Страница 3 из 20
А. Еники вспоминает, что Татарское книжное издательство решило выпустить отдельной книгой его фронтовые рассказы, но из сборника был исключён рассказ «Ялгыз каз» («Одинокая гусыня»): «Менә шуның сигнальные килгәч кенә, минем үземә әйтеп тә тормыйча, әлеге «Ялгыз каз» хикәясен китаптан чыгарып ташлаганнар. Мин, белеп алгач та, нәшрият редакторларына йөгереп бардым: «Нигә, ни өчен?» «Ярамый», – диләр. «Ни өчен ярамый?» «Ярамый, вәссәлам!» – аңлатып тору да юк… Китапның редакторыннан сорагач, ул да төшереп калдыру ягында, хикәя идея ягыннан тотрыксыз, имеш!.. Ходаем, ни дигән сүз бу?! Шуннан соң мин тиз генә Союз идарәсенә гариза язып бирдем, – әлбәттә, яклауларына бик нык ышанып… Күпмедер вакыттан соң, берничә кеше җыелып, миннән башка гына гаризаны караганнар… Нәтиҗәсен миңа мөхтәрәм бер язучы әйтте: «Хикәягезне китаптан чыгарып ташлап бик дөрес эшләгәннәр!» – диде ул, хәтта тавышын да калынайта төшеп… (Ачуы килгәндә аның шулай тавышын калынайтып, һәр сүзенә басым ясап әйтә торган гадәте бар иде.) Шуның белән мәсьәлә хәл ителде – хикәя китаптан төшеп калды…» [Еники, 2000, 4: 456–457]. «И вот в сигнальном экземпляре обнаружил, что рассказ «Одинокая гусыня» из сборника выкинули, ничего не сказав мне. Узнав это, я побежал к редакторам издательства: «Почему, за что?» «Нельзя», – говорят. «Почему это нельзя?..» «Нельзя, и всё тут!» – и объяснять ничего не стали… Поговорив с редактором книги, узнаю, что он тоже считает, что рассказ следовало убрать – сборник от этого якобы выигрывает, становится более цельным!.. О Аллах, да что же это за глупости такие?! Я подал в правление Союза заявление, естественно, рассчитывая на поддержку… Через какое-то время несколько человек рассмотрели его в моё отсутствие… О результате один уважаемый писатель сказал мне так: «Они поступили очень верно, убрав рассказ!» – при этом он понизил голос (у этого человека была привычка такая – когда он злился, говорил басом). На этом дело закончилось, рассказ из сборника выпал» [Еникеев, 1998: 421].
Эта же история повторилась и с рассказом «Тауларга карап» («Глядя на горы»), который в 1948 г. тоже не «прошёл» – журнал «Совет әдәбияты» («Советская литература») отказался его публиковать. Повесть «Саз чәчәге» («Болотный цветок», 1955) о превращении секретаря райкома в обывателя, объёмное произведение «Рәшә» («Марево», 1962), в котором обличаются мещанство и эгоизм, с трудом удалось издать. Обе повести вызвали недовольство критиков, чувствовавших, что А. Еники переходил границы «дозволенного», и не желавших признавать типичность подобных явлений в советском обществе. А. Еники констатирует: «…Кыскасы, мин әдәбиятка авыр кердем, озак кердем. Бик озак мин үземне язучы дип атарга да кыймыйча йөрдем. (Тыйнаклыктан түгел, ә үземә ышанып бетмәүдән.) Әйберләрем авыр уза, кат-кат төзәтергә туры килә, күп бәхәс-тартышлардан соң гына үткәреп була торган иде. (Редакторлар гадәттә «шиклерәк» әйберне үткәрмәскә тырышалар, чөнки соңыннан берәр төрле җәфасы килеп чыгарга мөмкин, ә үткәрмәгән өчен беркем алдында да җавап бирәсе юк.) Кайчагында әнә шулай тауга каршы таш тәгәрәткәндәй азапланырга туры килә иде» [Еники, 2000, 4: 459]. «…Короче, в литературу входил долго, трудно. Я не смел называть себя писателем (не из-за скромности, а потому, что не было веры в себя). Написанное шло тяжело, по многу раз приходилось дорабатывать, произведения мои получали «добро» лишь после того, как побывают под перекрёстным огнём критики. (Редакторы, как правило, не торопились с изданием «подозрительных» рукописей, потому что после от них следовало ожидать неприятностей, а за задержку отчёта никто не требовал.) Мои усилия издаться можно было бы сравнить лишь с муками Сизифа, безуспешно пытавшегося вкатить огромный камень в гору» [Еникеев, 1998: 424–425].
