Страница 2 из 11
И тогда он позвонил Лиле.
Какого черта?!
Ну какого черта он бросил эти дворцы и набережные и отправился в путь? Какого черта он купил билет только в один конец? Почему – не привычным автостопом, ведь тогда бы была возможность все обдумать и вернуться в Петербург с полдороги?
Он прилетел в Якутск ранним зимним утром, туманным, морозным, безветренным, практически неотличимым от ночи. И поехал к себе, околевая от холода в своей петербургской косухе, спасавшей там от любой непогоды.
Перед отъездом в Питер он сделал дубликат ключей и отдал их Лиле. Просто так, вдруг понадобится.
Но о приезде не предупреждал. Думал: явлюсь сюрпризом, свалюсь, как снег на голову, задарю питерскими сувенирами, уговорю уехать туда, продам квартиру – будут деньги на билеты и на первое время…
В его квартире горел свет.
Он обрадовался.
Взлетел на свой четвертый этаж, отомкнул дверь, вошел в знакомую до боли прихожую с потемневшим от времени зеркалом.
И напоролся взглядом на мужские ботинки. Дорогие и важные, они вальяжно, по-хозяйски стояли прямо посередине, и рядом с его собственными смотрелись как лимузин рядом с «Москвичом».
Он даже не подумал тогда ни о чем. Молча разулся, бросил на пол дорожную сумку, повесил на вешалку куртку. Прошел в большую комнату, увидел букет цветов, сумел подивиться: зимой в Якутии цветы – редкая роскошь. Плюхнулся в кресло перед сервированным столиком и закурил.
Лиля вышла из спальни первой.
– Валерка? – сказала она и некрасиво осела в соседнее кресло. Валерка налил из початой бутылки коньяк в ту стопку, где был отпечаток губной помады и протянул ей вместе с шоколадной конфетой.
Она выпила. На ней была чужая рубашка, из-под пол которой вызывающе торчали обнаженные длинные ноги.
Валерка достал чистую рюмку, налил и себе. Не закусывая, выпил. Дорогой оказался коньяк, легко пошел.
– Ничего, что я так, по-хозяйски? – поинтересовался он и нацедил в рюмку еще. Лиля смотрела на него огромными васильковыми глазами. Под правым размазалась тушь.
Из комнаты вышел парень. Ненамного старше и ненамного крупнее Валерки. Лениво прикинув шансы, Валерка понял, что укатает его без особого напряжения.
– Детка, я в душ! – заявил парень и заметил Валерку. Тот с интересом беззастенчиво разглядывал его сквозь сигаретный дым. Обладатель лимузиновых башмаков застыл в изумлении.
– Детка, отпусти его в душ, – наконец нарушил минуту молчания Валерка, и Лиля кивнула, все еще разглядывая его, повзрослевшего, похудевшего, возмужавшего. Она молчала, все, крутя в руках опустевшую рюмку. Валерка забрал ее, наполнил снова.
Он словно стал сторонним наблюдателем, с любопытством разглядывающим агонию эмоций в душе.
– Ты оденься, что ли, пока твой дружок плещется. А то, знаешь ли, декорации, как в дешевой мыльной опере.
Выпил еще. Взял бутылку, взболтал содержимое, взглянул на этикетку.
– Вот что, любимая моя. Пока я еще спокоен, рекомендую убраться отсюда подальше. Иначе напьюсь и буду буйствовать. Я в гневе неприятен. И это ждать не заставит. Еще полагаю, объяснять мне ничего не нужно. Не дурак, все понял. А где не понял, там придумаю, фантазия у меня богатая.
А Валерка закурил еще одну сигарету, взглянул на часы и включил телевизор, чтобы полюбоваться, как наши футболисты в очередной раз проиграют не нашим.
Когда наши после целой серии виртуозных и хитро рассчитанных пасов в очередной раз промахнулись мимо ворот противника, в дверях комнаты вновь возникла Лиля. Постояла молча там, прислонившись к косяку. Валерка заметил ее краем глаза, но происходящее на поле его интересовало больше. Поэтому, не глядя, он заметил:
– Ботву с собой забери. И постельное белье желательно тоже. Я брезглив до крайности…
Потом они ушли. А Валерка досмотрел матч. Добил пачку сигарет. Допил коньяк. И лениво подумал, что теперь-то самое время забраться в теплую ванну и вскрыть себе вены.
