Страница 30 из 108
— Гляди-ка, государь, сестра-то твоя Арина ссылается с супостаткой нашей, с Морозовой...
Алексей не ожидал этого и некоторое время озадаченно молчал, но, чтобы не драматизировать положение, спокойно заметил:
— А коли так, она сама о том и объявит.
— Объявит ли?
— Так что ж теперь... Не стану же я с Арины допрос снимать...
Алексею было досадно, что в его отношения со старшей сестрой мешалась Наталья: начнутся всякие разборки. Эти отношения и так не заладились ещё с той давней поры, когда отец, покойный государь Михаил Фёдорович, незадолго до смерти начал неудачное сватовство Арины за Вольдемара, принца Датского. Может быть, упорные неудачи этого сватовства и свели родителя преждевременно в могилу. Уж очень ему хотелось выдать дочь за иностранного принца. Сколько хлопот он принял, чтобы привести в порядок запустелый дом царя Бориса: выстроил новые деревянные хоромы в три яруса и соединил их с дворцом внутренними переходами. При этом не была забыта даже мыленка. А сколько расходов, чтобы устроить дворец!
Принц был окружён ласковым вниманием. Царь постоянно говорил Вольдемару, что тот будет ему так же дорог и мил, как и родной сын Алексей. Был торжественный обед в Грановитой палате, были очень дорогие подарки, а Цареборисовский двор отныне стал именоваться двором королевича Вольдемара.
Бедный родитель! Ослеплённый любовью к дочери, он не видел, что датский принц себе на уме. Заверений и обещаний сколько угодно, только бы подольше пороскошествовать да попировать в Русской земле. А как пришло время говорить о свадьбе, он и замолк, словно и речи не шло о том, чтобы принять русское крещение и переменить веру. Вольдемар свёл весь разговор к пререканиям, и Алексей так и не мог понять, на чём были основаны надежды отца.
Но отец внезапно умер, так и не дождавшись благополучного решения дела о свадьбе. И что оставалось ему, Алексею, принявшему царство? Он отпустил королевича домой. А Ирина, опечаленная на всю жизнь, корила его за этот поступок.
Был ропот и в народе, что он, молодой царь, пошёл на поводу у немцев.
Сам же Алексей не считал себя виноватым перед сестрой. Или мало он занимался с королевичем? А сестра... Что ж поделаешь, коли она осталась старой девой. Не она первая, не она последняя. Зарубежные принцы неохотно женились на русских царевнах. У него у самого сейчас невесты на выданье, а статочное ли дело выдавать царевен за князей да бояр?
Этот всполох воспоминаний и мыслей царя Алексея был прерван появлением дворецкого.
— К твоей государской милости пожаловала царевна Ирина Михайловна...
— Легка на помине, — заметила Наталья, недовольная тем, что так внезапно был прерван её разговор с царём. Она взглянула на него и поняла, что ей надобно уйти.
Входя в покои брата-государя, царевна Ирина успела бросить взгляд на удалявшуюся Наталью. Ей показалось, что царица словно бы отяжелела. Вспомнила, что боярыни называют её «медведицей»: идёт с перевалочной, будто огрузнела. От Ирины не ускользнуло, что брат проводил Наталью ласковым взглядом.
Но его глаза тотчас потухли, едва обратились к сестре.
— Проведать пришла или просить о ком?
— Давно не видела тебя.
— Что ж не была в Преображенском?
— Заботы одолели...
Алексей поднял на сестру сонные равнодушные глаза, и она подумала, что разговора с ним у неё не получится.
— Вижу, пришла просить... Говори!
Царь подумал: «Вся в бабку, старицу Марфу. И лицом схожа. Такая же упёртая и смутьянить горазда».
— Говори, коли пришла,— повторил он.
Ирина Михайловна сделала усилие, чтоб сказать брату, дабы супостаты перестали мучить боярыню Морозову и её сестру Евдокию. Но от страшных видений, вызванных рассказами о пытках над ними, к горлу подступал комок.
— Брат мой единородный, не верю. От тебя скрывают истину, — наконец выговорила она и осеклась, встретившись с его недобрым взглядом.
— Во рту всё ссохлось. Испить бы.
Алексей усадил сестру в кресло, сам сходил к поставцу, налил из кувшина бодрящего квасу.
