Звезды над урманом

Исатай наклонился, погладил девушку по распущенным волосам и, слегка коснувшись камчой крупа своего коня, размеренным шагом направил его на север. За ним последовал вестовой.

Батыр не оглянулся. Нельзя. Плохая примета. Ботагоз это знала.

Девушка долго еще стояла, глядя вслед своему возлюбленному, пока тьма не поглотила очертания всадника.

***

Гостомысл снял рубище, переодеваясь в чистую, отороченную старославянской вышивкой понизу и вороту, рубаху. Никита, глянув на спину старца, невольно ужаснулся:

– Так кто ж тебя, отче, так изувечил? У кого рука-то поднялась?

– Есть сердечные люди на белом свете. Постарались на совесть от всей души государевы прихвостни-опричники, – натягивая через голову рубаху и прикрывая исполосованную глубокими рубцами спину, вздохнул ведун.

– За что ж такие муки стерпел? За какие грехи земные?

– За душевность свою, отрок, за добросердечие. За заботу о люде нашем. А было это так. Нашел мор под Суздалью. Косила, как косой, смертушка народишко. По всем избам прошлась. Почитай кажного третьего прибрать поспела. На улицах пусто стало. Избы нетопленые стоят. Замерший скот по проулкам да по стайкам лежит. В церкви и звонить-то уж некому, все звонари преставились. Решил последний дьякон молебен отслужить, да народ, какой остался, созвать. А я просил людей, в ноги кланялся, чтоб не ходили. Не лобызали образов. Не омывались водицей общей. Кто не пошел, тот жив и остался. Ну а кто не расслышал меня из-за уверования своего темного, тот заразу поймал, да и ушел из жизни со своими чадами и родителями немощными. Ведь недаром пословица гласит: «Заставь дурака Богу молиться, он лоб и разобьет». Так и тут получилось. И дьякон преставился Господу, и народ за ним на тот свет потянулся. Опосля же мора, весной, слуги государевы понаехали да принялись бить кнутами, ересь выгоняя из тех, кто икон не лобызал и в живых остался. Меня принародно перед церковью и запороли. Думали насмерть, да отходили Гостомысла люди добрые и после тайно вывезли с купцами в Пермские края. А далее я с Новгородским отрядом через камень перешел. По пути с братьями моими повстречался. Туточки мы вместе и оказались. Ранее ведь здесь пращуры наши в сих пещерах обитали, веру берегли, укрывшись от князей Киевских. Как говорится, подальше от ласки да плетей княжеских. Хотя и сам я не простого сословия и выше нынешних по вельможности, опосля как-нибудь поведаю, кто я такой.

– А куды, отче, сейчас прихорашиваешься? Вознамерился ли кудой? Али так в пещере погарцевать собрался? – улыбаясь, справился Никита.

– Татары астраханские войском встали у озера. На сопку они, конечно, не полезут ночью. Тут для них у нас сторожок приготовлен. А вот днем, поднявшись по тропе, могут и заглянуть. Вот тогда белая рубаха и сгодится. Боятся они пророков и людей непорочных трогать. Мы ведь для них колдуны. Стало быть, неприкасаемые люди. Да и дурная слава о нашей сопке ходит. Покрыта сия гора густым вековым лесом. А для степняков лес всегда страшен был. Ну-ка, возьми, Никитушко, в углу тыкву сушеную на черенке да подай мне.

Никита сходил за тыквой. Разглядев ее, рассмеялся как ребенок.

– Чучело! Так мы же в детстве на масленицу баб пужали. Глаза да рот зубастый вырежем и свечу вовнутрь поставим. Старую рубаху наденем. Визжат, коль наткнутся на тропке ночью! Умора, да и только!

– Вот и мы спужаем вояк диких, коль ночью сунутся их хабарчи на тропинку, – отозвался Вторак со своего ложа.

***

Два ногайских разведчика бесшумно продвигались по тропе. Обнажив сабли, они с опаской шли, озираясь по сторонам. Темная стена хвойного леса зловеще дышала по бокам тропы. Ветви, как костлявые руки злых колдунов, дрожа, тянулись к лицам джигитов. Но вековое послушание приказам и повиновение командирам, привитое с молоком матери, было выше животного страха. И разведчики бесстрашно продвигались вперед.

