Страница 26 из 28
«Вот сволочи! – мысленно ругнулся Эдик. – Они что, сговорились? Интересно, какую пакость они задумали? – мелькали мысли. – Эх, освободить бы хоть одну руку от пут, я бы им зубы пересчитал…»
Это желание было последним, и сознание вновь затуманилось, потому что врач вколол ему в бедро какое-то сильно-действующее лекарство. Все вокруг поплыло, стены и крыша машины закрутились, глаза закрылись, и сознание ушло в туманную пелену.
Следующее пробуждение оказалось более болезненным – тело ломило, голова буквально раскалывалась. Эдуард скосил глаза, огляделся и понял, что находится в больничной палате, руки и ноги привязаны уже к широкой кровати и сам он одет в серую казенную пижаму. Зажмурился и вновь открыл глаза: под потолком горела тусклая лампочка, освещавшая серо-белое госпитальное помещение. За дверью бубнили голоса начмеда и замполита полка, слышно было, как эти негодяи умоляли местного врача принять срочные меры к алкоголику, шизофренику и психопату капитану Громобоеву, который ни за что ни про что избил жестоко капитана Лаптюка, длительное время издевался над своей женой…
– Какова причина нервного срыва? – уточнял кто-то невидимый.
– Алкоголь и старая военная травма.
– И контузия, полученная в Афганистане…
Злоумышленники в два голоса настойчиво уверяли госпитального доктора в верно поставленном диагнозе, врач в ответ что-то невнятно бормотал.
Больше Эдик ничего не услышал. В палату вошел хмурый здоровяк-санитар, вколол ему в бедро какую-то гадость, и пациент Громобоев опять провалился в глубокий сон.
Утром Эдуарда развязали под обещание не буянить (а он и раньше не буянил), затем сводили на утренний моцион. Вначале была осуществлена экзекуция помывки под жесткими холодными струями из большого шланга, почти брандспойта, потом запустили в обычный душ и наконец проводили на завтрак.
«Я – в психушке, – осознал Громобоев и приуныл. – Значит, дело плохо!»
Еда в психиатрическом отделении была столь же скудной, убогой и невкусной, как и в любом другом военном лечебном учреждении. Эдуард не стал объявлять голодовку, чего кочевряжиться-то, чай, не политический заключенный. Он мужественно съел жидкую кашу-размазню, неприятную на запах, да и на вкус отвратительную. И если бы Громобоев предварительно тщательно не поперчил жижу, то в рот эта гадость не полезла бы ни за что. Соседи же по столу уплетали эту дрянь с аппетитом, жадно чавкая и чмокая.
«Наверняка настоящие шизики, раз им нравится это есть», – смекнул Эдик.
Капитан мужественно запил кашицу жиденьким сладковатым чаем цвета детской мочи, а кусочек белого хлеба с маслом на завтрак явно был деликатесом.
В палату он вернуться не успел, услышал, как медсестра назвала его фамилию, и санитар повел на пост.
– Громобоев! Пациент Громобоев!
– Я здесь!
– Ну что, особое приглашение нужно? По сто раз вызывать?
– Я сразу ответил, – огрызнулся Эдик. – Да я и не один пришел, а с ангелом под ручку.
– Пошути мне еще, – грубо одернул его хмурый санитар.
– А ну, не пререкаться! Не то таблеток дам и укол сделаю, – пригрозила цербер в юбке. – Тебе повезло, шеф лично хочет пообщаться, а он у нас добрячок, душа-человек, даром что полковник. Веди себя с ним прилично, вежливо…
Книги о нравах старых и современных психбольниц Эдик читал, да и фильмы видел. Проходя медкомиссии, Громобоев несколько раз сталкивался с психиатрами, после чего стал сомневаться в их полной адекватности. Конечно же общение со своеобразным контингентом не может не накладывать отпечаток на психику здоровых людей. Видимо, поэтому доктора, ежедневно вынужденные по долгу службы работать с душевнобольными, становятся с ними почти родственными душами.
Медсестра тихо поскребла ноготками дверь, осторожно вошла в кабинет, доложила шефу. Капитан, чуть помедлив, без приглашения проскользнул следом. Кабинет «главного по психам» был довольно просторный, но с минимумом мебели: стол, стул, шкаф. За белым казенным столом восседал худенький седой врач в белом халате поверх форменной рубашки. Эдуард за годы службы выработал стойкую аллергию на генералов и полковников, тип взаимоотношений «я начальник – ты дурак» сидел уже в печенках! Правда, до сей поры эта неприязнь распространялась в основном на старших политработников.