Ирина сделала несколько глотков и, понемногу приходя в себя, подняла на Алексея глаза. Прочитав в его лице нетерпеливую досаду, она решила идти до конца.
— Ведаешь ли ты, что сродственницу нашу Феодосию Прокопьевну супостаты жгли калёным железом, подымали на дыбу, били плетьми по спине и животу? Ремни на руках и железный ошейник протёрли ей тело, мясо висит клочьями. А вечор её, не пришедшую в память, влекли по лестнице, так что она все ступеньки головой сочла... Господи!
Ирина закрыла лицо руками.
— Государь-братец, останови муки сии!
— Добро, сестрица. А ты ведаешь ли, за что пытали твою болезную? Сам патриарх Питирим чаял образумить упёртую бабу. Разговоры всякие вёл, дабы сняла с себя цепи и железы. Да боярыня, видно, ума лишилась, пуще лютует. «Почто, жена, ты взлюбила железы да позор свой?» А она распаляется: «Не железы на мне, венец мученический принять сподобилась». И вновь увещевал её святой старец: «Прими причастие, яко подобает. Сам тебя исповедаю, сам причащу...» Сам надумал и помазание елеем сотворить. Обещал ей, что всё на прежнее поворотится, и что ответила твоя болезная? Может быть, решила склониться перед благодатью Божьей? Это ли не благодать? Но лютая баба не токмо помазание отринула, самого старца едва не прибила. Руку патриарха оттолкнула, едва елей не пролился на землю, и ну ругаться... И слугой дьявола, и антихристом назвала. И всё это при духовных лицах да при городских начальниках. Столько зла и неудобств оказать... И кому? Святому старцу...
— Господь с тобой, государь! Ты никак велишь жалеть и сострадать не мученице святой, а старцу, хоть и в сане высоком, да не совладавшему со своей злобой!
— Уже и ты поносишь святейшего! — вскричал Алексей. Губы его побелели от гнева.
— Видит Бог, с моего языка не сорвалось ни одного поносного слова, — возразила царевна, — но на чужой роток не накинешь платок. Красная площадь полна недобрых речей. Я сама слышала. И простые люди, и лица духовные одно говорят: быть, мол, беде великой, ежели сам патриарх столь злобен. Ты, братец, называешь его святым старцем. С каких это пор на Руси святые стали злобствовать?
— Злобствовать? Ты не рехнулась ли, Арина?
— Нет, я в своём уме, царь-батюшка. Спроси своих бояр. Это они сказывали, что на отказ Феодосии причаститься патриарх взревел, аки медведь. Назвал боярыню ехидной, вражьей дщерью и долго, словно не владел собой от лютости, кричал: «Цепь ей на шею и цепью той влеките её нещадно вон! В сруб её тащите! Огню предайте! Незачем ей на свете жить!»
Уловив в лице царя как бы протестующее движение, Ирина спросила:
— Да ужели тебе неведомо, что сруб на Болоте поставили? Господи, ужели попустишь злобе патриарха Питирима? Ужели Феодосию предадут сожжению?
— О чём ты говоришь, Арина? Без приговора боярского патриарх ни в чём не волен.
— Или боярам неведом приговор царя! — воскликнула Ирина. — Бояре по твоему слову скажут. — И, поддаваясь внезапному наплыву чувств, добавила как бы про себя: — Или по слову царицы Натальи. — И тут же неуверенно, испуганно взглянула на него.
Подобно большинству нерешительных людей, Алексей легко поддавался настроению минуты. Глаза его выдавали готовый выплеснуться гнев, они угрожали.
— Так вот как ты заговорила, сестрица моя старшая! Не ожидал, что против брата своего, против государя пойдёшь!
— Против государя? Где уж мне! В кои-то веки и заговорила. Уж не посетуй, братец, на правде!
— О какой правде ты говоришь? — заревел Алексей. — Дорого же тебе обойдётся сия правда!
— Угрожаешь? Мне? Опомнись, Алексей! Я каждый день молю Бога о твоём здравии. А вторая моя молитва, чтобы Бог не допустил ближникам твоим надругаться над твоей душой. Дозволь тебе открыть правду! Вспомни батюшку нашего родимого, как он власть свою царскую правдой удержал...
Она видела, как в лице Алексея словно бы промелькнуло какое-то воспоминание, и, торопясь, чтоб не сбиться, продолжала: