Страница 15 из 20
Этот её жест неожиданно задел парня за живое. Он невольно откачнулся назад и вдруг с горечью подумал: «И что это я позволяю какой-то кукле измываться над собой?!» В ту же секунду он выдернул из-за пазухи белый свёрток и бросил его на колени ханум:
– Вот, возьмите!
Та, разумеется, почувствовала всю ненависть, которую он вложил в эти два коротких слова, но, будто дразня его, воскликнула:
– Вот и молодец!
Она вынула платок из бумаги и развернула его. Платок затрепыхался в её руках, переливаясь весёлыми, как оперение павлина, красками.
– Ой, как красиво! До чего же красиво! – проговорила она в восторге. – А мне идёт?
Она накинула платок на голову, и лицо её, словно озарившись светом, стало ещё привлекательней. Сквозь растерянность и досаду она читала на лицах окружающих откровенное восхищение. Они зачарованно смотрели на лёгкий шёлк, нежно обвивавший её волосы. Харис, видимо, боясь, что не сдержится и сорвёт с неё платок, резко поднялся и быстрыми шагами пошёл прочь.
– Куда же вы? – закричала Диляра-ханум ему вдогонку и вдруг залилась громким смехом.
С ней творилось невероятное. Она повязывала платок то на голову, то на шею, то накидывала на плечи, то свободно размахивала им. Она хохотала, шалила, дурачилась… А потом вдруг обнаружила, что осталась одна: друзья Хариса куда-то исчезли, словно растворились в воздухе.
Ханум вдруг поняла: ребята отвернулись от неё! Она смущённо притихла, как-то разом сникнув. Растерянно оглядевшись, она печально двинулась по палубе. Как малышу, обиженному сверстниками, ей хотелось плакать. Войдя в каюту, она устало опустилась на койку… Задумалась… Вот ведь как получилось! Выходит, она совсем чужая для них! Они чураются её! Бросили – и всё тут… А за что? За то, что отняла платок? Но ведь она пошутила, только пошутила! И непременно вернёт!
Диляра-ханум упала на подушку и беззвучно заплакала, вздрагивая… Ей уж и пошутить нельзя. Видно, молодость, весёлая, бесшабашная молодость, потеряна для неё навсегда!.. Как же ей быть? Если муж старше на двадцать четыре года, что же теперь, избегать людей, ни с кем не пошалить, не посмеяться?.. И за что ребята наказали её так жестоко? Почему молодёжь столь бессердечна – не хочет ничего понять?
…А всему виной зависть, всё от зависти! Они не любят её, потому что ей живётся лучше. А ещё за то, что она красива, богато и нарядно одета, за то, что едет в отдельной каюте. А на душе у неё пустота – до этого им дела нет.
Так, обиженная и заплаканная, она незаметно задремала.
Проснулась Диляра-ханум оттого, что кто-то осторожно постучал в дверь. Она подняла голову, взяла со стола зеркальце, быстро вытерла глаза, поправила причёску «Уж не он ли?» – пронеслось в голове – в сердце вспыхнула искра надежды.
– Войдите! – крикнула она, волнуясь.
Дверь открылась – показался приятель Хариса в клетчатой рубашке.
– Извините, – сказал он, останавливаясь на пороге, – я к вам по делу.
– Проходите! – Диляра-ханум старалась быть приветливой.
Парень прошёл и сел на стул. Не зная, как начать, он молчал, потирал ладонями колени. Диляра-ханум заговорила первая:
– Так в чём дело?
– Да всё то же – платок, – сказал парень, понизив голос, будто собираясь поведать тайну. – Вернули бы вы его, а?
– Вас послал ко мне ваш друг?
– Нет, не посылал. Мы поговорили между собой и решили попросить вас. Видите ли, Харис вёз его в подарок. Да что от вас скрывать: он купил его своей девушке. А она недавно поднялась после тяжёлой болезни. Вот ведь оно как!.. Харис не хотел ехать к ней с пустыми руками, а студент, сами знаете, больших подарков делать не может… Потом он так радовался удачной покупке. И вот доигрался – упустил! А вам, я думаю, платок не так уж и нужен? А если хотите, мы могли бы вам что-нибудь…
Диляра-ханум не дала ему договорить:
– Да за кого вы меня принимаете?! – воскликнула она сердито. – Неужели я похожа на человека, способного отнять у ближнего дорогую для него вещь? Это была шутка, понимаете, шутка и ничего больше! Мне от вас ничегошеньки не нужно, верну я, верну ваш платок! Только… почему же друг ваш… Харис… сам не хочет объясниться со мной? Стесняется? Или не желает унижаться, гордость не позволяет? И напрасно! Вы передайте ему: пусть придёт, я вложу платок в его собственные руки.
