Страница 46 из 61
Однако этот текст, с первого взгляда такой понятный, содержит труднообъяснимые и противоречащие фактам утверждения. Начнем с того, что никто, кроме Дюрана, не пишет о подобных многократных («не раз») «откровениях» А.Г. Орлова, даже французские дипломаты об этом молчат. Сам ли слышал подобное Дюран или узнал из другого источника (скорее всего, не одного и того же), он не сообщает. В России, насколько нам известно, ничего подобного граф Алексей Григорьевич не говорил, а за границей часто не бывал, кроме короткого лечения в 1767 году и участия в Средиземноморской экспедиции. В последней перед графом Алексеем Григорьевичем и его братом – графом Федором стояла задача огромной трудности – сломить сопротивление Турции с помощью подвластных ей православных народов. Это была задача выхода России в Средиземное море, над которой думал еще Петр Великий и которую унаследовали Орловы от своих предков. Трудно предположить, что в это ответственное время граф А.Г. Орлов, облеченный полным доверием Екатерины II, мог сказать что-то, подобное рассказанному в депеше Дюрана. А в пустой болтовне его никто и никогда не упрекал. Граф Алексей Григорьевич был человек, умевший скрывать свои мысли и государственную тайну.
Дюран не обсуждает надежность источников, сообщивших ему («не раз») слова Орлова; это тем более странно, что в той же депеше он счел возможным назвать своего высокопоставленного информатора – обер-шталмейстера графа Дитрихштайна, имя которого лучше было не разглашать. Странна подобная неопределенность и потому, что в «словах Орлова» о принуждении его к убийству Петра Федоровича, о «поручении удавить государя» присутствует явный намек на Екатерину II или на брата – Григория Григорьевича. А кто еще мог Орлову поручить такое? Подобное слабо завуалированное обвинение для дипломатической депеши должно было быть основательно подтверждено; в противном случае оно могло быть предметом частной переписки или характеризоваться как слух. Отсюда возникает закономерный вопрос: зачем все это сообщал Дюран своему министерству?
Читателю, знакомому с содержанием писем А.Г. Орлова из Ропши, может броситься в глаза удивительное противоречие в депеше французского дипломата: как он, называвший Петра Федоровича «уродом» и «злодеем» Екатерины и «всей России и закона нашего», стал говорить о покойном государе как о «добром человеке»? Что же «доброго» обнаружил в фанатичном поклоннике Фридриха II граф Алексей Григорьевич? На этот вопрос трудно ответить.
Возможно, что упомянутая депеша относится к серии провокаций, которые пыталась делать Франция против России. Суть ее могла состоять в том, чтобы содержание этого документа стало известно агентам русского двора и передано императрице. Этот способ использовался нередко дипломатами. Применяла его и Екатерина II. Например, Храповицкому было сказано один раз так: «Собственноручное письмо к Нессельроду для того без цифр по почте послано, чтоб везде прочитали»350. Другой раз Храповицкий рассказывает о следующей преднамеренной операции, санкционированной Екатериной II: «Хотят, чтоб сие письмо видел император, а потому, по совету Зубова, пустить через Берлин, дабы там могли его перлюстрировать»351.
А.Г. Орлов не любил французов; это чувство усилилось, когда он изведал на себе их происки во время войны с турками. Алексей Орлов даже нашел нужным написать в Париж, откуда шла клеветническая кампания против русского флота, поощряемая версальским двором, особое письмо на имя советника нашего посольства Хотинского. В нем говорилось: «Недоброхоты наши, будучи чувствительно тронуты благополучными российского оружия как на сухом пути, так и на море успехами, единственно по зависти только стараются злостные в народах рассеивать вести и вносить оные в публичные газеты…»352 Или, например, в письме к Г.А. Потемкину от 26 сентября 1774 года, предполагая, что за Пугачевым стоят французы, граф Алексей Григорьевич пишет: «Я только то знаю, что для нашего Отечества великие недоброхоты французы»353. И в этом же письме, между прочим, Орлов сообщает: «А вот теперь еще стали и нас пробовать о верности, о чем я и в теперешнем случае ее величеству доносил». Существовали и более ранние его донесения Екатерине II по этому поводу.
Давно уже зная об отрицательном отношении Франции к России, Екатерина II находила новые тому подтверждения в перлюстрированных депешах французских дипломатов. Так, Храповицкий занес в свой дневник под 14 января 1789 года: «При отдаче перлюстрации надписали собственноручно: “Никогда еще не попадались депеши, кои более доказывают злостное расположение Франции противу России, как сии; тут явно и ясно оказывается, колико стараются умалить ее величие, ослабить все ее подвиги и успехи даже до малейшего. Непримиримый враг России!”»354
На основании тех данных, которые есть у нас (отчасти опубликованных), можно предположить, что убийство бывшего императора было не единственным актом мести панинской партии Екатерине и Орловым. Другим серьезным шагом в этом направлении стало «дело Хитрово». В этом деле в наибольшей степени проявилась ненависть к Орловым, приняв форму заговора против них. «Дело Хитрово» было рассмотрено в свое время В.А. Бильбасовым, который в приложении ко второму тому «Истории Екатерины Второй» поместил его «Экстракт». Однако историк не изучил внимательно само дело, а также ряд уже опубликованных к этому времени материалов (например, переписку австрийского посланника Мерси де Аржанто).
Рассказать подробно о «деле Хитрово» во всем его объеме (включая палеографическое описание) – предмет особой работы. Здесь мы попытаемся сравнить, как представляла ход событий в своих «Записках» Дашкова и что по этому поводу сказано в упомянутом деле.
Начало делу, согласно Дашковой, было положено прошением, которое написали А.П. Бестужев и «еще несколько человек», о повторном браке Екатерины II в связи с болезненным состоянием здоровья великого князя Павла Петровича (83). После того как прошение подписали несколько сенаторов, оно, согласно Дашковой, было привезено ее дяде, канцлеру М.И. Воронцову. Канцлер будто бы не стал до конца слушать этого акта и просил «не волновать его такими немыслимыми и бессвязными проектами, грозящими спокойствию страны». Дашкова пишет: «Бестужев решил, что твердость поведения дяди вызвана поддержкой могущественной партии» (84). Не совсем ясно, какую еще, кроме панинской, партию могла иметь в виду Дашкова? В ГИ дано совершенно иное объяснение: «…Бестужев приписал ее (твердость. – О. И.) предварительному согласию с императрицей, которая будто бы хотела с помощью этого протеста отделаться от настойчивости Орлова» (85). Трудно поверить, что Дашкова не знала причин и истинного инициатора прошения, а если действительно не знала, то Панин ей, конечно, подсказал.
Несмотря на болезнь, Воронцов якобы поехал к императрице. Он просил срочно предоставить ему аудиенцию, получил ее и, изложив «странное предложение графа Бестужева», высказал свои опасения Екатерине II по поводу того, какие возникли бы трудности, если бы у нее появился муж-властелин. Воронцов заявил, что народ вряд ли захотел видеть Г. Орлова ее супругом.
Екатерина будто бы уверила канцлера, что «никогда не возлагала на старого интригана подобного поручения», добавила, что тронута чистосердечием и преданностью Воронцова, рассматривая его приход как выражение дружеских чувств, и обещала на всю жизнь сохранить к нему благодарность.
Воронцов отвечал, что выполнял свой долг, а императрица сама рассудит, какое нежелательное впечатление могут произвести разговоры по этому поводу. После этих слов канцлер удалился. Его поведение, согласно Дашковой, «завоевало ему всеобщее уважение». По поводу последнего замечания Екатерины Романовны естественно возникает следующий вопрос: каким образом секретнейший разговор императрицы с канцлером сделался предметом общественного мнения? В «Записках» Дашковой найти ответ на этот вопрос нельзя. Но тут нам на помощь приходят воспоминания Дидро. Ему Дашкова рассказала, что канцлер, посоветовав императрице, если ей угодно, «удержать Орлова, как любовника, осыпать его богатствами и почестями, но отнюдь не думать о бракосочетании с ним, столь вредном для нее самой и для народа», поспешил к графу Панину, «рассказал ему дело и умолял его помочь своим влиянием» (ГИ. 374–375).