Страница 49 из 108
— Дедуня, я же сказывал тебе, что эту молитву помню назубок!
И он начал было читать молитву, но мать ласково остановила его и весело-победительно оглядела стоявших неподалёку любителей торжественных церемоний.
Кто-то из толпы громко сказал:
— Видно, и вправду царь Алексей передал престол царевичу Петру.
— Дак завещание-то написано или не на Фёдора?
— Знамо дело, переписали завещание-то...
К царице Наталье вдруг обратился Кирилл Полуехтович:
— Доченька-государыня, можно ли тебе столь долго стоять на людях? — Но, встретившись с её взглядом, добавил: — Ежели можно, так я что ж...
— Ништо, батюшка, всё ныне по-доброму деется, — поспешила на выручку дочери Анна Леонтьевна. — Дак об чём тут толковать?
— И не надобно толковать. Старое то дело, — заметил Матвеев. — Да ныне по-новому живём. Ишь сколько народа собралось на царицу поглядеть! И пускай видят, как царица на дело великое едет.
Тем временем к Наталье подходили её братья и ближние бояре, и каждому она поручала, в какой церкви надлежит отслужить молебен. Чувствовалось, что она была в каком-то весёлом напряжении: давала наказы дворецкому, боярыне-казначее. Велела не жалеть казны, но деньги отпускать по счёту, строго, не безразборно. И особо справлялась о здоровье окружающих её людей.
Петруша то и дело дёргал её за рукав:
— Матушка, скоро ли поедет поезд?
На лицах собравшихся тоже было нетерпеливое ожидание. Никто не знал, куда царица направит свой возок. И, угадывая обращённые к ней немые вопросы, Наталья словно бы с вызовом объявила:
— А я к Троице пойду... Хоть и пешком.
— Да зачем пешком-то, государыня-матушка? Ноженьки твои притомятся с непривычки-то...
— Э, я привычная, — смеясь и как-то по-простому ответила она, очевидно намекая на своё прошлое. — Чай, в лаптях-то немало земли исходила.
Все эти разговоры велись громко. Толпы не стеснялись. Пусть видят и слышат.
И люди видели и слышали. Но многого не могли понять. Ежели поезд собрался на богомолье, то зачем не заказали молебен в кремлёвских соборах? А ежели богомольный поезд снарядили, то зачем такая пышность? Зачем диковинные «амазонки»? И зачем напоказ бедному люду царица и её родня трясли мошной да роскошествовали? Да ещё объявлено было на всю площадь: «Казны не жалейте!» Позже, когда несколько часов спустя случилась беда, многие вернулись памятью к этому часу, пытаясь постигнуть то, что казалось странным и не поддавалось объяснению..
Можно было понять царицу Наталью. Ей, такой ещё молодой, столь любившей веселье и развлечения, сидеть у ложа больного старого мужа! Во всяком случае, присутствовать возле угасавшего мужа ей не пришлось. Нарочный гонец вернул её, когда начиналась агония и врачи запретили беспокоить умирающего. Возможно, ещё и дети его надеялись, что каким-то чудом он останется жить.
Поезд повернули назад, и путешественники изображали на лицах тревогу и печаль, видимо, искренне, ибо царь Алексей был добр к ним.
Неудовольствие и протест выразил лишь ничего не понимавший Петруша.
— Матушка, зачем ты дозволила, чтобы нас возвернули назад? — капризно, почти требовательно спрашивал он.
Наталья ничего не отвечала, только губы её дрожали да посуровели глаза. За неё ответила Анна Леонтьевна:
— Разумно, царевич, спрашиваешь. И впредь всё бери в свой государский разум. Оно и привычно будет, когда придёт время на царстве быть.
— А когда придёт это время?
Ему никто не ответил. Петруша не понимал, отчего в колымаге вдруг воцарилось такое строгое молчание.
Милославские со многими боярами и князьями собрались в Столовой палате вскоре после того, как царицын поезд отправился на богомолье. Тут были люди влиятельные, известные: боярин Богдан Хитрово с родственниками, князь Фёдор Куракин, дядька царевича Фёдора, братья Алексей и Фёдор Соковнины, князья Урусов и Лобанов-Ростовский, Иван Воротынский, Яков Одоевский, имеющий влияние в приказе, впоследствии знаменитый Пётр Андреевич Толстой, известный своим умом и предприимчивостью боярин Троекуров, заслуживший добрую славу боярин Василий Волынский, несколько лет воевода Стрелецкого приказа.
