Страница 99 из 108
В одно непогожее сентябрьское утро Бориса Алексеевича пригласили в келью к царице. Он вошёл с почтительным поклоном, но к руке его не допустили, с ходу озадачив суровым вопросом:
— Ты почто мешаешься в царские дела? Может, и на царство посягаешь?
— Не ведаю, государыня-матушка, чем заслужил твою немилость. Ныне я веду сыск по слову царя Петра Алексеевича.
— Экую напраслину возводишь на государя! Всем ведомо: сам на допросные дела навязался. Где людям непригоже, там и твоя рожа.
«А ругань у неё прежняя, смоленской поры. Благопристойности так и не нажила, — подумал князь. — И эту женщину я когда-то ласкал и, кажется, любил».
— Дозволь сказать тебе, царица-государыня, на твои худые речи: вины за собой я не ведаю. Служу своему царю верно. За что же такая немилость?
— Нечего о службе-то вспоминать. Твоя служба нам ныне не надобна. Винись перед царём, что не можешь далее вести сыск.
— На то не моя воля, государыня. И государю я не привык докучать.
Царица Наталья насмешливо скривилась:
— Он ещё спорит со мной. А того не видит, что кафтанец его весь грязью заляпался.
— Государыня!
— Что такое? Или я не велела тебе выйти? Иди, проспись! И не изволь ко мне являться без зова, а тем паче с перепоя!
— Государыня! Я не пьян.
— Он вдругорядь перечит мне!
Она протянула руку к колокольчику, но князь Борис, предвидя новое оскорбление, быстро поклонился и вышел.
Было время идти к царю Петру, но он заколебался, понимал, что нужно остыть от неприятного и опасного разговора.
Князь чувствовал, что Наталья Кирилловна неспроста затеяла с ним этот разговор. «Ей надобно настроить против меня царя Петра, а затем подомнёт и меня под себя, яко медведица. Чего доброго, и со света решит сжить», — думал он.
Ему было больно сознавать, что всю его верную службу царю Петру и ей самой она не ставила ни во что. Следовало бы сказать ей: «Где бы ты была ныне, государыня, ежели бы я не убедил царя Петра ехать в лавру, а тебя самое не подучил подбить его на ночное бегство в Троицу?» Но где ей помнить добро! Она и сына Петра приучила думать, что он жив и благоденствует благодаря матушкиному радению. Да чем я-то ей плох стал? — продолжал размышлять князь Борис.— За что такая злоба? Считает, что я хочу выгородить князя Василия? Не может простить ему, что он прямил Софье и верно служил ей? Я и сам не люблю Софью, но служба есть служба. Князь Василий — человек выдающегося ума, прямодушный и мужественный. Он много потрудился и много сделал для отчизны. Так можно ли лишать его чести?»
Князь Борис догадывался о непредсказуемо-горестной судьбе брата. И действительно, над ним ещё долго витал призрак пытки. В злобе своей царица Наталья бывала неуёмной. Когда огласили указ о лишении князя Василия Голицына боярства, имений, вотчин и всего достояния, она подбила патриарха, чтобы вместе с ним хлопотать о пытке князя и смертном приговоре для него. Ни Боярская дума, ни царь Пётр не поддержали эти хлопоты. Тогда ближники царицы Натальи стали заботиться, чтобы князя Голицына сослали подальше, что ссылка в Каргополь чересчур лёгкое наказание. Но князь Борис пересилил: местом ссылки был назначен Яренск.
Но борьба и на этом не стихла. Сподвижники царицы Натальи добились, чтобы князю Голицыну был учинён на дороге новый допрос на основании показаний Шакловитого. Князя Голицына и его сына допрашивали в Ярославле, хотя не было никаких фактов о поддержке опальным князем «умыслов» Шакловитого. Тогда придумали новый извет: князь Голицын-де был замечен в сношениях с колдунами, бездоказательно настаивали, что он друг Шакловитого.
И, наконец, самый опасный донос. Кто-то подговорил монаха Иоасафа на самый бесстыдный извет, будто монах слышал в Яренске, что князь Василий велел сказать Борису, чтобы его, князя Василия, берегли: он-де пригодится, потому что царю Петру оставалось жить только год.