Парень озадаченно потёр лоб:
– Не придёт он!
– Почему?
– Не из тех, кто кланяется!
– Ах боже мой! Ну почему кланяться? Мне не нужен его платок. Просто хочется отдать ему самому. Потом… хотелось поговорить. Понимаете? Чтобы не было обиды, ожесточения. Так ему и скажите: хочет, мол, поговорить с тобой, ладно?
– Ох, боюсь, ничего не выйдет! – парень с сомнением покачал головой. – Уж очень вы его обидели!
– Ну чем же? – воскликнула Диляра-ханум, сокрушаясь.
– Вы играли с самой дорогой для него вещью.
– Нет, нет, неправда! Я всё объясню ему, если надо будет – попрошу прощения, пусть только придёт!
– Ладно, передам, – сказал парень и нехотя вышел в коридор.
…Но Харис не пришёл. Диляра-ханум, аккуратно завернув платок в бумагу и сунув под мышку, несколько раз выходила на палубу, прохаживалась, ожидая, но напрасно! Из ребят тоже никто больше не явился. Должно быть, Харис не только сам не пожелал встретиться с ней, но и друзьям строго-настрого запретил вступать в переговоры. Это ставило Диляру-ханум в затруднительное положение, потому что она тоже не могла теперь пойти к ним. Если она явится туда, эти надменные мальчишки непременно решат, что она пришла с повинной. Но виновата ли она на самом деле?
Оставить платок у себя тоже нельзя. Ну как тут быть? В Волгу выкинуть, что ли?
…Долгий летний день постепенно угас; вот и ночь; публика на пароходе угомонилась. В салоне и на палубе погасли огни. Только впереди парохода, в тёмной вышине, казалось, одиноко летит тусклый огонёк.
Диляра-ханум, измученная ожиданием и бесконечным хождением, увидев, что на палубе не осталось ни души, отправилась, наконец, в каюту… Как была, в одежде, прилегла и мгновенно уснула; видно, волнения и усталость доняли её… Трудно сказать, сколько длился этот сон, вернее, полузабытьё, когда обессилевшее тело, отяжелевшая голова погружаются в покой, а душа продолжает страдать и метаться. Диляра-ханум очнулась оттого, что пароход глухо ткнулся во что-то и заскрипел, сразу откуда-то снизу поднялся гул голосов. Она открыла глаза и, приподняв голову, прислушалась, силясь понять, что происходит, потом, встрепенувшись испуганно, вскочила и выбежала из каюты. Платок она не выпускала из рук даже во сне. Прижав его к груди, бросилась вниз, в четвёртый класс, и принялась искать студентов. Их, однако, нигде не было. Отчаявшись, наконец, Диляра-ханум разбудила пожилую женщину, дремавшую в ногах спящего ребёнка.
– Апа, здесь студенты ехали – три парня и девушка… Скажите, где они?
– Сту… студенты? – повторила женщина, прикрывая рот ладонью, не в силах сдержать зевоту. – Кто же это может быть?
– Ну… один высокий такой, чернявый, у другого рубаха в клетку…
– А-а! Вот вы о ком… Так ведь сошли они, красавица ты моя.
– Сошли? – Диляра-ханум склонилась к самому лицу женщины. – Когда, где?
– Да вот только и сошли. Не видела разве? Ведь вот-вот как отплыли-то.
Диляра-ханум бросилась к дверям. Ничего, кроме чёрной воды, разглядеть было невозможно. Она взлетела по лестнице вверх, бегом помчалась к корме… В каких-нибудь ста пятидесяти – двухстах шагах мерцают огни маленькой пристани. Если всмотреться хорошенько, можно даже различить поднимающихся на крутой берег людей. Не вполне отдавая себе отчёт в том, что она делала, Диляра-ханум подняла руку и крикнула, волнуясь:
– Ха-а-ри-ис!
Однако голос её, сдавленный волнением, быстро угас, поглотился ночной пустотой – даже сама она толком не расслышала себя. На мгновение она притихла, закрыв глаза, потом быстро вынула платок из свёртка и, взмахнув им, выпустила над чёрной пучиной. Лёгкий шёлк, выскользнув из её пальцев, вспорхнул вверх, всколыхнулся и исчез, будто растаял в ночной мгле…