По краю

– А можно разогреть на сковородке удобрение с фосфором – тоже мало не покажется, – встрял в разговор Дон. – Тут главное, чтоб не откачали, а то инвалидом останешься, и еще вытяжку закрыть, а то весь стояк с собой на тот свет заберешь…

– А я как-то травилась, – заявила Ольга. – Выпила упаковок пять каких-то таблеток, легла, жду, когда умирать буду… А меня тошнит прям жуть! А вены я еще не резала…

– Руле-ез… – негромко протянул Бриг, – значит, здесь одни суицидники собрались. Так какого хрена вы здесь сидите, штаны протираете и треплетесь об этом?! – внезапно закричал он на них, – мы же на крыше, на девятом этаже! Хотите с собой покончить?! Так давайте! Прыгайте вниз, чего сидите? Вперед! Раз! Два! Три!

…Он бушевал долго. Потом так же внезапно, как вспылил, успокоился, закурил, ушел от компании к самому краю крыши. За ним не пошел никто: притихшие, подавленные, они побоялись его трогать.

Юна задумчиво перебирала гитарные струны. «Скучно», – подумала она. Народ подтянулся еще не весь, а те, кто успел подойти, сидели какие-то мрачные и задумчивые. Разговор, едва начавшись, увядал на глазах. И даже никто, как обычно, не просил Юну сбацать «что-нибудь такое эдакое» на гитарке. Может быть, это погода так действовала: с сопок тянуло дымом горящей где-то тайги, он заволок весь город. «Скучно», – снова подумала Юна. Такая обстановка была ей невыносима.

– Ну что, сообразим на портвишок? – рявкнула она вдруг так, что все подпрыгнули. На секунду это оживило обстановку, но тут же все снова сникли.

– Денег нет, – простонал Герман.

– Да когда они были? – возразила Юна и распорядилась. – Выгребайте мелочь из карманов!

Вскоре у Юны в горстях оказалась увесистая горка монет.

– Ну что, добровольцы есть? – поинтересовалась она, обводя взглядом апатичных приятелей. – Чп?

– Юночка, ты представляешь себе, это же надо встать, взять деньги, спуститься с девятого этажа, пересечь двор, зайти в магазин, отдать деньги, забрать выпивку, пересечь двор, подняться на девятый этаж… А если в магазине еще и очередь? Нет, я на такой подвиг не способен!

– Ну и черт с тобой! – искренне сказала Юна. – Ган! Ган, ты же меня любишь?

– Люблю безумно, но Юночка, зайка моя, у меня ноженьки не пляшут, рученьки не машут, сердце выпрыгивает, печень вываливается, и требуется ампутация позвоночника… Ты же не отправишь меня, такого больного, в бешеную даль?

– Отправлю! – пообещала Юна, вкладывая в эти слова несколько иной смысл. – Бриг, сходи, а?

– У меня стоит, ходить не могу, – лениво, с обезоруживающей откровенностью произнес он.

– Я пойду, – вдруг встал Дон.

– Я тоже, – вместе с ним поднялась тихая, незаметная Катя. С их уходом, в ожидании скорого разнообразия жизни в виде портвейна, компания ожила. Герман взял гитару, провел по струнам и запел:

– В темно-синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов-колдунов

Облетает листва…

На полянке траву

Панки в полночь курили

И при этом

Напевали

Странные слова…

Припев подхватили все, воодушевляясь с каждым словом все больше. В конце концов все уже просто радостно орали слова песни, не заботясь ни о каком эстетическом чувстве, и уж тем более забыв, что в песне есть мелодия.

– А нам все равно, а нам все равно,

Твердо верим мы в древнюю молву:

Храбрым станет тот, кто три раза в год

В самый жуткий час курит трын-траву!..

На этом жизнеутверждающем аккорде крышка люка распахнулась. Но на крышу вылезли не Дон с Катей и портвейном, а дядька в майке-тельняшке, обтягивающей пивное брюхо, тренировочных штанах с пузырями на коленях и в тапочках на босу ногу. В руках он держал двустволку.

– Наркоманы! – с ходу заорал он. – Алкоголики! Тунеядцы! Водку здесь пьянствуете, наркотики курите! Ментуры на вас не хватает! Дитям гулять мешаете!

– Они у вас что, по крыше гуляют? – поинтересовалась ехидная Юна.

– Какая разница! Прыгаете здесь по головам, бегаете, как пушки!

– Пушки не бегают! – расхохотался Бриг. Это взъярило дядьку еще больше.

