Страница 24 из 108
И как же устала Наталья за все эти дни! Если прежде она с нетерпением ждала того часа, когда станет царицей, то теперь ей хотелось одного: хоть на денёк вернуться в дом Матвеева. И такая тоска подступала к сердцу, что пешком ушла бы к Сергеичу. Не видеть бы сонных глаз царя и его толстого брюха! Ей казалось, что у неё не будет радостных дней, её одолевали страхи неведомо перед чем.
А тут ещё до неё дошли слухи, что, когда конюший ночью с мечом наголо стерёг их царскую опочивальню, из-за Москвы-реки доносился волчий вой. Дурная примета...
Но время шло, и Наталья понемногу осваивалась со своим новым положением. И появилось не то душевное спокойствие, не то безразличие. В душе всё улеглось. И мысли шли спокойные. Значит, Богу было угодно, чтобы царь взял её в супруги. Не боярышню, не княжну, а девицу незнатного происхождения. Как такое могло бы случиться без Божьей воли? И кто ещё поднимался до высоты царства из нищей глубинки?
И как возвысил царь её родных! Отца, а с ним и Матвеева он пожаловал и чином думного дворянина, и вотчинами, и деньгами. А Матвеева назначили ещё и главой Посольского приказа. Это ли не возвышение и не особая честь для безродного дьяка! Наталья лишь втайне желала того и как-то намекнула об этой милости царю...
Но теперь она знала, что Алексей выполнит любую её просьбу.
Глава 11
«ЛУКАВЫЕ И ОПАСНЫЕ ВРЕМЕНА»
От Матвеева не укрылось, что Наталья как будто упала духом и немного растерялась. Алексей после свадьбы был охвачен деловой суетой, и предоставленная самой себе Наталья заскучала. Матвеев дал ей совет неотступно быть при царе. Он на охоту — и она с ним. Донесения ли, либо письма какие пришли в Кремль — плохо ли, ежели Алексей посоветуется со своей царицей?
Наталья внимательно слушала своего Сергеича и брала его слова на заметку. Да легко слово сказывается, а на деле-то как? К примеру, она бы и рада поехать на охоту, но какая охота зимой? Разве медведя травить собаками. Снег ныне глубокий лежит. О своих же делах в Кремле Алексей говорит только с воеводами да в Боярской думе. А вечером на ложе, едва успеет с ней доброе дело сделать, как тотчас же и засыпает. Утром она ещё спит, а он уже вскакивает и уходит в молельную комнату. Когда же ей удаётся подступиться к нему, он, вместо того чтобы разговаривать с ней, начинает её целовать: «Куда тебе, Наташенька, вникать в наши спорные дела?»
Матвеев начал посмеиваться над ней, чтобы её раззадорить:
— И ты, яко верная раба своего господина, разом сникла?
— Почто низишь меня?
— Ты никак что-то надумала?
— Да.
— Дело доброе. И что ты надумала?
— Надумала дождаться лета. Когда начнётся охота, тогда без помех и потолкую с царём.
Матвеев так долго и заразительно смеялся, что и сама Наталья стала смеяться вместе с ним.
— Ну, добро... И об чём ты станешь толковать с царём на охоте?
— Об этой шибенице[14], о Морозовой-боярыне. Долго она ещё будет творить свою волю над царём?
— Наконец-то слышу речь царицы. Но спешу поправить: Морозова ныне монахиня.
— Монахиня?!
— Али не слыхала? И теперь она не вдова честная Феодосия, а монахиня Феодора.
— И когда она успела постричься?
— Успела? Да она за два месяца до вашей свадьбы совершила обряд пострижения...
Наталья ошеломлённо соображала. Алексей не говорил с ней об этом. У него было обыкновение обходить неприятные темы.
— Значит, загодя обдумала, что, если и учинит какую поруху царской чести, монахиня не в ответе?
— Нет, баба она умная. Знала, что не уйти ей от наказания, хотя бы и монахиня...
— Так что же теперь будет?
— Что будет — увидим. Морозовой не спастись. Сама на себя казнь накликала. Но о свадьбе царской — молчок... Про то надобно забыть.
— Как? Поруха чести царской — и забыть?!
— О порухе забудь. Иные беды надобно расхлёбывать.
— Ты мне об этом ничего не говорил.
— Ныне скажу.
— Да что ж такое содеялось? — торопила Наталья неспешный рассказ Матвеева.
