Страница 33 из 108
А тут ещё Алексей придумал купить пони для Петруши. Не случилось бы чего...
В трудных случаях жизни Наталья привыкла советоваться с мамкой царевича Ульяной Ивановной, вдовой князя Ивана Голицына. Эта спокойная, добрая старушка умела давать мудрые советы. Петруша, хоть и бывал дерзок, всегда слушался её.
И Наталья, растревоженная своими сомнениями и опасениями, позвала к себе мамку Петруши. В своё время её супруг, князь Иван Голицын, стал жертвой местничества. Он попал в опалу, был лишён имущества и родовых поместий и сослан с семьёй в Пермь. Его судьбу разделила и княгиня Ульяна. Лишь после смерти мужа ей разрешили вернуться в Москву, и хотя поместья ей не вернули, зато оказали почёт. Сначала она была мамкой у старшего сына Алексея царевича Симеона. После его смерти она оставалась комнатной боярыней во дворце, а после рождения Петра ей выпало особое счастье — крестить царевича в Чудовом монастыре и быть его мамкой.
Чтобы так долго держаться при царской семье, надо было обладать умом и характером, уметь приноравливаться и быть полезной. Ульяна Ивановна умела держать в голове многие царские заботы, и, когда царица Наталья начала просить её об особом разговоре с царевичем накануне именин, она успела к тому времени обдумать эту трудную задачу.
Ульяне Ивановне помогло то, что царевич Пётр сам заговорил об именинах со своей мамкой:
— А скажи, бабушка Ульяна, что ныне подарят мне на именины?
— Дак почто меня-то спрашиваешь?
— А ты всегда правду говоришь...
— Ишь ты!
Ульяне Ивановне польстила эта похвала, однако она всё же возразила:
— Дак мне скажут ли, ежели я заранее выдам секрет?
— А ты не выдавай. Ты только так, сторонкой скажи!
— Сторонкой... Это можно и сказать. Слыхала, будто чудо какое-то тебе приискали.
— Я тоже так думал. Да какое оно, чудо-то?
— Эх, кабы знать о том, Петруша. Ты, чай, слыхал про Ивана Грозного-царя?
— Слыхал. А это не сказка?
— Какая тебе сказка! При Грозном-то царе много всякой небывальщины было... Однажды царь слона из Индии выписал.
— Нешто и мне слона подарят?! — изумлённо и радостно воскликнул царевич.
— Ишь ты какой! Сразу ему и слона подавай, — смутилась неожиданным поворотом беседы Ульяна Ивановна.
— Не... Я бы его только любить стал. И кормил бы сам, из своих рук.
— Ну так и быть, скажу царю. Может, тебе и слона когда подарит. Так ведь его долго везти из-за моря...
— Ладно ужо... Подожду... А ты про чудо-то разузнай да и мне скажи. Я знаю: ты добрая...
На этом и закончился их разговор, но Ульяна Ивановна не была уверена, что на именинах всё обойдётся добром. Царицу Наталью она тем не менее успокоила.
Он вошёл в застольную палату, опережая царя с царицей, рядом со своей мамкой Ульяной. Остановился возле праздничного стола, внимательно всё оглядел и требовательно спросил:
— А где чудо?
Не услышав ответа, приблизился к затейливому креслицу, украшенному драгоценными каменьями, заглянул на всякий случай в само креслице, стоявшее возле стола, в самом центре. Поднял глаза на отца и мать. Оглянулся снова на кресло, спросил:
— Это, что ли, чудо?
Собравшиеся в палате гости, особенно отец с матерью, с интересом наблюдали за царевичем.
— А чем не чудо? — задал вопрос дядька царевича Родион Матвеевич Стрешнев. — Вишь, какими каменьями играет!
— Да мне-то что проку в этих каменьях! — разочарованно, с досадой воскликнул мальчик.
— Ты о каком чуде изволишь спрашивать, Петруша? — с лаской в голосе осведомился второй дядька царевича, думный дворянин Тихон Никитич Стрешнев.
Царевич резко повернулся к нему и произнёс, даже не взглянув на него:
— Хоть ты мне и дядька, да я тебе не Петруша!
— Отныне стану величать тебя Петром Алексеевичем. Не изволь гневаться. Впредь так и буду называть.
— Премного обяжешь, — с достоинством ответил мальчик.
Он не замечал, что взрослые потихоньку посмеиваются над ним, не спуская с него любовных взглядов.