– Расстреляю вас на фиг, мне еще и спасибо скажут! – проорал он, наставляя на Брига свое ружье. Тот же при виде этого захлебнулся смехом, он хохотал от души, словно ему рассказали новый анекдот. Остальные ошарашенно наблюдали за этой картиной.

– Бать, да ты чего? – первым опомнился Ган.

– Я вам не батя! Ваши бати – шлюхи подзаборные, а моя дочь в аспирантуре учится!

– Мы тоже учимся, – отпарировала Юна, – и тоже не в спецшколе!

– А вы стреляйте, стреляйте! – веселился Бриг. – Вот только в дуле у вас погремушка торчит! Это ничего, да? Не помешает?

Дядька заглянул в дуло своего ружья и, действительно, извлек из него оранжевую погремушку на палочке.

– Внук, наверное, засунул, – засмущался он. Спрятал игрушку в карман, и, кряхтя, начал спускаться в люк. Однако оставлять поле боя просто так ему не хотелось, поэтому он напоследок погрозил кулаком и заявил:

– Еще хоть один звук увижу – пеняйте на себя!

– Не увидите ни звука, честное пионерское! – торжественно пообещал Бриг и снова захохотал.

– Нет, ну вы посмотрите на него! – начал дурачиться Чп, едва дядька скрылся из виду, – всех перестреляю! Еще хоть звук уви-ижу!.. А сам-то, блин, пузатый, как беременный. Да я бы его одной левой! Мышцы надо качать! Мышцы! Вот, как у меня! – он задрал рукав рубахи, согнул руку. – Смотри, какие у меня мышцы! Прямо играют! – обратился он к сидящей неподалеку Ольге. – Ведь играют же, правда?

– Во что они у тебя играют, в прятки? – с ленцой поинтересовался Бриг. От его веселья не осталось уже и следа. Чп хотел было обидеться, но тут же отвлекся, ибо на крыше, ко всеобщему восторгу, наконец-то появился портвейн. Появился, конечно же, не сам, а с помощью Дона и Кати, но на этот малозначительный факт никто как-то не обратил внимания. Бутылки, конечно же, сразу раскупорили и пустили по кругу.

– У меня тост, у меня тост! – прыгал и кричал Герман, пытаясь обратить на себя внимание.

Ольга сидела в стороне от компании. За все это время она так ни разу и не улыбнулась. Бриг же, удобно растянувшись на согретой солнцем крыше, поленился встать и выпить портвейна. В конце концов, выпивка как таковая, его не шибко сейчас интересовала. На данный момент его больше интересовало необычайно тихое поведение обычно шумной Ольги.

– Что с тобой сегодня? – спросил он у нее.

– Все нормально, у тебя что, есть проблемы? У меня проблем нет! – ответила она ровно. Даже, пожалуй, слишком ровно. Бриг заподозрил, что она сдерживает слезы, однако, ее волосы, падающие на лицо, не давали этого увидеть.

– Ну-ка, посмотри на меня, прелестное дитя. – Она повернулась, и, действительно, он увидел закушенную губу и стоящие в глазах слезинки. – Рулез, – вздохнул он. – Рассказывай.

– Да нечего рассказывать. Отец опять нажрался. Я маме говорю, чтобы она с ним развелась, а она, – и тут Ольга всхлипнула, – любит его… Любит, понимаешь? Да ни фига ты не поймешь. У тебя же нет родителей…

– Пойму… – снова вздохнул Бриг, – даже лучше, чем ты думаешь.

– Я устала, понимаешь? Он ограниченный, получеловек уже какой-то! Только и думает, как бы напиться… Алкаш старый… – Ольга замолчала, думая о чем-то своем. И вдруг добавила, – Бриг, я хочу попробовать.

– Чего? – не понял он.

– Ну эту… пыль.

– Не надо бы тебе в таком состоянии… – засомневался он.

– Надо! – оборвала Ольга. – Так у тебя есть?…

– У меня всегда есть.

Они ушли на другой конец крыши, подальше от шумных приятелей. Бриг достал спичечный коробок, высыпал из него бурую пыль на фольгу и дал Ольге мундштук. Зажег под фольгой огонек зажигалки.

– Втягивай дым, – тихо произнес он. Ольга послушалась, – представь себе, что мы идем по лестнице в небо на поляну, усыпанную земляникой. Лестница хрустальная, и ступени звенят под ногами нашими, а мы ищем тропинку меж каплями дождя…