— А то и содеялось, что пришли лукавые и опасные времена.
— Ох, много кругом лукавства! — воскликнула Наталья, приготовившись слушать.
— Не спеши, царица. Не о том ты, видно, подумала. Монахине Феодоре нет дела до тебя. Едва ли она и помнит о твоей свадьбе. У неё другое на уме. Монахиня Феодора ныне многих на мятеж подбивает. У неё есть и помощники: княгиня Урусова, сестра единокровная, жёнка князя Урусова. Ещё одна жёнка — Данилова... И многие в смущение пришли. Объявили своим учителем раскольника...
— Протопопа Аввакума?
— Тебе царь ли о нём сказывал?
— Не... От бояр слыхала... Монахи Соловецкого монастыря на мятеж поднялись.
— Бояре-то, поди, и рады: урон чести государю да и церкви немалая поруха...
Наталья вспомнила, как в разговоре с Патриком Гордоном Матвеев назвал Соловецкий монастырь «злобесным оплотом старины». Она знала, что против старины восстал патриарх Никон, которого Матвеев называл «упорным дьяволом». А царь Алексей держал его сторону.
— Так мятеж монахов или не подавили?
— Всю жизнь их как есть порушили. Рейтаров в Соловки посылали. Они живо там порядок навели.
Сказывали, чёрные-де крысы по норам было спрятались, там их и прикончили. Многие, однако, убежали. Есть опасения, как бы новый бунт не затеяли... — И, помолчав, Матвеев продолжал: — В других монастырях тоже шаткость великая. Ты, Наташа, гляди за царём, как бы монахи не стали подманивать его на старину. Будь при нём безотлучно. Знай, что ежели и сманят его староверы, то это на время. Всё может измениться по слову твоему...
— Кабы мне твой разум, Сергеич...
— Ох, Наташа... Или не знаешь, что красивой женщине ум не надобен? На ушко-то царю или не сумеешь шепнуть слово нужное?
— Супротивное слово против ворогов наших как не найти! — согласилась Наталья. — Будь моя воля, я давно бы управилась с ненавистницей нашей, злодейкой...
— Ты о боярыне Морозовой?
— А то об ком ещё? Может, ты мне объяснишь, Сергеич, почто Алексей волю ей дал?
Матвеев думал о чём-то своём и не вдруг отозвался на слова Натальи.
— Никто Морозовой воли не давал. Всему своё время. Ныне Алексею не до неё. В понизовых городах да на Волге разбойничает Стенька Разин и угрожает самой Москве.
Наталья всплеснула руками:
— Нашли кого пугаться! Разбойников! Да ужели Господь допустит такое?
— Помолись, царица, или молебен закажи. Царь будет рад, — усмехнулся Матвеев.
Уловив насмешку в его голосе, Наталья насупилась. Матвеев с ласковым видом наблюдал за её лицом.
— Не сердись, царица моя, а изволь лучше послушать мой рассказ. Царь напрасно оберегает тебя от правды. По моему разумению, тебе всё надобно знать о делах мятежных и опасных для царства.
— Не приневоливай, Сергеич. Я сама слово «казак» слышать не хочу. Вы их там хоть всех до одного побейте, жалеть не стану.
— Да кто ж тебе велит жалеть их! Злодеи достойны самой лютой казни, что и сбудется.
— Знаю я ваши поблажки: плетьми накажете да сошлёте подалее — вот и вся казнь. Поучились бы хоть у. самих казаков, как расправу чинить. Или не говорила я тебе, как родного брата прародителя нашего Нарышкина куски саблями изрубили и отдали на съедение собакам?
— Да кто тебе сказал, что казаков помилуют? Предводителя их ожидает лютейшая казнь на Красной площади. Старые казаки сдержали своё обещание перед царём — промышлять о Стеньке. Его схватили с братом Фролом. Злодеи повинились. Ныне со Стеньки снимают допрос.
— Да почто люди про то не ведают?
— Многое ещё в тайне держится.
Тайна открылась всем, когда Разин был четвертован 6 июня 1671 года. Узнав о том, Наталья перекрестилась. Всё это время она жила в страхе. Зная об этом, карлик Захарка нашёптывал ей о разных опасных случаях расправы разинцев с важными вельможами и духовными лицами, о том, что предводитель казаков грозился сделать подкоп под Кремль.
14
Шибеница — негодяйка.