Страница 8 из 19
– А что помешало?
– Обстоятельства сильнее нас.
– Но у человека всегда есть выбор.
– Выбор есть – согласен. Но обстоятельства, повторяю, сильнее. Ты, Гавриил Семенович, еще молодой и жизнь твоя шла гладко, а вот столкнешься, – Ножигов замолчал, подыскивая нужное слово, – со стеной на пути. Так не лбом же ее разбивать?
– Отец говорил, я не помню, от мамы услышал, если будешь думать не о себе, а о других, все преодолеешь.
– Может быть, – как-то потерял интерес к разговору Ножигов. – Ладно, увидимся.
И зашагал прочь. Алексеев глядел ему вслед, но думал о Марте. После Нового года они не виделись, проводил после спектакля, а договориться о встрече не догадался, и теперь думал, не будет ли назойливостью, если он зайдет к ним. Так до воскресенья и пробыл в сомнениях: идти не идти.
Пошел.
Постучал и, услышав «Входите!», с замиранием сердца переступил порог и, тщательно выговаривая слова, поздоровался:
– Гутен таг!
Что Августе Генриховне явно понравилось, и она приветливо откликнулась:
– Гутен таг!
Марта, скрывая улыбку, прикрыла ладонью рот.
Августа Генриховна что-то сказала по-немецки и вышла.
– Сейчас будем пить чай. Видите, какие чудеса делает знание немецкого. – Марта улыбнулась. – Шучу. После того случая мама вас зауважала. Вы ей нравитесь.
– А вам?
– Разве мало, что нравитесь моей маме?
– Вы не против, если я иногда буду к вам заходить? – многое скрывалось за этим вопросом, и, понимая это, Марта, тем не менее, впрямую не ответила:
– Приходите, мама будет рада. Выучите что-нибудь еще по-немецки.
– Вы согласитесь быть учителем?
– Как вам откажешь.
– Может, завтра и начнем?
– Надо подумать, – Марта сложила ладони, ребром прижала к губам. – Здесь мы будем мешать маме, значит, учить вас придется на улице. А я за день в лесу так промерзаю, что никуда из дома выходить не хочу. Может, перенесем учебу на весну?
– Мы можем это делать у меня. Я давно обещал маме познакомить вас. Ей не терпится вас увидеть. Как вы на это смотрите? Согласны?
Марта явно смутилась от такого предложения, глянула на дверь, словно нуждалась в материной подсказке, и сказала:
– Если можно, в следующее воскресенье.
– Хорошо, я за вами зайду.
Марта – ее растерянность и смущение не проходили – поправила волосы и встала.
– Пойду на кухню, помогу маме.
Алексеев тоже встал, и в узком проходе между топчанами они оказались лицом к лицу.
– Как бы я хотел снова стать командиром отряда.
– Почему?
– Тогда бы я имел право вас поцеловать…
– Разве для этого обязательно быть командиром? – Марта не договорила, Алексеев прервал ее слова поцелуем…
В коридоре послышались шаги, покашливание, и они испуганно отпрянули друг от друга и быстро сели, положив руки на колени. Вошла Августа Генриховна, глянула на них, сидевших в позе послушных учеников, и добрая улыбка мелькнула на ее усталом лице…
Матрену Платоновну о приходе Марты предупредил заранее, та радостно всплеснула руками:
– Наконец-то! А то все обещаниями кормишь. У нас есть немного сливочного масла, я приготовлю чохоон, она, наверное, никогда его не ела.
– Мама, Марта придет в следующее воскресенье, впереди целая неделя.
– Вот и подготовлюсь заранее. Хорошая хозяйка все загодя планирует.
И каждый день Матрена Платоновна встречала сына, вернувшегося с работы, вопросом:
– Как ты думаешь, стоит сварить остатки потрошков, тех, что ты привез из Нахоры? А она будет есть сырую печень? Ничего, если мы предложим ей строганину? Надо приготовить что-то такое, чтоб Марта могла отнести матери. Ты как насчет этого думаешь? Стоит?
И вот наступило воскресенье, и смущенная Марта вошла в дом Алексеевых.
Алексеев представил женщин друг другу:
– Мама, знакомься, это Марта. А это моя мама, Матрена Платоновна.
– Проходи, дочка, раздевайся и поближе к печи, морозы нынче уж больно злые.
