Страница 38 из 43
Его ребята никого не подсаживают, не ездят «бомбить», то есть не занимаются извозом. Они – определённая каста, для которой извоз – позорное явление. С такими они не здороваются.
Вдруг торопливо вошёл Ахмадиша-бабай:
– Саит Яруллович, вас к телефону… Срочно. Звонила жена Фердинанда. Дышит учащённо, чувствуется – плачет.
– Фердинанда убили, – сказала она и замолкла.
– Где, как?
– На улице застрелили. Около машины. Когда выходил из машины. Я знала, что так и случится, – сказала она и вновь зарыдала.
Когда узнаёшь сообщение о страшной новости, поначалу не находишь нужных слов. Утешать бесполезно, а нужные слова на ум не идут.
– Кадрия-ханум, я разделяю ваше горе… Расходы по похоронам мы возьмём на себя. Где он сейчас?
– В морге, где же ещё!
– Сейчас я возьму помощников и поеду туда! (Надо бы ещё что-нибудь сказать.) Мы вас не оставим. Пока, до свидания.
Подозвал Замира, ему и другим ребятам дал поручения по организации похорон, выгнал из подземного гаража машину, сам сел за руль и поехал в главный офис.
Заезжать не стал, лишь посигналил. На знакомый сигнал вышел Халиль. Сакманов посмотрел на помощника. За несколько лет безмятежной, размеренной, обеспеченной жизни Халиль похорошел, лишь только расползающаяся лысина немного портила картину.
Иной, даже имея возможность, не занимается собой, ходит в чём ни попадя. Нигматуллин не из таких. Уж он точно не наденет ни грязной рубашки, ни чинёной обуви, ни одежды после химчистки. Таким образом он пытался компенсировать свою необразованность, недалёкость, отсутствие чувства юмора. Кто чем живёт. На нём белый костюм, чёрные лаковые ботинки. «Вот кому легко живётся», – с лёгкой завистью подумал Сакманов.
– Красивая у тебя тачка, – сказал Халиль, сев в машину. – И так же беззаботно продолжал: – Ход мягкий. Ездить в такой одно удовольствие. Умереть под такой машиной согласилась бы и Анна Каренина. Когда наши научатся делать такие, как бы сказали турки, «араба»?
Халиль, после того как с челноками съездил в Турцию, старался в разговоре то и дело ввернуть турецкое словечко. Это ему доставляло огромное удовольствие: мол, видите, каков я.
– Да, турецкий язык прекрасен. Язык султанов.
– Скажешь, на языке твоего деда ханы не разговаривали?
– Так это давно было. Сейчас хозяева жизни говорят только по-русски. А турецкий язык – он забавный. Утром кричу жене: «Принеси мне пару бардаков». Она удивлённо смотрит. А мне нужно всего лишь две чашки чаю. Или говорю: «Где мой кара-рат, куда дели?» Она опять ничего не понимает. А это я галстук ищу. Когда ухожу, говорю: «Встретимся у дурака», а это значит, что на остановке.
Ещё одну привычку Халиля не любит Сайт. Раньше он вроде таким не был. Но люди постепенно меняются, приспосабливаются к среде, подражают, перенимают привычки окружающих. От страха, что его все обманывают, о самых элементарных вещах постоянно переспрашивает, делает вид, что не понял или не расслышал.
– Ты о чём, хозяин?
На последнем слове специально делает ударение. В начале Саит по три раза повторял сказанное. Когда понял тактику Халиля, перестал это делать.
– Да так, ничего, Халиль-бей.
Халиль чувствует настроение шефа и меняет тему разговора. Саит специально прибавляет скорость.
– Не спеши, Саит Яруллович, ГАИ стоит с радаром.
– Заплатим штраф. Им ведь тоже надо жить. Вон Фердинанд, он бы сейчас за ценой не постоял… Да поздно.
– А что с ним? – спросил беззаботным тоном Халиль. Во всяком случае, так показалось Сайту.
– Застрелили. Сейчас едем за ним в морг. Я думал, ты давно знаешь.
Как ни странно, Халиль эту новость воспринял спокойно, по крайней мере, с сиденья не сполз.
Санта же эта смерть потрясла. Он чувствовал, что может быть продолжение. Ему было тяжело.
Саит пришёл к твёрдому решению убрать с дороги Мансура. Способ один – «проводить в рай». Между принятием решения и его осуществлением лежит неизвестное. Даже для такого крутого парня, как Шуруп, Мансур оказался крепким орешком. Встретиться один на один с Мансуром у его дома было почти невозможно.