Вместо этого сходил в магазин, купил какой-то водки и жрал ее в компании с гитарой, распевая самому себе матерные частушки и что-то из репертуара Летова.
Хотелось выть и биться головой о стену. Хотелось в город, где не страшно быть одиноким, где не страшно быть преданным, где не страшно быть…
Он пил, как черт. Время потерялось в беспорядочной смене дней и ночей. Какие-то старые знакомые, неизвестно как прознав, что он вернулся, вдруг стали заходить на огонек. И ведь он даже не озадачивался: как, откуда, какими путями они вызнали адрес, который он не любил называть?
Хотя, скорее всего, это он сам звонил им и звал к себе, боясь остаться наедине со своими мыслями.
Потом кончились деньги. И однажды, обнаружив, что похмелиться не на что, Валерка сунул голову под ледяной душ и поймал себя на том, что не было в его жизни Лили. Так, случайная сказка, приснившийся сюжет книги.
И не было в его жизни Петербурга. Потому что он прекрасен настолько, что реальность треснет по швам, пытаясь вместить его в себя.
И успокоился. И стало ему ничего не надо – ни любви, ни душевной гармонии. Только иногда снились облака, нанизанные на шпили дворцов, и мосты, ночами ведущие в небо…
Ловить попутку на Покровском тракте, если нет изрядной доли терпения, смерти подобно. Туда-сюда курсируют частники, промышляющие частным извозом и берущие деньги за то, чтобы доставить желающих из пункта А в пункт Б. Даже с автостопщиков, которых всегда можно отличить по пропыленности и беспечному выражению лица, они пытались содрать денег. Валеркин брат когда-то дал таким меткую кличку «деньгососы». И учил тогда еще малолетнего Валерку, что автостоп – это спорт, и не жалко подарить хорошему человеку денег, при условии, что он этих денег не требует. Во всех остальных случаях брат оплаты за дорогу не признавал.
Валерка обычно топал к Грэсу и там садился на любой автобус в сторону Табаги. Ехал так далеко, как удавалось – до дач или поворота на Табагу.
Там остановить транспорт было проще: все-таки уже изрядно от города.
Оттуда он отходил еще пару километров: автостопщика должно быть видно издалека. Два километра для бешеной собаки не крюк, для Валерки не расстояние. Особенно, если с музыкой.
Без плейера он в дорогу не отправлялся. «Чижа» любил. Гребенщикова. И «Крематорий». «А у Тааааани на флэту был старинный патефон, железная кровать и телефон. И больше всех она любила Роллинг Стоунс, Дженис Джоплин, Тирекс и Дорс…»
У него порой бывало: свяжется неразрывно в сознании песня и человек. И, слыша песню, он как будто вновь встречался с этим человеком.
…Таня не любила «Дорс». Она тоже любила «Чижа».
Как нелепо они встретились!
Это было в Петербурге, как раз в то время, когда он лабал в переходе на гитаре, еще неустроенный, неопределившийся, влюбленный в Питер.
Как-то шел он по Невскому, расцвеченному грибницами зонтов. А ведь Невский – это то место, где можно встретить кого угодно: бывшего одноклассника, давно потерянного друга, новую любовь…
Шел он, как обычно, с зачехленной гитарой за плечами, промокший насквозь – зонтиков он не любил.
А навстречу шла девчонка. Беленькая, невысокая, едва ему по плечо, и улыбалась.
Они зацепились взглядами друг за друга. Но прошли мимо, разошлись на те два шага, которые отделяют случайный взгляд от встречи. И вдруг она его окликнула.
– Бриг! – крикнула она. Он резко развернулся, уставился на нее. Услышать свою фамилию здесь, на Невском, в городе, где ни одного знакомого лица, за восемь тысяч шестьсот километров от родного дома для него показалось невероятным. А она заулыбалась еще больше, засияла вся, словно солнышко сквозь тучи и бросилась обниматься.
Они бродили по городу до глубоких сумерек и все не могли наговориться. Таня то выспрашивала, изменился ли Якутск, то травила анекдоты, то рассказывала какие-то истории, болтала, смеялась, прыгала.