Страница 32 из 37
______________
* Намек на известную в древности пословицу "Только раб мстит сразу, а трус - никогда".
Хирдманы и гости в гриднице замолкли, даже женский стол притих. Все ждали ответа Эрнольва, но он молчал, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, найти слова для тех противоречий, которые мучили его со дня возвращения. Да, и глаз у него остался один, и брат погиб - но кому же за это мстить? "Гнилую смерть" на Аскрфьорд наслали ворожбой квитты, и чудовищного тюленя вызвала из пучин какая-то квиттинская ведьма, при упоминании о которой Хродмара передергивает. Эту ведьму, а заодно и всех квиттов, считают своими врагами Хродмар, Торбранд и еще многие другие, кому хочется добычи и воинской славы. Но зачем напрасно вести людей на гибель, если боги не с нами?
Эрнольв чуть не застонал от тоски: был бы на его месте Халльмунд, он бы живо нашел нужные слова, убедил конунга, заставил бы всех смотреть себе в рот. Халльмунда невозможно было остановить, он мчался вперед неудержимо, как морской вал в бурю. А Эрнольва давили и оглушали десятки глаз, устремленных на него с вызовом и недоброжелательством. "Кто ты такой и почему смеешь стоять у нас на пути? - громко спрашивали они. - Как ты смеешь думать, что ты один прав, а мы нет?"
- Я никогда не звался трусом... - начал Эрнольв, поскольку молчать дальше было невозможно, и по старой привычке прижал к груди золотой полумесяц. - Я не боялся идти в битву, если в ней есть надежная цель...
И вдруг что-то случилось в глубине его души: словно треснул лед и проснулся весенний родник. Новая сила хлынула в жилы, Эрнольву стало легко, как будто сама валькирия взяла его в объятия и понесла над землей; слова, мгновение назад тяжелые и редкие, вдруг взвились целым роем и кинулись на язык, толкаясь и тесня друг друга.
- Я слышал, что в древние времена прославляли конунгов, которые сумели сами выбрать час своей смерти! - громко и быстро заговорил Эрнольв, чувствуя, что какая-то теплая и мощная волна несет его помимо воли. - Один даже умудрился сжечь себя в доме вместе с дочерью и дружиной, потому что не хотел уступить в битве многочисленным врагам. Но мне не думается, что и в наше время такого человека назовут героем, а не трусом и глупцом, который сам завел в ловушку себя и дружину и побоялся даже взять в руки оружие. Доблесть - великое достояние, но и ум никому еще не мешал. И тебя, Торбранд конунг, никогда еще не называли неосторожным. Да, только раб мстит сразу, потому что дело мести нужно как следует подготовить. Важнее этого долга у высокородного человека нет ничего. Но спроси сам себя: кому ты собираешься мстить и хорошо ли готов к этому? Наши враги - квиттинские ведьмы и чудовища. Разве у нас есть умелые и могучие колдуны, чтобы бороться с квиттинскими ведьмами? Разве у нас есть хотя бы одно знамение от богов, что они одобряют нашу войну и не лишат нас удачи? Знамений неудачи мы видели гораздо больше. И не обвиняй меня в трусости - я хочу лишь одного: чтобы твои силы и силы племени фьяллей не растрачивались по-пустому.
- Я и не хочу тратить силы по-пустому, - ответил Торбранд конунг, быстро двигая соломинку из стороны в сторону. В его голосе было заметно удивление: он не ожидал от Эрнольва такого красноречия. - Я больше не пойду с маленькой дружиной, надеясь разгромить только одну усадьбу и уничтожить ведьму, которая все это начала. Всю осень и начало зимы мы будем собирать войско. Мы разобьем самого квиттинского конунга Стюрмира, и больше ни одна ведьма, сколько их ни есть, не посмеет замыслить что-то нам во вред. А что касается знамений...
- То откуда же им взяться, добрым знамениям? - снова заговорил Эрнольв, вклинившись в первую же заминку Торбрандовой речи. - Может быть, я позабыл: зачем твои ярлы Модольв и Хродмар плавали в начале лета на Острый мыс?
- За железом! - ответил сам Хродмар. - И мы его привезли!
- Даже самое лучшее оружие ломается, - продолжал Эрнольв. - Нам понадобится еще, и где мы его возьмем? Ты задумал слишком большую войну, конунг. Я не знаю, с чего она началась, но теперь она разворачивается уж слишком широко.
- Квитты сами хотели этой войны! - подал голос Модольв ярл, на круглом добродушном лице которого сейчас была непривычная суровость. - Когда мы были на Остром мысу, в усадьбе Гримкеля Черной Бороды, там мы видели мало дружелюбия. А у Гримкеля на языке всегда то, что на уме у его родича Стюрмира конунга. Они не хотели продавать нам железо. Если бы мы не напали на них, они сами напали бы на нас.
- А нашим бондам хватает железа, чтобы обрабатывать землю! - сказал Эрнольв. - Если ты позовешь их на войну, мало у кого хватит духу отказать тебе, конунг, но кто останется выращивать ячмень? С тобой охотно пойдут ярлы и хирдманы, но бондов едва ли обрадует твой призыв.
- Он обрадует всякого, кто не трус! - крикнул Хродмар ярл. Сам он явно не был трусом, а собственные стремления поглощали его слишком полно, чтобы он мог всерьез задуматься о нуждах кого-то другого.
- Многие бонды следующей весной смогут засеять свою пашню серебряными эйрирами, - сказал Торбранд конунг, и дружина, уставшая от напряженного спора, встретила его слова радостным гулом. - И сейчас я хочу услышать от тебя только одно слово, Эрнольв сын Хравна: ты пойдешь со мной?
- Да, - одним словом ответил Эрнольв и сел на место.
По дороге домой через фьорд Эрнольв молчал и налегал на весло. Он сам удивлялся, откуда все это в нем взялось: эта ярость, эта готовность спорить, находчивость, напор, вера в свою силу противостоять многим - все то, чего ему раньше не хватало. Эрнольва никогда не называли робким или неуверенным, он не стыдился себя и мог спорить с каким-нибудь одним человеком, пусть даже очень знатным, вроде того же Хродмара. Но раньше ему и в голову не приходило, что один человек может спорить со всеми. Один не может, не имеет права быть правым, когда все ошибаются. "Пусть они ошибаются - я лучше ошибусь вместе со всеми, чем останусь в одиночестве своей правоты," примерно так считал раньше Эрнольв. Собственное красноречие и решимость, так удивившие конунга, еще больше удивили его самого. Оказывается, можно и по-другому. Можно спорить, можно что-то доказывать... Но идти в поход все равно придется.