— Таков уж он у нас умник. Слово скажет — и хоть стой, хоть падай... — промолвила Ульяна Ивановна.
Царевич обернулся к ней:
— Вправду, что ли, бабушка Ульяна?
Раздался взрыв смеха.
Напряжение минуты разом спало. Чувствовалось, что всем хотелось повеселиться, попраздновать. Для этого и нарядились. Новый домашний кафтан царя был весь усыпан изумрудами. Всеми цветами радуги сияли каменья на летнике царицы. Даже платье старой боярыни Ульяны Ивановны было шито золотыми нитями и жемчугом. Праздник-то какой! Царь с ласковым восхищением смотрел на сына-царевича. Ради него он был готов одарить подарками всех гостей. Когда Петруша появился на свет, царь от ликования снял с себя дорогой перстень и подарил его бабке, принёсшей ему радостную весть о рождении сына.
В эту минуту стольники ввели пони. Невысокая лошадка с короткими толстыми ногами сразу привлекла всеобщее внимание. Белая, шелковистая, с серыми пятнами кожа отливала перламутром. Небольшая голова была укрыта богатой гривой. Длинный хвост достигал едва не до самого пола. Пони стоял смирно, словно детская игрушка, сшитая из материи.
Царевич Пётр изумлённо уставился на пони, потом фыркнул и рассмеялся, будто приветствовал его. Он понемногу приблизился к пони, понимая, что это и есть чудо, о котором он слышал.
Рядом с царевичем уже стоял Матвеев.
— Ну, лихой наездник, по нраву ли тебе это заморское чудо?
— Что спрашиваешь, коли и сам видишь!
— Может, подсадить тебя?
— Ништо... Я сам.
Он коснулся рукой длинной шелковистой гривы и, вскинув ручонки на спину пони, слегка подпрыгнул, и окружающие с изумлением увидели, что царевич уже сидит на лошадке.
— Может, и меня подвезёшь, Пётр Алексеевич? — спросил дядька Родион Стрешнев.
— Не... Буду ездить один.
Царевич слегка поддал ногами, но пони не двигался. Видимо, он был в шоке, приходил в себя от блеска дворца, сияния свечей и дорогих каменьев на незнакомых людях.
Между тем Петруша снова поддал ему ногами, и пони вдруг взял мягкий ход.
— Понял, значит, что царевича везёт, — произнесла Ульяна Ивановна, тревожившаяся за ребёнка больше, казалось, самих родителей, наблюдавших за сыном со спокойной гордостью.
Кто-то заметил:
— Лошадка-то скоро будет мала. Царевич-то как за зиму вымахал!
По бокам рядом с пони шли стольники, шествие замыкал Матвеев. Вид у него был радостный, словно он был отцом Петруши.
Тем временем пони остановился. Матвеев ласково коснулся рукой его крупа. И тут случилось неожиданное. Пони взмахнул хвостом, и Матвеева обдало брызгами мягкой пахучей струи. Он зло чертыхнулся. По рукаву и по поле блестящего, шитого на европейский вкус камзола шли срамные пятна. Кто-то прошептал: «Дурной знак», — но шёпот разнёсся на всю палату. Родители кинулись к царевичу. Стольники бережно ссаживали его с пони. Матвеев исчез: видимо, поспешил сменить испачканный камзол.
— Ну, покатался, и довольно, — говорил царь Алексей. Взяв сына за руку, он повёл его к столу.
Через несколько минут в палате было тихо, спокойно. Каждый занял своё место за столом. Разговаривали вполголоса, видно, находились под впечатлением случившегося «чуда». Пони, наделавший столько шума, не хотел уходить в конюшню: понравилось, значит, во дворце царском...
Заметно было тем не менее отсутствие за столом царевен и царевичей. Одни стали перешёптываться, другие сделали вид, что ничего не произошло. Наконец обеспокоенный царь повернулся к дворецкому, чтобы выразить ему недоумение отсутствием на празднике дочерей и сыновей.
Но вот они вошли — дружной семьёй, но в некотором смущении. Как они могли опоздать, ежели пришли точно в назначенный час?
— Все ли здоровы, Сонюшка? — спросил царь свою любимицу, провожая её ласковым взглядом.
— Все в добром здравии, батюшка, — ответила Софья, понимая, что отец ждёт от неё каких-то объяснений их опозданию, и не зная, что ему сказать на это.