Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 5

Тело безжизненно обвисло в руках, голова беспомощно откинулась назад. Лицо было бледно и перепачкано в крови. От виска по шее текла тонкая струйка крови.

Я подтащил ее к лестнице, положил плечи на ступеньку, а под голову сунул портфель, валявшийся тут же.

Вдруг она открыла глаза и медленно отчетливо произнесла:

– Зачем вы сделали это… Я хочу умереть…

И вновь потеряла сознание.

Я понял, что нужно действовать решительно и оперативно.

Делом секунд было добежать до вахты. Узнав ситуацию, вахтёр растерялся. Тогда я схватил телефон и судорожно набрал скорую…

– Вызов принят. Ждите,

– ответили на том конце.

Я выскочил на улицу и встал на краю мостовой.

Минуты через 4 из-за угла вывернула «Скорая» с красной полосой, остановилась возле меня, взвизгнув тормозами, из нее выскочили пожилой врач и молоденькая сестра.

– Возьмите чемодан,

– сказал врач.

Я схватил его и повел их внутрь.

– Не бегите так, мы не успеем,

– сказала сестра.

Когда поднялись к месту происшествия, девушка уже пришла в себя и сидела на ступеньках, вокруг неё суетились две гардеробщицы.

– Зачем приехали

– прошептала она.

Взглянув, врач скомандовал:

– В машину,

– и, взяв с двух сторон под руки, мы повели ее осторожно вниз.

– Не надо ничего,

– повторяла она, по запачканному кровью лицу текли слёзы.

Доведя до машины, мы положили её на носилки, и врач начал осмотр, попросив меня подождать.

Минут через 5 он открыл дверь и сказал:

– Падение с высоты. Обморок. А вы что-нибудь видели?

Я изложил всё, что видел.

Выбежавшая гардеробщица положила в машину плащ и портфель.

– Где тут можно позвонить?

– спросил врач.

Я повёл его на вахту. Там уже неизвестно откуда собралась толпа. Пока я рассказывал, в чём дело, врач дозвонился, сказал:

– В Куйбышевскую больницу,

– и вышел.

Когда все успокоились и вышли на улицу, машины уже не было.

«А, может, и вообще ничего не было?»

– подумал я.

Поднялся на ту площадку за оставшимся портфелем.

На каменном полу алело пятно крови…

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе…

Не забывал я, хотя теперь не вспоминаю.

А лицо…

Лица в оправах (простых и затейливых)… лица без оправ, стоящие на столе… лица, висящие на стене, лежащие между страниц записной книжки…

Их было много; ОЧЕНЬ много – так много, что иной на моем месте забыл бы все без следа.



Увы, мне их забыть не удается, они до сих пор приходят ко мне и во сне и наяву и даже пытаются что-то сказать из навсегда ушедшего далёка.

Но сейчас разговор не о них, а о ней – той самой девушке, которой я вызывал «Скорую помощь» теплым предлетним вечером 1977 года.

Я не знаю, каким образом она хотела покончить с собой.

Напилась ли таблеток (в дни моей юности можно было в любой аптеке с одной попытки купить смертельную дозу люминала), собиралась ли выброситься из окна (при удачном стечении обстоятельств можно лишиться жизни даже падая со второго этажа), намеревалась ли разбить висок об угол ступеньки при падении с высоты собственного роста (что тоже вполне осуществимо!) – или просто приняла решение, а в тот момент лишь обдумывала способ.

Не представляю, каковыми были ее причины.

Испытанное насилие? Вряд ли; этот вариант первым приходит в голову сегодня, но тогда о подобном не задумывались.

Неполученные зачеты, недопуск к сессии? Вполне возможно; в 70-е подобная причина была серьезной.

Какой-нибудь проступок, за который ее исключили из рядов ВЛКСМ со всеми последствиями, первым из которых было отчисление из университета? Очень реально; будучи комсомольским функционером, я знал немало таких случаев.

Несчастная любовь, от которой меркнет свет и сереют краски? Скорее всего именно она; эта причина понуждает уходить из жизни чаще всего.

Или сложный комплекс ощущений, формирующий общий, хотя и не осознанный четко депрессивный вектор самосознания?

Не могу сказать ничего определенного, да это по сути и не имеет значения.

Но своим вмешательством я вырвал ее из ситуации – и, возможно, спас ей жизнь.

Наверняка именно спас: с собой эта девушка не покончила; на факультетской доске объявлений около вахты не возникло сообщения о ее безвременной смерти.

Я вообще ничего не знаю о ней; я не видел ее ни до, ни после.

Она была не с нашего курса – скорее всего, училась на втором, потому что даже тогда показалась мне совсем молодой.

То есть находилась в возрасте около 18 лет – в том периоде молодости, когда жизнь не кажется самоценной по сравнению с ее временными тяготами.

(Хотя, отвлекаясь от темы, позволю себе заметить, что в старости бытие теряет и ценность и смысл по причине отсутствия радостей.)

Что-то в девушкиной жизни было непросто; да и сама она явно была непростой: ведь даже в той ситуации, что нас соединила, она обращалась ко мне на «вы».

Я не знаю ее имени – хотя полагаю, что звали ее не Ануир.

Вряд ли она имела отношение к печи – ни к № 7, ни к № 6, ни к № 8, ни к какой-то еще.

Она не могла быть девушкой брата: мой двоюродный брат, полковник инженерных войск, доктор технических наук профессор Виктор Олегович Сайданов в тот год заканчивал седьмой класс, жил не в Ленинграде, а в Уфе, и еще не думал о девушках, лишь лепил солдат из разноцветного пластилина.

И уж точно (хотя и не проверял…) она носила трусики: в те годы без нижнего белья на улицу не выходили даже шоу-звезды.

Но и это не видится мне важным.

Я просто помню впервые в жизни испытанное ощущение женского тела в моих неожиданно сильных руках.

И еще – синий Блоковский плащ, положенный заботливой гардеробщицей в белый «РАФ» скорой помощи.

МЫСЛИ О ЖИЗНИ

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Так писал Александр Сергеич в 1828 году, вскоре после своего 29-го дня рождения.

А что думал по этому поводу я, находясь примерно в том же возрасте?

О том могут напомнить старые дневники.

* * *

27 ЛЕТ

5 июня 1987 г.

Буду писать обо всем.

А чтО писать – всегда есть.

28 ЛЕТ

1 декабря 1987 г.

Ученый-теоретик – и математик в особенности! – глубоко безответственен по самой сути своей профессии.

Годами единственное его занятие – корпение над бумагами, нужными в сущности лишь ему самому.

А велика ли беда от неверно поставленного минуса?

Ошибку никто не обнаружит, а если и обнаружит – всегда можно сослаться на опечатку.

Никогда нельзя полагаться на меру ответственности математика!