Пациент внутренне непроизвольно напрягся: ладони вспотели, под мышками стало сыро, ноги сделались ватными, в животе неприятно похолодело.
– Садитесь, пожалуйста! – произнес тихим доверительным голосом доктор и пробежал глазами по бумагам. – На что жалуемся, пациент? Что у вас болит?
– Бедро жутко болит от уколов! Руки ноют! – честно признался Эдик. – И ноги тоже. Уж очень крепко меня скрутили вчера и приковали к кровати. А зачем? И главное – за что?
– А действительно, за что? – вкрадчиво переспросил его ласковый полковник. – Обрисуйте подробно ситуацию. Поделитесь своим видением всей этой странной истории. Скажу честно, вы крайне неприятно выглядите в рапорте вашего начальства и в эпикризе полкового врача. Итак, я вас слушаю…
Громобоев помолчал минуту, громко выдохнул через нос и начал, аккуратно подбирая слова, волнуясь, подробно расписывать вчерашний вечер. Эдик даже вспотел от волнения и напряжения, но затем осмелел и начал говорить быстрее. Рассказал без утайки: возвращение домой с полигона, постельную сцену, драку, секс, приезд медиков…
– У меня написано, что это у вас посттравматический синдром, связанный с контузией и тепловым ударом. Да вдобавок на фоне систематического злоупотребления алкоголем. А последствия контузии могут выражаться по-разному. Контузия действительно была?
– Была. Больше года назад, но без последствий…
– Это вам так кажется. Без последствий ничего не бывает. Вижу, лицевые мышцы у вас чуть повело, глаза немного разные стали.
– Один правый, другой левый? – натужно улыбнулся капитан.
– Нет, разнокалиберные: один больше, другой поменьше. Вчера много пили?
– Ну, хряпнул полстакана коньяка после третьего раза. Чтобы успокоиться…
Полковник в удивлении вскинул узкие седые бровки.
– М-м-м… ну, когда я Ирку в третий раз отоварил… Потом был и четвертый, а в пятый раз отодрать не успел, меня с нее эти серафимы-херувимы стянули и спеленали! Эта тварь и ее хахаль меня бесстыдной демонстрацией порнухи так сильно разозлили и завели… тем более я месяц выдерживал паузу…
– Батенька, да вы монстр! С таким здоровьем вас надо студенткам на курсе сексопатологии показывать! Ай, силен! Н-да… даже жалко такого молодца на привязи держать. Вообще-то при желании мы можем любого здорового человека сделать больным и, наоборот, больного выдать здоровым… И на бумаге, и в жизни…
После этих слов психиатра у Громобоева внутри все буквально оборвалось.
«Ну вот, так и знал! Дернуло за язык похвалиться, позавидовал докторишка потенции. Теперь залечат, упрячут так, что белого света не увижу, и никакие ордена и медали не спасут и не помогут боевые заслуги. Вон как оборачивается, даже контузию фронтовую в вину ставят».
Пауза затянулась, и оба замолчали. Доктор бегло писал латинскими каракулями, а Эдуард молчал и нервно размышлял.
«Может, деньги предложить за свободу? Чеков триста? Отдам, что осталось от запасов после Афгана…»
– Как я понимаю, тот ваш шельмец остался жив и здоров? – оторвался от записей полковник.
– Конечно, я же говорю, капитан Лаптюк хоть и хромал, но своими ногами домой утопал. Правда, босиком. Я ему сапоги забыл вышвырнуть вслед с балкона. Он, видно, отмылся и вызвал скорую. Понимаю, это его грязные делишки, его происки! Кто же еще! Он сюда вчера приезжал, диагноз диктовал.
– Погоди, дорогой! Так-так-так… Начмед полка – это твой соперник? Фамилия Лаптюк, говоришь? Забавно… значит, сначала трахнул жену, а потом мужа в дурку? Вот твое медицинское заключение, читал, ну прям психологический триллер. И написал его, говоришь, твой «молочный брат» Лаптюк! Верно, подпись его стоит, документ датирован вчерашним числом.