Драконослов

Дмитрий Кутейников

Драконослов

Часть 1

Deutsch

Глава 1, в которой наш герой наконец-то знакомится со своей спасительницей

Господи, как же всё болит, а! Спина, голова, ноги… Ноги — это хорошо, вчера я их вообще не чувствовал, боялся инвалидом остаться… Я покосился на солнечный лучик, падавший сквозь невидимое мне окошко на бревенчатую стену: две ладони до полки — значит, минут через пятнадцать-двадцать придёт моя неразговорчивая спасительница и прогонит боль. Жаль, что она почти совсем со мной не разговаривает. Несколько слов, что я от неё слышал, очень напоминали немецкий, по которому у меня в школе была пятёрка… в четвёртом классе… четверть века назад… М-да, оптимистичненько… Видимо, зря я попытался тогда заговорить с ней по-английски — похоже, что островитян и здесь сильно не любят, а у меня, как у «специалиста широкого профиля по информационным технологиям», то бишь, эникейщика со стажем, английский — считай, второй родной…

Ещё было бы неплохо понять, где это «здесь» находится: всё, что я помню — падение в холоднющую воду, долгое и бессмысленное барахтанье, потом мясорубка порогов — и как только жив остался? — затем песчаный пляж, и я из последних сил тащу свою непослушную тушку (а вот не фиг сидеть сиднем по двенадцать часов в сутки! с другой стороны, если бы не наетый за долгие годы «недельный запас плавучести» — я бы, скорее всего, сразу и потонул бы).

Словом, воспоминания интересные, но пользы от них мало. Впрочем, окружающая обстановка тоже мало что говорит — ну изба, мой угол отгорожен синенькой занавесочкой, и кроме потолка да той самой полочки, явно ручной работы, ничего не видать. Что забавно, попытки изъясняться по-русски моя спасительница просто проигнорировала. Ну, хоть не злилась, как на английский… А вот и она, легка на помине, в своём неизменном светло-зелёном сарафане!

— Их хайсе Коля! Ду хайст вас?[1] — Сразу же бросился я в атаку. — Их бин кранк! Зер шлехт! Дас копф — бум-бум, нихт ферштейн![2] Совсем нихт, чёрт побери! Ну ответь же уже что-нибудь!!!

— Их хайсе Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс. — Неожиданно проговорила незнакомка очень приятным голосом, сама, кажется, удивлённая собственными словами.

— Их хайсе Николай Петров, зон айнес Алексей Петров, енкель фон Александр Петров. Коля ист курцформ фюр наме.[3] — Неожиданно родил я почти правильную конструкцию (по крайней мере, школьные воспоминания о немецком не попытались сразу же застрелиться).

Видимо, длина имени имела значение — во всяком случае, начиная с этого дня Вильгельмина стала со мной хоть как-то общаться помимо неизбежных «пей лекарство» да «лежи, спи»… Поначалу больше сил уходило на то, чтобы расшевелить остатки хохдойча[4], ещё не выветрившиеся из моей дурной головы, но через несколько дней наступил прорыв и понимать друг друга нам стало гораздо легче. Состояние моё оказалось крайне тяжёлым: я не очень понял подробностей, но Вильгельмина буквально вытащила меня с того света. Многочисленные трещины, едва ли не во всех костях (я от души поблагодарил родителей за удачные гены), несколько переломов, сотрясение мозга и — самое гнусное — куча травм позвоночника. Словом, прошло не меньше месяца, прежде чем я смог ногами хоть как-то шевелить. Бодрствовал я едва по паре часов в сутки — целительница сказала, что во сне быстрее заживёт, и спорить с ней не было ни малейшего желания. Зато не скучал от безделья.