Где-то заскрипело дерево. Пронзительно закричала птица, оглушительно захлопав крыльями. Ноги воинов пригнулись в коленях. Но оправившись от приступа минутного страха, бесстрашные разведчики двинулись дальше.

Лунный свет хорошо освещал тропу. Были видны следы на примятой траве от арбы, которая совсем недавно проезжала наверх и спускалась обратно. Оба разведчика считались старыми и мужественными воинами. Не один поход за их плечами, не одна битва. Вот только лес, скрипящий стволами да ухающий птичьими криками, вызывал у выросших в степи нукеров небольшое опасение.

Внезапно идущий спереди воин остановился, почувствовав, как у него окаменели ноги. Тропу медленно перешел призрак в белом одеянии. В рубахе до пят, белой бородой до пояса, он бесшумно исчез между сосновыми лапами на другой стороне тропы.

Озноб пробил мужественных воинов, но, поборов страх, они сошли с тропы и осторожно раздвинули хвойные лапы.

И тут нос к носу столкнулись с чудищем, у которого светились глаза, а из клыкастой пасти вырывалось пламя.

– Ааа! – взревел первый хабарчи. – Это огненный Самурхан!

Но его напарник уже не слышал товарища по оружию, так как на зависть всем беговым скакунам ногайской степи мчался вниз по тропе доложить о результатах разведки своему начальнику. Он упал у шатра и, изрыгая хлопья пены, выпучив безумные глаза, нес ахинею не менее перепуганному командиру.

– Огненный Самурхан! Огненный Самурхан! Он живет там! Он совсем злой, Самурхан проглотил нашего Нурмета вместе с доспехами! О, мой господин!

Нурмет в виде побитого пса приплелся позже. Без шлема и сабли, с расцарапанным лицом и изодранными доспехами. Он долго дрожащими руками пытался испить кумыса из поднесенной ему пиалы. Отважный хабарча, обливаясь и плескаясь напитком, перед тем, как упасть в обморок, стуча зубами, выдавил из себя:

– Жаман сопка! Ходить нельзя! Огненный Самурхан очень, очень сердился…

Глава 26

Исатай встретил рассвет вблизи озера Челкар, воды которого были настолько чисты, что на глубине десяти саженей были видны камни и валуны. Выбрав пологий спуск, он напоил лошадей. Отвел их на полянку под деревья, где не дул холодный осенний ветер. Ему оставался один переход до Жаман Тау. Там встали лагерем ногайцы. Валихан должен был прислать к озеру проводников.

– После падения Астрахани ногайцы в основном ушли на Каспий и Крым. Но, будучи прирожденными воинами, участвовали и в вооруженных конфликтах. Выступив против остатков войск Едигер-хана на стороне Кучума, они невольно вступили в конфликт с русским госсударством. А ведь совсем недавно ногайские всадники принимали участие в Ливонском походе и были на стороне урусов, – рассуждал Исатай, сидя между береговых валунов напротив разгорающегося костерка, шевеля прутиком хворост. – Отряды под начальством мурз Тахтара, Темира, Бухата, Бебезяке, Уразлы, оказавшие немалую помощь русскому государю в той войне, теперь идут против урусов. Хоть Кучум и имеет меньше прав на ханство, зато союзников он собрал много. К нему пришли и подходят все новые и новые воины. Действительно, старый мир переворачивается с ног на голову. Если раньше право на ханство было только у потомков Чингисхана, то теперь власть может захватить любой, стоит только объявить, что этого желает Всевышний, да собрать побольше сил и союзников для поддержки, – подбросив хворост в костер, вновь вздохнул Исатай. – О Боже, царь царей! Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимаешь власть у кого пожелаешь, – вспомнил он строки из Корана. – Бай Аблай, безродный жирный сурок, разбогатевший на своих соплеменниках, тоже ведет себя странно. Будто мечется он между огнями, выискивая выгоду.

На полянке фыркнули лошади. Вдалеке раздалось ржание. Исатай поднялся с коврика и, обходя береговые камни, прошел к лошадям.

На дым костра двигались два всадника. Одеты они были в лисьи малахаи и овчинные полушубки – тоны.