В «Последней книге» А. Еники вводит читателя в свою творческую лабораторию, показывает, как разнообразные жизненные впечатления связывались с художественными замыслами, раскрывает свои взгляды на сущность и задачи писательского труда: «Иҗат – изге гамәл. Әдип, Тукай әйткәнчә, дөньяга «күкрәк тәрәзәсен» ача. Бу минутларда ул һәртөрле тормыш ваклыкларыннан арынган булырга тиеш. Иҗат өчен иң кирәге – җан тынычлыгы. Әмма минем тыныч җан белән эшкә утырган чакларым сирәк булгандыр… Шуңадыр, ахрысы, мин үземнең язучы булып китүемә әле дә еш кына гаҗәпләнеп куям. <…> Язу – акыл һәм йөрәк эше – миңа калса, иң авыр эш. Таләпләр күп, җаваплылык бик зур. Менә шул җаваплылыктан курыкмас өчен, төрле таләпләр алдында югалып калмас өчен, язучы иң элек, ничек дим, үзенең төп максатын билгеләргә тиеш (кыйбласын дип әйтергә дә ярый). Ә максат ул – нәрсәгәдер ышану, нәрсәнедер бик нык теләү дигән сүз… Бары шул нигездә генә иҗат итәргә мөмкин» [Еники, 2000, 4: 460–461]. «Творчество – дело святое. Писать, по словам Тукая, значит «распахивать миру грудь свою». В эту минуту он должен быть свободен от всех житейских дрязг и мелочей. Самое главное, что требуется для творчества, – это душевный покой. Однако мне редко удавалось садиться за работу со спокойной душой… Может, поэтому я до сих пор частенько удивляюсь тому, что стал писать. <…> Писательский труд – это напряжённая работа ума и сердца, самая тяжёлая, на мой взгляд, работа. Требований много, ответственность огромная. Чтобы не пасовать перед ответственностью, не пугаться требований, писатель прежде всего должен определить главный смысл своего творчества, его направленность. А смысл творчества – это вера, убеждённость и большое, очень большое желание… Только при наличии этих условий можно надеяться на успех» [Еникеев, 1998: 426–427].
Исходя из идеи творчества как высокого призвания, связанного с большой ответственностью, А. Еники определяет характер отношений между автором и читателем, критерии художественного совершенства произведений, основные принципы поэтики и стиля, которых старался придерживаться: «Мин, мәсәлән, һәр эштә гадилекне, табигыйлекне яратам һәм әсәрләремне дә мөмкин кадәр гади, табигый итеп язарга тырышам. Мин шулай ук ачык, ихлас булуны яратам һәм әсәрләремдә дә фикернең ачык, хисләрнең ихлас булуына омтылам. Аннары, мин ялганны, фальшьны, ялагайлыкны бер дә яратмыйм һәм язган чакта шулар начар ис шикелле әсәремә кермәсен дип бик сакланам. Янә мактануны да, дан артыннан чабуны да бер дә яратмыйм, һәм, сез күрәсездер, минем геройларым күбесенчә бик тыйнак, инсафлы кешеләр» [Еники, 2000, 4: 460]. «Я, к примеру, во всём люблю простоту и естественность, а потому и произведения свои стремлюсь писать как можно проще и естественней. Люблю также открытость и искренность и при работе над рукописью стараюсь, чтобы мысли были предельно открыты, а чувства искренни. Потом я не выношу лжи, фальши, подобострастия и, как от дурного запаха, оберегаю от них свои произведения. Не люблю хвастовства, мне не свойственно честолюбие, а потому вы, наверное, заметили, что большинство моих героев – люди тихие и скромные» [Еникеев, 1998: 426].
А. Еники – писатель широкого исторического взгляда на современную ему действительность, отразивший в своих произведениях драматическую эпоху социальных потрясений и войн. В центре его внимания – психологическое состояние обыкновенного человека, оказавшегося в этих условиях, мотивы его поступков, воздействие внешних сил на судьбы людей, поведение личности в ситуации выбора. Повествование о частной жизни героев изобилует тщательно отобранными бытовыми, этнографическими, психологическими и другими подробностями. Вместе с тем проза писателя вбирает в себя стихию лиризма, эпичность сочетается с поэзией чувств, объективная манера письма не исключает открыто выраженной авторской позиции. Писатель прямо заявляет: «Инде характерга килсәк, моны язучының үзеннән башка кем генә аңлата алыр икән?! Бик четерекле, нечкә эш бит – әсәрдә язучының үз йөзен күрү… Халыкта «мал иясенә охшый» дигән сүз бар, бәлки, шуннан чыгыбрак аңлатырга кирәктер…» [Еники, 2000, 4: 460]. «А что до характера, то кто же сможет объяснить его лучше самого писателя?! Очень тонкое это дело – уметь в произведении разглядеть… лицо автора… Есть такая народная мудрость: «По хозяину и добро», думаю, тут и надо искать разгадку» [Еникеев, 1998: 426]. Непосредственным проявлением характерной для прозы А. Еники философской и художественно-эстетической концептуальности являются особый тип отношений между автором и героем, при котором между ними отсутствует внешняя граница, символические образы и мотивы, своеобразная структура сюжета, в основе которого – коренное изменение образа мыслей, мироощущения, жизненной позиции персонажа.