Страница 8 из 13
* Имеются в виду слова и фразы, произносимые молящимися или хором во время мессы в ответ священнику.
Шагая по солнечной стороне, я вспоминал слова Коттера и старался припомнить, что случилось после, во сне. Я вспомнил - бархатные занавеси, висячая лампа старинной формы. Я был где-то далеко, в какой-то стране с незнакомыми обычаями - может быть, в Персии... Но я не мог вспомнить конец сна.
Вечером тетя взяла меня с собой в дом покойного. Солнце уже зашло, но оконные стекла домов, обращенные к западу, отражали багряное золото длинной гряды облаков. Нэнни встретила нас в передней. Ей надо было кричать, а это было неуместно, и потому тетя молча поздоровалась с ней за руку. Старуха вопросительно указала рукой наверх и, когда тетя кивнула, повела нас по узенькой лестнице, и ее опущенная голова оказалась на одном уровне с перилами. На площадке она остановилась, приглашая нас жестом войти в комнату покойного. Тетя вошла, но старуха, видя, что я остановился в нерешительности, снова несколько раз поманила меня рукой.
Я вошел на цыпочках. Комнату заливал закатный солнечный свет, проникавший сквозь кружевные края занавески, и свечи в нем были похожи на тонкие бледные язычки пламени. Он лежал в гробу. Нэнни подала пример, и мы все трое опустились на колени в ногах покойника. Я делал вид, что молюсь, но не мог сосредоточиться: бормотанье старухи отвлекало меня. Я заметил, что юбка у нее на спине застегнута криво, а подошвы ее суконных башмаков совсем стоптаны на один бок. Мне вдруг почудилось, что старый священник улыбается, лежа в гробу.
Но нет. Когда мы поднялись и подошли к изголовью кровати, я увидел, что он не улыбается. Важный и торжественный, лежал он, одетый как для богослужения, и в вялых больших пальцах косо стояла чаша. Его лицо было очень грозно: серое, громадное, с зияющими черными ноздрями, обросшее скудной седой щетиной. Тяжелый запах стоял в комнате - цветы.
Мы перекрестились и вышли. В маленькой комнате внизу Элайза торжественно сидела в его кресле. Я пробрался к моему обычному месту в углу, а Нэнни подошла к буфету и достала графин с вином и несколько рюмок. Она поставила все это на стол и предложила нам выпить по рюмке вина, затем по знаку сестры она налила вино в рюмки и передала их нам. Она предложила мне еще сливочных сухарей, но я отказался, потому что думал, что буду слишком громко хрустеть. Она как будто огорчилась моим отказом, молча прошла к дивану и села позади кресла сестры. Никто не произнес ни слова: мы все смотрели в пустой камин.
Элайза вздохнула, и тогда тетя сказала:
- Он теперь в лучшем мире! - Элайза еще раз вздохнула и наклонила голову, как бы соглашаясь с ней. Тетя повертела рюмку с вином, прежде чем отпить глоток. - А как он... мирно? - спросила она.
- Очень мирно, - ответила Элайза. - И сказать было нельзя, когда он испустил дух. Хорошая была смерть, хвала господу.
- Ну, а?..
- Отец О'Рурк был у него во вторник, соборовал и причастил его.
- Так, значит, он знал?..
- Да, он умер в мире.
- И вид у него примиренный, - сказала тетя.
- Вот и женщина, которая приходила обмыть его, тоже так сказала. Он, сказала она, как будто уснул, и лицо у него такое покойное, мирное. Никто бы ведь и не подумал, что он в гробу будет так хорош.
- И правда, - промолвила тетя.
Она отпила еще глоток из своей рюмки и сказала:
- Ну, мисс Флинн, для вас должно быть большое утешение в том, что вы делали для него все что могли. Вы обе очень заботились о нем.
Элайза расправила платье на коленях.
- Бедный наш Джеймс, - сказала она, - бог видит, мы делали для него все что могли. Как ни трудно нам было, мы ни в чем не давали ему терпеть нужду.
Нэнни прислонилась головой к диванной подушке, казалось, она вот-вот заснет.
- Да и Нэнни, бедняжка, - сказала Элайза, взглянув на нее, - измаялась вконец. Все ведь пришлось делать самим - и женщину найти, чтобы обмыть, убрать его и положить на стол, и заказать мессу в церкви. Если бы не отец О'Рурк, уж и не знаю, как бы справились. Он вот и цветы прислал, и два подсвечника из церкви, и объявление в "Фримен джорнел" дал, и взял на себя все устроить на кладбище и насчет страховки бедного Джеймса.
- Вот и молодец, - сказала тетя. Элайза закрыла глаза и медленно покачала головой.
- Да уж, старый друг - это верный друг, - сказала она, - а ведь если правду сказать, какие друзья у покойника?
- Что правда, то правда, - сказала тетя. - Вот он теперь на том свете и помянет вас за все, что вы для него сделали.
- Ах, бедный Джеймс, - повторила Элайза. - Не так уж много было с ним и хлопот. И слышно-то его в доме было не больше, чем сейчас. Ведь хоть и знаешь, что ему...
- Да, теперь, когда все кончилось, вам будет недоставать его, - сказала тетя.
- Я знаю, - сказала Элайза. - Никогда уж не придется мне больше приносить ему крепкий бульон и вам, мэм, присылать ему табачок. Бедный Джеймс!
Она замолчала, словно погрузившись в прошедшее, потом серьезно сказала:
- Последнее время я видела, что с ним что-то неладное творится. Как ни принесу ему суп, все вижу - молитвенник на полу, а сам он лежит в кресле откинувшись, и рот у него открыт.
Она потерла нос, нахмурилась, потом продолжала:
- Он все говорил, вот бы, пока лето не кончилось, в Айриш-таун * съездить на денек, на наш старый дом посмотреть, где мы родились, и меня хотел взять с собой, и Нэнни. Вот только бы удалось достать недорого у Джонни Раша, здесь неподалеку, одну из этих новомодных колясок без шума отец О'Рурк ему говорил, есть нынче с особенными какими-то ревматическими колесами, - и поехать всем втроем в воскресенье под вечер... Крепко это ему в голову засело... Бедный Джеймс!
* Бедный район в пригороде Дублина, на берегу Дублинского залива.
- Упокой, господи, его душу, - сказала тетя.
Элайза достала носовой платок и вытерла глаза. Потом она положила его обратно в карман и некоторое время молча смотрела в пустой камин.
- А уж какой он был щепетильный, - сказала она. - Не под силу ему был церковный сан, да и в жизни-то ему, тоже сказать, выпал тяжелый крест.
- Да, - сказала тетя, - отчаявшийся был человек. Это было видно по нему.
Молчание наступило в маленькой комнате, и, воспользовавшись им, я подошел к столу, отпил глоток из своей рюмки и тихо вернулся на свое место в углу. Элайза, казалось, погрузилась в глубокое забытье. Мы почтительно ждали, когда она нарушит молчание; после долгой паузы она заговорила медленно: