Страница 5 из 8
Как только мы останавливались на ночную стоянку, то примерно через час уже пили чай в установленной палатке, а еще через час ужинали. Режим питания у нас сложился двухразовый.
Спать старались ложиться не позднее одиннадцати часов. Но на установившийся годами кочевой быт серьезно влияла необходимость каждодневной зарядки аккумуляторов – а это процесс довольно длительный (к счастью, кроме первого досадного случая бензиновый генератор «Ямаха» нас больше ни разу не подвел).
Приближение ночи я лично воспринимал двояко. С одной стороны, ночное бездействие – это необходимый этап, чтобы пробег когда-нибудь закончился. Психика человека, завоеванная экстримом, довольно своеобразная – добровольно организовав в своей жизни едва преодолимые сложности, человек мечтает о возвращении в домашний уют. Впрочем, это легко объясняется – без «черного» труднее замечать «белое». С другой стороны, ночная «проморозка» не звала так, как это бывает с домашней кроватью после тяжелого дня. Но с третьей стороны, любому человеку в экспедиции необходимо личное время и личное пространство. Спальный мешок если не суррогат, то в какой-то мере символ такого состояния, когда в своей комнате человек в одиночестве сидит и смотрит в окно (скорее внутрь себя). Поэтому с каждым новым вечером овечий спальник пугал все меньше и росло мастерство нахождения в нем.
ЧАЕПИТИЕ ПЕРЕД СНОМ
Каждый, кто бывал в экспедициях или дальних походах, не просто знает, о чем идет речь, когда говорится о вечернем чаепитии, – этот образ создает особую вибрацию в душе. Такое происходит отчасти от того, что понимаешь неспособность обыкновенного горожанина оценить этот воистину обряд.
Надо сразу оговориться, что некоторые считают – в такие вечера прочувствованного отдыха выпивается немереное количество водки. Это крайне важный вопрос профессиональной безопасности и на нем следует подробно остановиться.
В условиях ритма целевого пробега, тем более в условиях низких температур, алкоголь даже в малых дозах – это откровенное самоубийство. Не посоветую никому. Буду опираться на предельно простую логику. Выпивка в компании из нескольких человек (как это бывает на пикнике) раскручивает свои обороты коллективной подпиткой общего стремления к психологическому расслаблению. В такой ситуации неминуемо находится «слабое звено». Любое непродуманное действие человека на сильном морозе – а продуманных действий пьяный не совершает по определению – может привести не только к серьезной травме, но и к смерти.
Здесь может возникнуть возражение, что в городах сильный мороз не несет тотальной угрозы нетрезвому человеку. Для примера возьмем самую житейскую ситуацию – физиологическая потребность сходить в туалет. В том-то и дело, что в городе пьяный человек редко для этого выскакивает на мороз раздетым. Даже если это происходит, то в большинстве случаев его окружает освещенное пространство улицы – по крайней мере, до этого «освоенное пространство». У пьяного деревенского жителя на пути к выгребному туалету, расположенному на улице, тоже не так много неожиданных и опасных препятствий.
На кочевой стоянке пьяный легко выскакивает на сильный мороз «облегчиться» раздетым по нескольким причинам: естественная пьяная бравада, ложное ощущение единения с природой, кажущаяся быстрота этого процесса – от природы его отделяет лишь брезентовый полог. Помимо этого, в сложившейся неразберихе трудно найти собственную одежду. Но в темноте в совершенно новом месте (тем более со сложным рельефом) человеку очень непросто ориентироваться. Не потому, что он может потеряться, хотя случается и такое. Помешать ему вовремя вернуться может непредвиденное препятствие (сорвавшись с крутого обрыва, провалившись в полынью, сломав ногу между невидимых под снегом стволов упавших деревьев). Эта задержка на сильном морозе под властью хмельной заторможенности сознания грозит всякими видами переохлаждения вплоть до обморожений. Бедолага не погибнет, но ближайшей целью экспедиции в этом случае станет его эвакуация. Насколько это нарушит заранее намеченные планы – вопрос открытый. Это лишь один, более чем вероятный пример.
