Драконослов

Прорыв произошёл через две недели — ну или через полторы здешних декады — причём опять одновременно. Я не стал обращать на это внимание, но, судя по пристальным взглядам, которые я изредка ловил, Вильгельмина явно сделала для себя какой-то вывод.

Сначала, во время утренней тренировки, когда я в очередной раз шёпотом, но очень искренне нецензурно прокомментировал собственную косорукость, «эту баржу, этот канал», как говорил Жванецкий, что-то как будто сдвинулось внутри, и левая рука почти успела поймать летящий в лоб мячик, сменив ещё одну ожидаемую шишку на всего лишь получасовые поиски в траве.

Затем, сразу после тренировки, очередное зелье Вильгельмины наконец-то сработало, и перед моим мысленным взором пробежала вся моя жизнь — действительно вся, начиная со смутного и безумно яркого роддома и заканчивая тем самым, в последний момент отбитым мячиком. Я теперь понимаю, почему это происходит перед смертью — чтобы «пациент» точно не выжил. Во всяком случае, у меня голова потом болела весь день и ещё дня три случались обострения, когда какие-то фрагменты, видимо, считавшие себя особо ценными, прокручивались опять. Что самое смешное — большую часть воспоминаний всё равно пришлось как бы отложить в долгий ящик для последующего разбора, просто чтобы сразу не свихнуться, при этом некоторые интересные мне моменты, похоже, так и остались за кадром — в частности, мой перенос в этот мир и несколько предшествовавших ему дней.

Тем не менее, примерно треть всех воспоминаний — чисто по хронометражу — была доступна для «просмотра по требованию», чем я и занимался в свободное время, расставляя своего рода ментальные метки и старательно убирая повторы в «архив», вытаскивая взамен что-то новенькое. «Новенького» оказалось на диво много: почти вся школа (после выкидывания повторов и ерунды вроде физкультуры и галдежа на уроках «ужавшаяся» до «интенсивного курса» примерно на полторы тысячи часов — и уроки немецкого я немедленно пустил в дело!), почти весь институт (эх, как же я теперь пожалел обо всех прогулянных лекциях — в учебниках, конечно, нужный материал был, но… но с другой стороны, теперь я мог, при желании, «перечитать» эти учебники ещё сколько угодно раз, вплоть до полного понимания), плюс немалая родительская библиотека, впрочем, хоть читал я много и с удовольствием, читал я, преимущественно, для удовольствия, так что ассортимент книг оказался весьма однобоким… пусть и приятным.

Самым же для меня интересным на данный момент стали воспоминания о тренировках: прочитанные рекомендации о построении тренировочного процесса, о балансировании нагрузок силовых и на выносливость, те же самые упражнения на гибкость и реакцию — полный комплект, плюс подсмотренные (я сам не подозревал, что разглядел столько интересного!) упражнения старших учеников — и из каратэ, на которое меня запихнули родители (за полтора года только и осилил, что поперечный шпагат да пять минут в честной киба-дачи), и из айкидо, которым я с полгода пытался заниматься в институте, чтобы малость вернуть форму, да так и бросил, едва освоив базовые стойки и перемещения. Вспомнились и любопытные ролики по историческому фехтованию, но я кроме спортивной рапиры да бокена отродясь в руках ничего не держал, так что толку с них было мало — пока, по крайней мере.

Вообще, конечно, возможность в любой момент заново проанализировать любой фрагмент единожды услышанного или увиденного изрядно вышибала мозг сменой подхода к изучению любых новых материалов: достаточно один раз прослушать хорошую подробную лекцию — и при минимальной аккуратности и усидчивости можно практиковаться самостоятельно!

Обсуждая с Вильгельминой свои внезапно «всплывшие» познания, я выяснил и чему так долго учили молодых дварфов: мало что-то знать — надо ещё и уметь применить знания на практике, и именно практические занятия составляли три четверти учебного процесса, если не больше. До самостоятельных практических занятий дварфов допускали только с тридцати пяти лет — за пять лет до окончания обучения, а до той поры всё полагалось делать исключительно под присмотром преподавателей, чтобы ни в коем случае не закрепить неправильный навык или движение. Моторная память у дварфов нарабатывалась хоть и быстрее, чем у людей, но всё-таки тоже не с первого раза, а то я бы точно от зависти помер.

Как это ни странно, песен в культуре дварфов не было от слова «совсем». Музыкальных инструментов, по словам Вильгельмины, было всего ничего: набор труб с наддувом, вроде органа, только потише (на слух, кстати, подгорный народ отнюдь не жаловался), каменный эквивалент ксилофона и что-то струнное, вроде пианино, но по звуку ближе к гитаре, как я понял, причём практически все инструменты (кроме детских ксилофонов) были стационарными. Были у них и стихи — какого-то чудовищного размера, зверски стиснутые рамками канона оды и саги об исторических событиях и героях прошлого. И то и другое часто звучало во время разновсяческих праздников, но строго раздельно. Как-то облегчить форму и сопрячь с музыкой им так и не пришло в голову — за все двадцать с хвостиком тысяч лет документированной истории. Так что перепетый мной Раммштайн (сам по себе пою я, мягко говоря, не очень, зато ещё в школе выяснилось, что если мне над ухом поставить кого-нибудь, поющего правильно — я превращаюсь в чудесный мегафон) пошёл у Вильгельмины «на ура». Некоторые песни, вроде той же Moskau, остались не совсем поняты даже после моих объяснений, но сама концепция стихов разного размера, положенных на мотив и исполняемых с эмоциями — перевешивала все непонятности текста и огрехи исполнения.

На этом фоне мне вспомнилась прочитанная где-то в интернетах «программа-минимум для попаданцев»: сделать калаш и перепеть Высоцкого, но я решительно задвинул оба пункта. Калаш я тупо не знаю (частичная сборка-разборка на время в школе на уроках НВП даёт весьма приблизительное представление о собственно устройстве), а русский язык Вильгельмина просто не воспринимала. Отдельные слова — могла произнести и даже вспомнить, что они означают, но при попытке разобрать простейшую фразу из двух слов — зависала напрочь, как девяносто пятая винда при форматировании дискеты. При этом на слух она вполне уверенно различала русский, английский (хотя и страшно морщилась, но это мой второй по уровню владения язык после русского), французский (бессмертное «мсье, же не ма шпа сис жу» и пара фраз из третьих «Гоблинов», вытащенных благодаря улучшившейся памяти), японский (аниме — наше всё, ага), итальянский и испанский (регулярно натыкался на четвёртом канале в советские ещё времена), но понимание ей упорно не давалось. Вспомнив папины рассказы, что дед свободно говорил на четырёх иностранных языках, я лишь пожал плечами и отложил лингвистику на потом, сосредоточившись на более прикладных вещах.

По итогам лечения можно сказать, что в целом мои физические кондиции остались примерно теми же: хоть мне и удалось восстановить скорость реакции почти до прежнего уровня, заплатить за это пришлось почти полной потерей «дварфийского бонуса» к силе, координации и выносливости. Но жаловаться я не собирался: мне так было куда привычнее, а сила и выносливость вполне развиваются.

Мои тренировки с шестом (бокен, с которого было начал, по здравому размышлению я отложил на потом, решив, что освоить шест будет быстрее, к тому же он и подлиннее) вызвали полное и горячее одобрение Вильгельмины: по её словам, защита рода — дело совершенно мужское и крайне уважаемое, и лично её очень порадовало, что я не только много знаю, но и за чужие спины не прячусь. Все объяснения, что в моём мире у подавляющего большинства жизнь весьма мирная, а я так и вовсе дрался всего два раза в жизни, нисколько не поколебали её мнения: мол, будет навык — найдётся и применение. Её логика меня ни разу не порадовала, так что на тренировки я налёг с двойным усердием.

Вовремя вспомнив чудесные мультики про русских богатырей, подаренные племяшкам на очередной день рождения (на самом деле — детям очень старого друга, но подружились мы ещё до школы, и я у них прочно записался в «почётные дядюшки») и с восторгом принятые, я везде и всюду старался совместить нужное с полезным… впрочем, не особо злоупотребляя: хоть рубка дров и неплохо подходит для отработки удара сверху, баланс у топора несколько отличается… не то чтобы я прям такой уж специалист — просто смог сравнить предметно.