Регулярное, хоть и не очень плотное общение нас сблизило, и Вильгельмина даже немножко меня пожурила, что я «какой-то неправильный» — называть её кратко просто не поворачивался язык, настолько солидно и взвешенно она себя вела, хотя выглядела едва на двадцать лет с маленьким хвостиком…

Внешность у неё, кстати, была весьма примечательная, хотя красавицей я бы её не назвал: уложенные «бараньими рогами» соломенного цвета волосы (я сразу вспомнил принцессу Лею из «Звёздных войн»), светлые-светлые серые глаза, круглое румяное лицо, и при росте едва метр шестьдесят чуть ли не шире меня в плечах (а я, между прочим, ни разу не задохлик: в четырнадцать, занимаясь железом, вполне уверенно жал от груди сто двадцать, и хотя сейчас от сидячей работы перевалил за центнер, при моих метре восьмидесяти пяти это выглядит ещё не совсем позорно), не говоря уже о «нижних девяносто», которые явно были гораздо больше, но при этом сложена как-то настолько гармонично, что это не воспринималось ни странным, ни отталкивающим — она вправду была реально широка в кости и, как говорится, «дышала здоровьем», в приятном контрасте с заморенными голодом офисными планктонинами, сидящими на очередной диете, на которых я насмотрелся «дома». Не то чтобы я прям так специально её рассматривал, но делать было всё равно нечего, а вид был всё-таки скорее приятный… Особенно в отсутствии альтернатив.

А теперь ещё шажок, по стеночке, по стеночке и до лавочки… Деревянный пол приятно холодит босые ноги, доски некрашеные, необычного медового цвета. Вот ещё одну доску перешагнул… Всего-то ничего осталось, семь шагов уже сделал, ещё три… ну пусть даже четыре — и можно будет отдохнуть.

Не то чтобы я прям так уж люблю Раммштайн… Тем более эту песню… Да я даже половину слов не помню! Просто как-то под настроение пришлось: когда заново учишься ходить после нескольких недель в койке — вообще чем угодно спасаться будешь от «приятных» ощущений… Хотя нет, вру: по сравнению с ужасом, испытанным при первом пробуждении, когда руки не слушались, а ноги даже не чувствовались — любые ощущения понравятся. Хотя бы самим фактом наличия.

Уф… Лавка! Твёрдая, неудобно низкая, но зато на ней можно сидеть! И даже спинка есть!

— Что… — Вильгельмина не сразу справилась с голосом, в глазах её стояли слёзы. — Что это сейчас было?

— Ммм. Ты про что? Я до лавки дошёл. Тренируюсь. Надо тренировать мышцы регулярно.

— Нет… То есть, да, правильно, но я о другом. Ты сейчас что говорил? Это что?

— Эм… Песня? Я пел, чтобы отвлечься. Песня с моей родины. Нет, не так. Я слышал на родине, а песня чужая. — Да блин же! Всё-таки до сложных конструкций мой немецкий ещё не восстановился. — Эм… Неважно. Это неплохая песня. Я её иногда слушал.

— А можешь спеть… — Вильгельмина вопросительно посмотрела на меня, как бы сомневаясь в правильности слова. — ещё раз?

Я грустно улыбнулся.

— Могу попробовать. Я её плохо помню. Меньше половины.

Я ещё успел отметил сильное удивление на её лице, немедленно пропавшее, стоило мне только начать в полный голос…

1

— Меня зовут Коля! Тебя зовут как? — ломаный немецкий.

2

— Я болею! Очень плохо! Голова — бум-бум, не понимаю! — аналогично.

3

— Меня зовут Николай Петров, сын Алексея Петрова, внук Александра Петрова. Коля — краткая форма имени. — не такой ломаный немецкий.

4

Hochdeutsch, «высокий немецкий» — литературный немецкий язык, помимо которого существует куча весьма разных диалектов.

5

Песня называется «Без тебя» («Ohne dich»), грустная и лирическая, полный текст и перевод можно найти довольно легко.

6

Собственно, вот эти строчки как раз очень в тему: «И дышать мне ах тяжко; Больно мне, ох больно; И птицы больше не поют».