Страница 18 из 108
— Я також на стряпчего помыслил недоброе. Видал его. Шныряет тут, чернявый, бойкий такой. И вот подумал: «Ужели, государь, ты дал такую волю своему дворецкому, что он вольно допускает в кремлёвские палаты людей низкого звания?»
— О том у меня будет с дворецким особый разговор.
До меня довели, что он, этот стрелецкий стряпчий, слухи всякие пускает да и мнит о себе высоко: я-де через племянницу свою с царём породнюсь.
— Что сказать тебе, государь? Коли у тебя ранее были такие сведки[11], стряпчего давно надобно было схватить. И ныне не поздно. Дай лишь дозволение, я велю стрельцам взять его да в застенок. Под пыткой сознается.
— Погоди пытать. Сначала созовём бояр да приказных, велим сличить почерки.
Подмётные письма были найдены 22 апреля, а на другой день «заботами» Матвеева был задержан Шихирев. А ещё через три дня был дан приказ всему служилому сословию Москвы явиться к Постельному крыльцу. Такого важного приказа да ещё в праздничный день люди не помнили давно. Народ запрудил весь двор и всю площадь перед крыльцом. Собрали всех — и молодых, и старых. На столе лежали «воровские» письма.
Длинной вереницей потянулись люди, и всяк останавливался возле тех писем, вглядывался в почерк и должен был сказать, знаком ему сей почерк либо незнаком. Все знали о строгом приказе государя: тому, кто откроет составителя писем, он сулит великие милости, тому, кто скроет что-либо, обещаны пытки и кары.
Это были опасные дни. Одни мечтали покорыстоваться, другие боялись попасть в беду. Были измышления, которые не подтверждались розысками, были напрасные страхи, доводившие людей до болезни...
А по соседству в самом приказе велись допросы. Особенно пристрастно допрашивали родственников кремлёвских невест. С приезжими не церемонились. Дознание было строгим: где находился в день 22 апреля и чем был занят? Требовали свидетелей, а если их не было — беда, затаскают по канцеляриям.
Один такой бедолага не выдержал мучительного допроса — принял отравное зелье, другие, напротив, бунтовали.
Сохранилось имя одного смельчака. Некто Кокарёв осмелился прилюдно сказать:
— Лучше бы нам своих девиц в воду пересажать, чем на смотрины невест привозить.
Об этом донесли царю, и тотчас же последовала кара: денежная пеня. Да его же, Кокарёва, ещё и опозорили с Постельного крыльца, обвинив «в словах непристойных».
После этого случая никто уже открыто не роптал, но по закоулкам велись тайные речи. Многие понимали, что допросы чинили по воле Матвеева. Кто-то заметил:
— Будь воля Артамошки, он бы всех невест выдворил из Москвы.
Но смельчаку на эти речи посоветовали:
— Ты говори да оглядывайся.
Но сколь ни велики были опасения, люди продолжали говорить, что в Москве всё делается по слову Матвеева.
Но что давало это понимание? Люди были бессильны хоть как-то повлиять на ход событий.
У Ивана Шихирева нашёлся, однако, влиятельный заступник. Это и спасло его от дальнейших пыток.
К царю сразу после заутрени вошёл дворецкий.
Алексей, слышавший от Матвеева, что Хитрово мешается не в свои дела, встретил его хмуро, предчувствуя, что беседа с ним будет не из приятных.
Перекрестившись на образа в углу, Хитрово начал:
— Дозволь, государь, довести до тебя. Многие твои подданные в сомнении. Почему стрелецкого стряпчего Ивана Шихирева осудили на пытку, не разведав его вины?
Царь вспыхнул:
— Как не разведали? Или в нашей державе наказывают невинных людей?! Давно ли ты, Богдан, стал внимать мятежным речам?
— Государь, эти речи вели духовные особы на патриаршем дворе.
— Это не делает чести духовным особам.
Хитрово, не ожидавший столь резкой реакции, несколько смешался. От Алексея не укрылось это. Он внимательно следил за лицом своего дворецкого. Видя, что Хитрово не находит более никаких резонов, царь дал волю своему гневу:
— За ворогов моих надумал вступаться? Или тебе неведомо, что у стрелецкого стряпчего нашли мешок с травами, а в дому его готовилось опасное зелье?