И эти слова, и доброе лицо хозяйки сразу расположили к ней Марту, исчезла скованность. А через полчаса у нее появилось чувство, что она уже была в этом доме и давно знакома с Матреной Платоновной.
Матрене Платоновне Марта тоже понравилась, о чем она поспешила сообщить сыну, когда он проводил гостью:
– Хорошая девушка. Славные у вас будут детки.
После этого каждое воскресенье Марта проводила у них. И только Матрена Платоновна уходила во двор, они с Алексеевым начинали целоваться. Матрена Платоновна, конечно же, все замечала и решила помочь молодым и, наказав сыну, чтобы приглядывал за коровой, на две недели уехала в Нахору к родственникам. И когда Марта пришла в воскресенье и узнала об отъезде Матрены Платоновны, то сразу как-то растерялась, испуганно глядя на Алексеева, словно предвидела неизбежное…
В этот день они стали близки. И до приезда хозяйки Марта ночевала у Алексеева. Они без устали занимались любовью и не могли налюбиться.
И вот теперь на их пути, по выражению Ножигова, «стена». Да разве можно исключать из партии за любовь к женщине? Скорей всего, Леонид Мартынович просто пугает. Настроен против спецпереселенцев, вот и выдумал. Да и потом, что может угрожать Марте? Да ничего. Все это выдумки коменданта.
На следующий день, в обеденный перерыв, Алексеев направился на лесоучасток и возле комендатуры встретил Ножигова. Пожимая Алексееву руку, комендант поинтересовался:
– Куда топаешь, если не секрет?
– К Сомову. Собирались вечером на охоту, надо кое-что уточнить.
– Тогда и я с вами на охоту. А Сомов домой направлялся, пошли, нагрянем. Его Софья такие щи варит!
Был Ножигов весел, держался так, словно и не было вчерашнего разговора, словно не отговаривал он Алексеева от женитьбы на Марте, не грозил секретарем райкома. И Алексеев еще раз уверил себя, что это лично Ножигову не нравится, что поднадзорная выходит за свободного человека. А секретарь райкома здесь ни при чем.
Выехали на озеро сразу же после работы и еще засветло разошлись по скрадкам. Озеро было неширокое, но длинное – тянулось среди тальников извилистой лентой. Утка шла хорошо, но почему-то не садилась в той стороне, где затаился Ножигов. Стемнело. И уже собираясь уходить к лагерю, Алексеев на фоне неба заметил стайку снижающихся уток. Стайка коснулась воды и тут же взлетела. Алексеев выстрелил сразу с двух стволов, и удачно: три утки упали в озеро. И сразу с противоположного берега раздался крик:
– Не стреляйте!
– Леонид Мартынович, это ты?
– Кажется, ты меня подстрелил.
– Погоди, я сейчас, – Алексеев вытащил из кустов ветку, спустил на воду.
И что только не передумал, пока греб к тому берегу… Ножигов стоял без правого сапога и, чиркая спичками, разглядывал ногу.
– Что?
– Да ерунда, несколько дробинок, через сапог пробили кожу. Займемся лечением у костра.
– Черт, я такое подумал, – крикнул с той стороны Сомов. – Ты как здесь оказался?
– Как? Ногами притопал. Утка к вам садилась, а ко мне – шиш.
– Но я слышал, ты стрелял.
– В кулика. Орет и орет, уток отпугивает, вот и пришлось пристрелить.
– Все, пошли водку пить, – предложил Сомов.
– Садись, Леонид Мартынович, перевезу.
– Не пристрелил, так утопить хочешь? Я к этой галоше близко не подойду.
– Да ветка только кажется такой хрупкой, на самом деле и трех человек выдержит.
– Нет, я лучше вокруг пойду. Да тут и недалеко.
– Тогда я уток соберу.
– Заодно и моих, – попросил Сомов, – должно быть три. А я пока костер разожгу.
При свете костра еще раз обследовали ногу коменданта. Сомов ножом выковырнул дробинки, протер ранки водкой.
– Представляю, что бы сделали с Гавриилом Семеновичем, случись с Леонидом Мартыновичем что серьезное. Ведь еще надо было доказать, что выстрел случайный.
– А что, хорошая мысль. Дробь в меня попала? Попала. Налицо факт попытки убийства. Так что, Гавриил Семенович, ты у меня на крючке. Могу казнить, могу миловать.