элевтерия. Она ужом вилась среди ив, тополей и платанов, густо зеленевших по ее берегам и долине, на склонах которой тянулись пустыри, где пестрели дикие растения: горделивые сине-красные мальвы, едкая крапива с зубчатыми листьями, голубые воловики, покрытый бледно-розовыми цветами шиповник, бузина, пышные чащи кустов, в которых таились шустрые ящерицы.
Когда случалось свободное время, Василько часто приходил сюда, чтобы насладиться покоем и умиротворенностью. Он падал ничком в траву и с детским любопытством долго наблюдал за плывущими по небу облаками. Василько был уверен, что на облаках сидят ангелы, которые охраняют небесные чертоги Всевышнего.
Он мысленно просил белые тучки передать привет своим родным краям, ведь ими управлял своевольный ветер, поэтому они обязательно окажутся над Русью, где прольются животворящим дождем. Несколько дождевых капелек принесут на родную землю его послание, которое напоит молодой дубок. И будет листва дуба нашептывать заветные слова Василько. Несмотря на то, что его окрестили при поступлении в Варангу, Василько все еще почитал древних богов, которые таились в каждой былинке, в каждом деревце…
Тяжело вздохнув, Василько окинул тоскливым взглядом Золотые Врата и поплелся обратно. В этот момент ему почему-то вспомнились пасхальные торжества двухгодичной давности, когда император отметил его заслуги и наградил великолепным панцирем с золотой инкрустацией и кошельком золотых монет.
Пасхальная неделя в Константинополе обычно заканчивалась конскими бегами, на которые с самого утра устремлялись почти все жители столицы. Из широких и узких улиц, змеившихся по семи холмам, в одеждах из ярких тканей, украшенных узорами из накладного золота и серебра, стекались к Ипподрому византийцы.
Тянулись вереницы роскошных экипажей, высекали искры подковы множества лошадей, покрытых богато расшитыми попонами, по краям которых бренчали и звенели бронзовые колокольчики, громыхали по гранитным плитам, которыми были вымощены центральные улицы, пышные квадриги богачей и колесницы кочевников, покрытые пылью дальних дорог.
Вышагивали когорты трубачей, военачальники и гвардейцы Варанги, за ними следовали барабанщики, трубачи и арфисты со своими громадными арфами, покоившимися на их мощных грудях. Шли и другие музыканты – сыны варварских племен, пришедшие повеселиться без малейшей заботы о том, каковы будут последствия праздника. Они несли ливийские бубны, славянские гусли и гудки, восточные караманджи и зурны, тимпаны из железа и бронзы.
За ними неспешно двигались вереницей черные монахи в скуфьях, длинноволосые пастыри, божественное пение которых и необычное, в нос провозглашаемое «аллилуйя», звучало под скрещенными хоругвями, покачивающимися на древках, окрашенных фиолетовой краской. Толпа шла в полном в беспорядке – густая, стремительная, оживленная, жестикулирующая. Везде мелькали разноцветные человеческие лики, начиная с очень светлого руса и рыжего варяга и кончая черной головой эфиопа.
Стены Ипподрома с окаймляющей его круглой галереей, по которой бродили в томительном ожидании любопытные, возвышались как скала. Люди имели вид подлинных пигмеев перед величественными бронзовыми статуями, которые стояли на разделительном барьере – спине.
Изваяния изображали не только знаменитых лошадей и возниц, но и различные мифологические сцены, в том числе и божественного Геракла, борющегося со львом. Ипподром имел вытянутую подковообразную форму. Трибуна императора, – кафизма – крышу которой венчала медная позолоченная статуя басилевса на квадриге, находилась в центре восточной стороны арены.
Во время скачек делались ставки и проигрывались большие суммы денег. При этом город делился на соперничающие партии, которые болели на скачках за свои команды. Синие назывались «венетами», зеленые – «прасинами», красные – «русиями» и белые – «левками». Две последние команды не пользовались популярностью, и их почитатели постепенно начали переходить в стан сторонников синих и зеленых.