Абсолютно ни от кого не зависимый хозяин ресторана живёт по свободному графику. То в десять часов выйдет из дома, то в одиннадцать. Когда пешком уходит, когда на машине…
Вечерами возвращается поздно, как правило, не один, друзья подвозят, частенько гурьбой провожают аж до самого третьего этажа. В машине почти всегда бывают девочки. Но их он домой не берёт, оставляет в машине. Видимо, побаивается религиозной матери. Дожив до тридцати семи, он ещё ни разу ни с кем официально не регистрировался. «Ждёт, когда мать подохнет», – злобно ухмыляясь, сказал Шуруп.
Конечно, краем глаза хочется взглянуть на девочек. Но близко подходить нельзя, могут запомнить. Пахан неоднократно говорил: у дома тебя не только люди, но и собаки не должны учуять.
Уже вторую неделю сидит в засаде Шуруп за старой ивой. Ива эта ему теперь, что старый знакомый. Ему знакома каждая ветка. Уж столько раз он их пересчитывал.
Его цепкий взгляд бесстрастно шарит по соседним домам, асфальту. Но ни на минуту не выпускает из внимания нужный подъезд пятиэтажного дома…
Мансур вернулся домой только в одиннадцать вечера. В одной из комнат недолго горел свет. Потом погас – ужинает Мансур на работе, чтением глаза свои не утруждает.
С чёрного небосвода тускло светят звёзды. Им что… Им никого убивать не надо.
На расправу с Мансуром Пахан дал месяц сроку. Проходит уже вторая неделя. Конкретный день Шуруп не назначил. Как бы человек ни хорохорился, как ни подбадривал себя фразой типа «всё равно пробью я твой котелок, товарищ директор», оказывается, даже самым спокойным человеком овладевает беспокойство. На Мансура жребий пал не случайно.
Фердинанда, ответственного за поиск и отправку сухого молока в страны Балтии, пристрелили совершенно неожиданно на улице в один из сумеречных дней. Это было как раз в те дни, когда он крутил роман с симпатичной бабёнкой, работавшей в одном из магазинов, расположенных на этой улице. Всё точно рассчитали: день, время встречи с ней. И когда он запирал машину, подъехали сзади и всадили в него три пули: в голову, спину и руку.
Похороны устроили роскошные. Но вернуть его уже было нельзя. Оставалось одно из двух: либо пожелать ему место в раю, чтобы земля ему была пухом, прочитать заупокойную и помянуть, либо отомстить за него.
Саит понял, что убийство – дело рук Мансура. Разумеется, он сделал это не сам. Но в том, что именно он организатор убийства, сомнений не было.
И если эту смерть простить, и сам Мансур, и другие кланы могли бы неправильно понять. Саит окликнул Шурупа. Плотно прикрыл дверь.
– Сунгат, вот мы и Фердинанда потеряли, – сказал Сайт, придавая своему голосу нарочито скорбное звучание.
Он начал на чём свет стоит поносить эту неизвестную силу, вырвавшую из их рядов чуть ли не святого человека:
– Собачье отродье, подлые шакалы! Эх, отловить бы и раздавить, как червей, посадить на крючок да пустить на корм щукам! Булавой бы дедовской проломить хребет! – Так он долго и не без удовольствия давал волю чувствам.
А Шуруп смотрел и думал с завистью: «Да, я так не умею. Не сидел вроде, а как шпарит. А как идёт ему это». Он ещё больше зауважал Пахана.
Наконец Саит успокоился, помолчал и резюмировал:
– Мне его ещё долго будет не хватать. Парень был надёжный, деловой, основательный. Сейчас моим правым крылом, моей надеждой остаёшься ты.
– Спасибо, шеф.
Добившись от собеседника нужной реакции, Саит приступил ко второй части разговора.
– Покойный ещё несколько дней тому назад говорил, что уважал тебя, любил как брата.
– Правда?
– Мне сейчас не до шуток. Не время сейчас шутить, сам знаешь.
– Это точно.
– Ты как к нему относился?
– Он был вашим помощником, по возрасту старше нас, поэтому нас не очень жаловал.
– Горд был, это правда. Через это и врагов имел немало. Впрочем, друзей тоже было много. Ну а как же, у авторитетных людей всегда есть завистники.