Однако этот донос был бессовестной выдумкой, ибо, как выяснилось, монах в Яренске никогда не бывал. И хотя князю Василию ничего не стоило опровергнуть эти обвинения, его таки загнали в Пустозерск, где хлеб был так дорог, что Василию Голицыну и его семье грозила голодная смерть, на что и рассчитывали враги. Голицын обращался с письмами к государям, прося вернуть его «из такого злого тартара».
Брат же его, князь Борис, к сожалению, мало чем мог ему помочь: его положение, как он и предвидел, пошатнулось. Наталья Кирилловна оговорила князя Бориса перед сыном-царём, внушив ему, что заботы о своих делах, о своём брате Василии князю Борису дороже государева дела.
Своё первенствующее положение при дворе Борис Алексеевич должен был уступить Льву Нарышкину. Наталья Кирилловна добилась, чтобы самый важный из приказов, Посольский, поступил в ведение Льва Нарышкина. Самому же Борису дали «для кормления» приказ Казанского дворца, но князь лишь чертыхнулся на это новое унижение и отъехал из Кремля в свою вотчину.
Но это было ещё не всё. Если Наталья Кирилловна, кого-либо преследовать вознамеривалась, то не знала удержу. Её ближники, выполняя гласную или негласную волю царицы, сами подвергали остракизму свою жертву, так что Наталья Кирилловна оставалась как бы в стороне.
На этот раз за очередную жертву принялись сами князья. Первым начал травлю бывшего царского любимца Яков Долгорукий. Он назвал князя Бориса «изменничьим правнуком», имея в виду, что прадед того нёс какую-то службу в правление расстриги Григория Отрепьева. Это было уж слишком нагло. Кто в те времена не нёс службу при расстриге! Разве Фёдор Романов не был назначен митрополитом при Лжедмитрии? А ведь он приходился прадедом Петру Романову.
К чести князя Бориса, он не стал судиться и считаться. Но тем не менее Долгорукие, верно служившие царице Наталье, продолжали разжигать ссору. Князь Яков Долгорукий и брат его Григорий начали брань, и не где-нибудь, а в хоромах Петра, где чувствовали себя в безопасности. Они обвиняли Голицына в том, что он якобы обидел их брата Бориса Долгорукого, и угрожали ему ножом:
— А сё подь сюда, мы скорее вырежем и выпустим кишки и годовалые дрожжи выбьем из тебя. Ты весь налит вином.
И хотя многие понимали, кому хотели угодить Долгорукие, бесчестя князя Бориса, князья и бояре не одобряли их поступка. С Долгоруких велено было взыскать за бесчестье три тысячи рублей в пользу князя Бориса — сумма немалая! — но он отказался от денег и бил челом, что, как отец его при кончине своей приказал не брать бесчестье, так и оно в своём бесчестье на Долгоруких не челобитчик.
В роду Голицыных высоко ставилось чувство чести, и в истории было немало примеров, подтверждающих это. Один из Голицыных во имя чести согласился даже на опалу и ссылку.
Однако князь Борис своим поступком хотел, видимо, сохранить положение при дворе. Зачем ему лишний раз портить отношения с царицей Натальей и князьями Долгорукими! На Руси недаром любят говорить: «Перемелется — мука будет».
Но гонения на Голицыных продолжались ещё долго, и к самому князю Борису Пётр потеплел только после смерти матери. Сама же Наталья Кирилловна была упорной в своей немилости к нему, и князю Борису было трудно понять это: ведь Голицыны не претендовали на власть, подобно Милославским.
Но кто бы мог в то время понять тайные умыслы царицы Натальи! Ей было мало сосредоточить в своих руках всю полноту власти — надобно было закрепить права и привилегии клана Нарышкиных как особой «династии» на троне.
Пострадали от её непомерного властолюбия не одни лишь Голицыны. Угодные Нарышкиным «княжата» потеснили представителей именитых и славных родов Буйносовых-Ростовских, Лыковых, пришли в запустение известные княжеские роды, в том числе род Пожарского.
Сбывалось мудрое изречение древних: всё, что угодно правителям, получает силу закона.
Глава 41
И СНОВА В НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЕ
После того как Софью без всяких помех и шума перевели из Кремля в Новодевичий монастырь, многие поняли, что пришёл конец троицкому «сидению». Сподвижники царевны были казнены, князь Голицын в ссылке, и, значит, царские особы могли не бояться за свою жизнь.