Кафизма была окаймлена красными и фиолетовыми, золотом шитыми занавесями; по бокам от нее располагались две трибуны пониже, но повместительней – для придворных. У подножья кафизмы стояла охрана, сдерживавшая толпу. Стражи – гвардейцы этерии – были неподвижны, лишь изредка едва заметно хмурили брови, когда, повинуясь порывам ветра, с резкими хлопками трепетали императорские знамена, которые держали их стоявшие рядом товарищи.
Василько в этот день был свободен от службы, поэтому пришел на Ипподром как зритель вместе со свои закадычным дружком, тоже гвардейцем этерии, которого звали Андрейко. Одетые в свои лучшие одежды, они практически не отличались от византийской знати, хотя и занимали места поплоше.
Но фалеры[15] и знаки своего воинского отличия Василько прицепил к широкому, богато украшенному поясу вместе с кинжалом в дорогих ножнах. Награды вызывали почтение и уважение у патрициев, и никто из них не мог позволить себе отнестись к заслуженному воину варанги, тем более кентарху, с пренебрежением.
В какой-то момент Василько неожиданно ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову… и едва не обомлел от удивительного чувства, которое сразило его наповал. Неподалеку от гвардейцев сидела семья какого-то знатного патриция: отец семейства, лысоватый толстяк, пышная матрона, на которой было нацеплено целое состояние – ожерелья с драгоценными каменьями, золотые цепи, подвески, жемчужное монисто… – юнец в парчовых одеждах и две девицы. Одна из них, красоты неимоверной (по крайней мере, так показалось Василько), смотрела на него огромными черными глазищами испуганной лани. То, что он прочитал в них, заставило его сердце забиться с такой силой, что он даже не заметил, как начались бега.
Император поднялся со своего трона, окинул испытующим взором Ипподром и трижды благословил всех своих подданных золотой ветвью. Тут же раздались ритмичные удары в бубны, послышалось рыдание восточных зурн, щелканье тимпанов, и грянула яростная музыкальная буря струнных и духовых инструментов к неописуемому ужасу стражей, которые бросились к музыкантам, чтобы заставить их умолкнуть. Чересчур громкая музыка могла испугать лошадей.
Но вот раздвинулись железные решетки конюшен, стража расступилась, и колесницы, блистающие золотом и резной слоновой костью, вылетели на арену как ураган. Народ вскочил на ноги и дружно взревел, приветствуя возниц. Четыре колесницы стремглав помчались вперед.
У каждого возницы на голове сверкала высокая шапка, шитая серебром, все четверо были одеты в цвета своих партий, одной рукой каждый из них держал златотканые шелковые вожжи, а другая рука орудовала бичом. За колесницами поднималось густое облако пыли, скрывая крупы лошадей, колеса, упряжь, и вскоре возницы едва виднелись сквозь желтоватую пыльную пелену.
Зрители неистовствовали; казалась, что от их воплей рухнут крепкие стены Иппподрома, но Василько ничего не слышал и не видел – только лицо красавицы и ее глаза…
Они встретились через неделю. Но самое интересное – не он нашел ее, а она его. Конечно, Василько пытался разыскать девушку, поразившую его своим огненным взглядом в самое сердце. Однако служба не предоставляла ему слишком много свободного времени, и потом, легче было найти иголку в стоге сена, нежели человека в огромном Константинополе, в котором насчитывался миллион жителей, не считая приезжих. Тем более, девушка принадлежала к знатному роду. Ведь при всех своих званиях и заслугах «варвар» Василько не был вхож в дома патрициев.
Красавицу звали Альбия. Он как раз сменился с ночной стражи и, выстраивая планы на день, наслаждался свежим утром, укрывшись в тени платана; солнце уже пригревало изрядно. Конечно же мыслями он был в основном на Ипподроме – девушка не выходила у него из головы. Василько мечтательно посмотрел на небо, сокрушенно вздохнул – что ж так не везет! – опустил голову… И окаменел. Девушка выросла перед ним словно из-под земли.
15
Фалеры – медные, серебряные или золотые крупные бляхи, иногда украшенные геммами, драгоценными камнями или смальтой, служившие почетными знаками воинов. Чаще всего носились на ремне, но иногда, во время особо торжественных церемоний, они крепились и на панцирь.