Петр III. Загадка смерти

По первому из вероятных пунктов совещания ответ дал Роджерсон, поэтому собравшиеся должны были приступить ко второму. Весьма вероятно, что с конца 80-х годов Екатерина утвердилась в мысли устранить Павла Петровича от престола. Императором должен был стать любимый внук – Александр Павлович. Ш. Массон, хорошо знавший придворные обстоятельства, в своих записках особо подчеркнул следующие слова: «…К счастью для Павла, она навсегда потеряла дар речи». В другом месте своих мемуаров тот же автор писал: «Смерть застигла Екатерину врасплох. Для тех, кто знал ее двор и ненависть, к несчастью, столь прочно установившуюся между матерью и сыном, было очевидно, что она жаждала назначить себе другого преемника. Ужас, охватывавший ее при мысли о собственной кончине и закате ее царствования (этого она страшилась более всего), и смерть Потемкина помешали ей осуществить этот проект, пока для этого еще оставалось время, или же утвердить его посредством завещания. Молодость великого князя Александра и еще более доброта его ума и сердца были другим препятствием на пути воплощения ее замысла…Если бы он пожелал, если бы Екатерина могла вымолвить перед смертью одно только слово, то Павел, по всей видимости, не царствовал бы. Он был ненавистен и страшен для всех его знавших, и кто бы поддержал его? На какие права он сослался бы? Если русские не имеют никакого прочного права, то их самодержцы обладают им еще в меньшей степени…» (курсив наш. – О. И.). Что касается роли в этом деле князя Г.А. Потемкина, то Масон прибавлял: «Многие были убеждены, что она намеревалась опереться на Потемкина, чтобы лишить наследства Павла. Александр был бы провозглашен царевичем в то самое время, что Потемкин – властелином Тавриды»418. А вот что сообщал по этому поводу П.В. Долгоруков: «Граф Петр Александрович Толстой, бывший генерал-адъютант Павла, рассказывал мне слышанное им уже в царствование Александра I от двух лиц весьма друг другу враждебных, но одинаково хорошо имевших средство знать придворные секреты, а именно от Вас. Степ. Попова, правителя канцелярии Потемкина, и от графа Кутайсова, что если бы не умер Потемкин, то Александр Павлович по достижении 16-ти летнего возраста был бы объявлен наследником, а Павла бы Екатерина и Потемкин принудили к отречению от престола в таком случае, что при его трусости, было весьма возможным. Он же рассказывал мне, что в Сенате и в Синоде лежали какие-то запечатанные пакеты, коих содержание ему, графу Толстому, было и осталось неизвестным, и что было приказание вскрыть эти пакеты в день смерти Екатерины. Об этом Безбородко уведомил Павла, пока еще Екатерина лежала в своем продолжительном предсмертном хрипении; пакеты были тотчас вытребованы Павлом; генерал-прокурор граф Самойлов отставлен и заменен братом Павлова друга кн. Алексеем Куракиным, а Безбородко осыпан наградами. Вспомните место из записок Ростопчина, где он описывает, с каким трепетом Безбородко вошел к докладу у Павла и с каким торжеством вышел…»419 Павел Петрович, несомненно, знал обо всем этом. Л.-Ф. Сегюр рассказывал следующее об одном из разговоров с великим князем: «В течение нескольких часов он говорил со мной почти исключительно о мнимых обидах со стороны императрицы и князя Потемкина, о неприятных сторонах его положения, о страхе, с которым относились к нему, и о печальной участи, которую готовил ему двор, привыкший желать и переносить лишь владычество женщин: печальная судьба его отца пугала его; он постоянно думал о ней; это была его господствующая мысль». Граф Р. Дама также указывает, что Павел Петрович ненавидел князя Потемкина420. Это чувство не проходило с годами. Е.Ф. Комаровский передает слова Павла I, обращенные к сыну, предложившему образец военной формы, напоминавшей екатерининскую: «Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию, чтобы они (солдаты. – О. И.) шли с глаз моих долой, – и сам вышел из комнаты, где находились образцовые»421. А вот слова, якобы сказанные Павлом Петровичем Л.Н. Энгельгардту, сообщившему, что он был адъютантом Г.А. Потемкина. «Тьфу, в какие ты попал знатные люди; да как ты не сделался негодяем, как все при нем бывшие? Видно, много в тебе доброго, что уцелел и сделался мне хорошим слугою»422.