Необходимо было срочно обсудить дела. В Москве начиналась смута. Возле Красного крыльца и на Соборной площади толпилось много людей. Они требовали, чтобы бояре вышли к ним и сказали правду: «Зачем царица побегла из Москвы?» Люди выражали явное недоверие Артамону Матвееву, на которого она оставила царя, и почему Артамошке дозволили поселиться в царицыных палатах?
Вышедший к толпе боярин Богдан Хитрово обещал во всём разобраться, и, когда он вернулся в Столовую палату, началось заинтересованное обсуждение сложившихся обстоятельств.
Тон задала известная своей дотошностью давняя неприятельница Нарышкиных Анна Хитрово:
— Ежели болен государь-батюшка, почто такую волю взяла себе царица? Захватила казну да и братьям своим велела: не жалейте-де её. Не для того ли и богомолье загородное задумала, чтобы прихватить казну?! Куда глядит дума Боярская? Вы, честные бояре, что ж молчали-то?
— Да казну-то царица тишком прихватила...
— А глаза ваши где были?
— Делами-то Матвеев ведает.
— Знамо, что Матвеев. Да что он может один перед боярской силой?
— У Нарышкиных, чай, приспешники есть. И царица или не заодно с ними?
— Или не слыхали, что люди у Красного крыльца правду не с царицы, а с бояр спрашивают?
В эту минуту вошла плачущая царевна Софья. Все разом обернулись к ней.
— Батюшке совсем худо стало. В истоме тяжкой задыхается. Долго не приходит в себя. Кожа на лице вся истончилась.
Её выслушали в тревоге. Многие подумали о неизбежности близкого конца, но всё же тешили себя хотя бы слабой надеждой. О смерти царя Алексея страшно было и помыслить. Здесь собрались люди, сердечно привязанные к нему. Да и страшились многие задумываться о том, какие беды, какую борьбу между родственниками царя и боярами повлечёт за собой уход Алексея.
Кто-то спросил, надеясь:
— Что врачи-то говорят?
— Врачи лечат исправно, — ответила Софья. — Батюшке дали снадобья.
— Ежели государя лечат исправно, то отчего же ему стало хуже? — хмуро спросил князь Куракин.
— Артамон Сергеич сам всякий час подносит батюшке питьё, — со стеснённым чувством заметила царевна Софья.
«Вот то-то и худо, что сам подносит», — подумал князь.
Из всех присутствующих один князь Фёдор Куракин относился к Матвееву с великим сомнением. Он помнил историю с несчастной Фенькой и понимал, что она была без вины виновата, ибо Матвеев подкапывался под него, желая опорочить его, дядьку царевича Фёдора, в глазах царя Алексея.
Неожиданно вошёл царевич Фёдор и радостно сообщил:
— Государь пришёл в себя, спрашивает, здоровы ли дети, здоровы ли бояре?
— Господи! Он ещё об нас тревожится! — воскликнула Анна Хитрово.
— Снадобья воздержитесь давать! Ему, государю, передохнуть надобно!
— И то залечили совсем! — снова отозвалась боярыня Хитрово.
— А мне ныне Артамон Сергеич чашу подал, чтобы я сам батюшку напоил, — сказал Фёдор.
— И ты отведал питьё? — с напряжением спросил князь Фёдор.
— Отведал.
— И остатки допил?
— Как велел Артамон Сергеич, так и сделал.
Князь подозвал Софью и что-то тихо сказал ей.
На её лице выразилось неудовольствие. Она ответила, слегка понизив голос:
— Как не доверять старинному другу батюшки?
Ничего не ответив, князь повернулся, чтобы идти, и позвал с собой царевича Фёдора.
Позже стало известно, что он велел своему лекарю дать царевичу рвотного, дабы снадобье Матвеева не принесло вреда его здоровью.
К тому времени, как «богомольный» поезд вернулся в Москву, у царя Алексея началась агония. Он посинел, появились конвульсии. Но врачи ещё продолжали бороться за его жизнь и потому запретили находиться у его ложа даже близким родным. У дверей палаты стояли стрельцы, никого не пускавшие к царю.