Богдан растерялся ещё более. Он-то знал, что в мешке у стряпчего нашли зверобой и готовил тот из него целебный отвар. Но Богдан чувствовал, что перечить царю сейчас нельзя.
Царь поднялся из-за стола. Глаза его побелели от гнева.
— Вон с глаз моих!
Хитрово склонился до самой земли. Его старое тело ещё не утратило гибкости.
— Не вели казнить, вели миловать!
Царь понемногу смягчился.
— Не ожидал я от тебя, Богдан, что затеешь помешки нашей царской радости. Или неведомо было тебе, что выбор невесты нами сделан?
— Как не ведал... — честно признался Хитрово.
— А коли ведал, зачем сеешь смуту?
— Прости, государь, неразумного!
— Вижу, что неразумный. А дело-то следовало решить с разумом. Вот и решили всё по чести. Стрелецкому стряпчему и его племяннице Авдотье Беляевой надобно будет покинуть наш стольный град Москву. Им дали отступного. Они кланялись, благодарили. И смута по их отъезде понемногу уляжется.
— Даст Бог, всё по-доброму устроится, — вздохнул Хитрово. — Ты уж не сетуй на мои слова.
— Что с тебя взять? Ты испокон веков был настырным. Да и то сказать... Разве я не понимаю твоих думок?
Богдану почудилось, что в глазах царя мелькнуло что-то печальное. Может быть, в эту минуту он подумал о судьбе девицы Авдотьи, своей ненаречённой невесты — прекрасной, как царевна в сказке. И вдруг царь поспешно произнёс:
— Ну, ступай с Богом! Да сына Ивана пришли. У нас для него доброе дело припасено.
Он и сам неожиданно подобрел. Так бывало, если ему удавалось вразумить кого-нибудь царским словом. Многие знали за ним это обыкновение и играли на этом. Тот же Матвеев, великий знаток человеческих слабостей.
Богдан же поспешил удалиться, пока настроение царя не переменилось, что с ним нередко случалось. Довольный благополучным исходом беседы с царём, Хитрово ещё долго не мог одолеть беспокойную мысль о безбожной ловкости Матвеева. И в который раз приходила опасная мысль: может быть, и вправду Матвеев переводит волю царя в свою волю тайным волхвованием? И коли так, найти ли от него спасение?
А в это время костоправ лечил увечные руки и ноги несчастного Ивана Шихирева, стрелецкого стряпчего, незадачливого ходатая за свою племянницу.
Вот и получилось, что оба стали горемыками. Но дядюшке досталась доля более горькая, чем племяннице: изувечили да ещё и от дела отставили...
Два дня сидела Дунюшка у ложа больного дяди, пока сама не слегла. Кто бы не пожалел эту сиротинку! Исхудалая и печальная, она походила на святую, у неё было не лицо, а лик, хоть икону с неё пиши. Она не стала дожидаться, пока больной родич выздоровеет, решила ехать: уж очень невмоготу было здесь жить. Перед отъездом зашла к дядюшке. Он уже ковылял по комнате и держался молодцом, что, впрочем, ему удавалось без особого труда. Был он от природы человеком жизнерадостным и ловким, плечи — косая сажень, густой чёрный чуб, волевой склад лица. Казалось, такой человек нигде не пропадёт, и вот настигла, однако, судьба...
Хозяйка мигом поставила на стол угощение. Но Дунюшка ни к чему не прикоснулась. Дядюшка выпил рюмку, спросил:
— Здорова ли, родимая? Выдержишь ли дорогу?
— Мне долгий путь нипочём, — ответила Дуня. И, помолчав, спросила: — Богом данный крёстный мой, ты мне за отца остался. Скажи, родимый, за что нам такая доля выпала?
— Сказано: «Не посягай выше меры».
— Я не о том. За что тебя-то, безвинного, наказали? От дела важного отставили, из Москвы гонят. А может, патриарх за тебя заступится и ты останешься в Москве?
Иван с сомнением покачал головой:
— Да разве Артамошка согласится, чтобы я глаза ему мозолил? Сама понимаешь: Артамошке лишняя докука и память. Думаешь, тебе почему не велят оставаться в Москве? Люди увидят, какая ты раскрасавица, царю и Наталье это за досаду будет. Сказано: «Не переходи дороги злому человеку».
11
Сведка — справка, дознание чего-либо.