Тем и прекрасно вечернее чаепитие в экстремальных условиях, что помимо отсутствия «загульных» проблем, оно реализует все те скрытые мотивы, которые провоцируют прием алкоголя: физическая и духовная релаксация, общение, стремление к частичному отключению от напряженного обдумывания постоянно возникающих проблем. Терапия успокоенности и так наступает – просто от понимания того, что в этот день ты, если и не очень здоров, то, по крайней мере, жив. Я не ханжа и далеко не трезвенник, но всему свое время.
Очень любопытно кочевниками организуется уют места чаепития. Все мягкие вещи складываются вокруг стола (или места, заменяющего стол). И, примерно ориентируясь на установившийся порядок, люди находят свое место и свою позу – почти каждый раз все происходит по-новому. Первое время это напрягает городское сознание – хочется незыблемого порядка, гарантии, что никто не сядет на твое место – за трудный день ты завоевал уют, который должен тебя ждать.
Но со временем находится объяснение: не следует строить маленький кирпичик собственного благополучия в зависимости от стула, на котором ты привык сидеть на своем месте за столом. Стул может сломаться, и маленький кирпичик грозит разрушить всю стену благополучия. Умение содержать позитив мировосприятия вне зависимости от окружающих предметов и обстоятельств – это истинное счастье, на уровне восточного просветления. Кочевой образ жизни делает человека философом, счастливым философом.
Хотя, откровенно говоря, мера тут должна быть. На первой же стоянке я поставил свой рюкзак у стены, чтобы кто-то случайно не задел его – в нем лежала хрупкая оснастка для камеры и сама видеокамера. Я вышел, чтобы разгрузить другие вещи со своих нарт, а когда вернулся, то рюкзака у стены не было – его приспособил в качестве пуфика дедушка Игнат. Я в сердцах едва не нагрубил Игнату Прокопьевичу. Особенно меня разозлил его взгляд, который говорил о полной отрешенности в связи с погружением во власть собственных мыслей. Было впечатление, что он совершенно не понял моего недовольства.
В конце нашего путешествия я тоже стал смотреть на мир отчасти взглядом дедушки Игната, но понял главное в ситуации с рюкзаком. Нормальное сосуществование с кочевниками (а значит, умение противостоять невзгодам) возможно только в том случае, если ты не пытаешься переделать их под свои внутренние законы пришельца, а стараешься сам осторожно интегрироваться в жизненные устои кочевья.
Еще одна небольшая, но любопытная деталь, касающаяся чаепития. В своих многочисленных походных скитаниях многократно сталкиваясь с полярниками, геологами и туристами, я не раз отмечал, что природные условия существования в постоянном температурном дискомфорте настраивают на прием очень горячего чая. Помню, как среди промозглости вечно сырого и холодного лета Новой Земли мы пили практически кипяток. Один из легендарных таежников нашего времени, Саша Бандеров из Белой Горы, объясняет это так. Обжигающий чай – это круче, чем спирт. Потому что ты пьешь и не пьянеешь. И эта растекающаяся по телу непьяность гораздо ярче и ближе организму и душе, чем хмельная тяжесть. В горячем чае заложены сразу несколько парадоксов. Один из них в том, что это приятное тепло, которое не дается тебе легко. Очень горячий чай невозможно выпить залпом, каждый глоток регулируется необходимостью остужать этот напиток – абсолютная «вкусовая» иллюстрация восточного водоворота янь-инь.
В плюс к романтическим словам Саши, с которыми я безоговорочно согласен, есть и более прозаическое объяснение. Как правило, в условиях костровой жизни ритуал чаепития начинается после того, как ведро с только что поспевшим кипятком заправляется несколькими щепотками чая. Здесь некогда ждать, пока чай примет сносную температуру, да и не так быстро остывают десять литров воды, а делать это принудительно обычно добровольцев не находится. Так или иначе, я привык к горячему чаю и был уверен, что эвены-кочевники пьют такой же.