Масону вторит А.Т. Болотов (возможно, читавший его воспоминания): «Впрочем неизвестно, – пишет он, – может быть, все сие случилось еще к лучшему, и что провидение и промысел Божеский восхотел оказать тем особливую ко всем россиянам милость, что устроил и расположил конец сей великой монархини точно сим, а не иным образом. Ежели б имела она обыкновенное жизни своей окончание и не столь скоропостижное, а с предшествующей наперед и несколько недель, или хотя дней, продолжающейся болезнею, если бы пресечение жизни не было столь дружное, а медлительное, с употреблением до самого конца жизни всех чувств, всего разума, памяти и языка, – то почему знать? – может быть, произошло бы что-нибудь при сем конце жизни такое, что произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия или бы какие несогласия и беспокойства, неприятные всем россиянам. Носившаяся до того молва, якобы не намерена она была оставить престол свой своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука, – подавала повод многим опасаться, чтоб что-нибудь подобного при кончине государыни ни воспоследовало. И все содрогались от одного помышления о том»423.

Если это было действительно так, то можно утверждать, что свою волю Екатерина оформила документально, то есть в форме манифестов или завещания. Как человек предусмотрительный, она, вероятно, не исключала и своей неожиданной смерти. Документы должны были находиться в надежных руках, и, скорее всего, не в одних. В этом отношении важно воспоминание Г.Р. Державина: «Граф Безбородко, выпросись в отпуск в Москву и откланявшись с императрицею, вышед из кабинета ее, зазвал Державина в темную перегородку, бывшую в секретарской комнате, и на ухо сказал ему, что императрица приказала ему отдать некоторые секретные бумаги, касательно до великого князя: то как пришлет он к нему после обеда, чтобы пожаловал и принял у него; но неизвестно для чего, никого не прислав, уехал в Москву, и с тех пор Державин ни от кого ничего не слыхал о секретных бумагах. Догадываются некоторые тонкие царедворцы, что оне те самые были, за открытие которых, по вступлении на престол императора Павла, осыпан он (Безбородко. – О. И.) от него благодеяниями и пожалован князем. Впрочем, с достоверностию о сем здесь говорить не можно; а иногда другие, имеющие лучшие основания, о том всю правду откроют свету» (курсив наш. – О. И.)424. Тут Державин последовал своему же афоризму: «Отдаленные времена покрыты тьмою, а описывать дела веку своему – подвергаться опасности»425. Правда, в объяснениях к своим сочинениям Державин записал: «Сколько известно, было завещание, сделанное императрицей Екатериной, чтобы после нее царствовать внуку ее, Александру Павловичу». Сам Державин в «Записках» говорит о том, что Павел Петрович «воцарился по наследству законно»426. Но когда время Павла I прошло и на престол вступил Александр Павлович, Г.Р. Державин высказался по этому поводу в стихотворении «На восшествие на престол императора Александра I» несколько иначе. Екатерина II на небе обращается к русским со следующими словами:

Се небо ныне посылаетВам внука моего в царя.Внимать вы прежде не хотелиИ презрели мою любовь,Вы сами от себя терпели:Я ныне вас спасаю вновь.

Комментируя другие строки упомянутого стихотворения, Державин в «Объяснениях» на свои сочинения писал: «“Мои предвестья велегласны / Уже сбылись… / Умолк рев Норда сиповатый, / Закрылся грозный, страшный взгляд”. – Сии 4 стиха относятся к оде “На рождение в севере порфирородного отрока”, в 3-й части напечатанной, где изображается Борей с седыми волосами, который прогоняется взглядом новорожденного. Неприятели автора растолковывали, что последними двумя стихами описывается портрет императора Павла, который имел и страшный взгляд и сиповатый голос, и сие довели до императрицы Марии Федоровны[118]; автор ответствовал, что могут думать как хотят; но стихи сии относятся до вышесказанной оды. По сей однако причине бывший тогда генерал-прокурор Беклешов запретил цензуре пропускать сию оду, и потому она тогда напечатана не была; однако ж император автору за нее прислал в подарок перстень брильянтовый, стоящий 5 тысяч рублей, и после, когда императрица Елизавета Алексеевна, любопытствуя прочесть письменные авторовы сочинения, в числе которых и сия ода была, никакого на ней примечания не сделала, а притом переведена она тогда же князем Белосельским на французский язык и немецкий и на прочие; то автор уже и не мог ее не поместить в издании 1808»427. Правда, рассказывали, что Трощинский, занявший важный пост при Александре, во время присутствия в Сенате отозвал поэта в сторону и передал ему волю императора, чтобы он не только не печатал оды, но и не давал с нее списков. Державин с огорчением возразил, что едва ли государь приказал сообщить ему это повеление в Сенате. «Да, – отвечал будто бы Трощинский, – ежели бы существовала тайная, то вы там услышали бы это; но мне не было назначено ни время, ни место». По другому преданию, Александр, получив оду Державина, сказал: «Пусть он вспомнит, что писал при восшествии на престол моего отца»428.

вернуться

118

Г.Р. Державин этими стихами навлек на себя сильное неудовольствие со стороны вдовствующей императрицы Марии Федоровны.