Родной берег

– Не принято спрашивать, кто и по какой причине верит в Бога, – заметил Ларри. – Вера иррациональна. Веруешь, и все тут.

– Почему же со мной не так?

– Понятия не имею. Должно быть, ты когда-то тоже верил. – Могу привести тысячу доводов, опровергающих существование Бога, и не знаю ни одного, подтверждающего его существование. Но почти все в мире верят, что Бог есть.

– Ну и кто же тогда шагает не в ногу?

Эд стремительно вскочил и, подлив вина в бокалы, принялся расхаживать по комнате.

– Я хочу верить, что ошибаюсь, Ларри. Поверь мне! Хочу быть на стороне Китти, на твоей стороне. Но я не знаю, как к вам попасть. Мне достаточно выглянуть в окно, чтобы увидеть, в каком абсолютном дерьме мы живем.

– Ну уж абсолютном. А как же красота?

– Сплошные страдания, сплошная жестокость. С человечества за многое спросится. Хотя бы за эту проклятую войну!

– Да, – согласился Ларри. – В нашем мире есть негодяи. Но есть и хорошие люди. На каждого Гитлера найдется Франциск Ассизский.

– Только твой хороший человек давно умер, а негодяй живет и здравствует.

– Тогда Ганди.

– Ну, не знаю… Не доверяю я вегетарианцам.

– Он живет по собственным законам. Простота. Ненасилие. Самопожертвование.

– Так почему Господь не сделал нас всех такими, как Ганди?

– Да ладно тебе! – фыркнул Ларри. – Ты не хуже меня знаешь, что Бог создал нас свободными. Сотвори он людей покорными своей воле, получились бы рабы или машины.

– Но я не могу понять, почему он не сделал по крайней мере так, чтобы в нас было больше хорошего, а не плохого.

– Он и сделал. По-моему, хорошего в нас все-таки больше. Несомненно. Уверен, в человеке заложено стремление любить, а не причинять страдания.

– Правда уверен? – Эд остановился и угрюмо, с сомнением посмотрел на Ларри. – Правда?

– Правда.

– Меня в любой момент могут отправить в богом забытый угол Франции убивать людей, которые спят и видят, как убить меня. О какой любви ты говоришь?

– Я тоже еду.

– Что?

– Я временно переведен в Гамильтонский пехотный полк. По собственному желанию.

Эд схватил Ларри за плечи и повернул к себе:

– Что случилось?

– Я солдат. Солдаты сражаются.

Голубые глаза Эда недоверчиво вглядывались в лицо Ларри.

– Солдаты еще и убивают. Ты собираешься убивать?

– Если придется.

– За короля и страну?

– Ну да.

Эд, хохотнув, отпустил друга:

– Значит, и ты тоже. На что тогда надеяться человечеству? – Если мне нельзя убивать, то и тебе нельзя.

– Конечно, нельзя! Никому нельзя!

Вопрос Эда поверг Ларри в смятение. Убить человека? Это невозможно даже представить! Ларри не для этого рвется в бой. А чтобы попасть под огонь. Ради самоуважения. Или гордости. Или Китти.

– В любом случае война – случай особый. В обычной жизни мы же не пытаемся друг друга убить.

– Ладно! – ответил Эд. – Забудь о войне, об убийстве. Возьмем обычную, привычную штуку – несчастье. Ты не станешь отрицать, что большую часть жизни человек несчастен. Какой в этом смысл?

«Китти любит тебя, – думал Ларри. – Уж ты-то можешь быть счастливым. Чего тебе еще не хватает?» И одновременно сознавал всю неуместность подобной дискуссии о счастье.

– Видишь ли, если сводить жизнь только к этому миру, то смысла и правда нет. Попробуй взглянуть на него в свете вечности.

– Ах, в свете вечности!

– Ты считаешь, насколько я понимаю, что жизнь обрывается после смерти.

– Конечно. Лампочка выключается, и все.

– А по-моему, мы находимся на пути к божественной жизни.

– Божественной! – засмеялся Эд. – Богами, что ли, станем?

– Проще я объяснить не могу.

– И усядемся все вместе на небесном престоле.

– Объясняю как могу. Ты хотя бы попытайся отнестись к моим словам серьезно.

– Да. Да, конечно. Ты прав, мой дорогой товарищ по оружию! Как насчет третьей бутылки?

– Это вино для вас с Китти.

– Мне оно сейчас нужнее. – Эд начал открывать третью бутылку. – Давай поступим так, – объявил он, выковыривая пробку. – Чтобы окончательно не опьянеть, выйдем подышать ночной прохладой, прихватив эту великолепную бутылку, ты расскажешь, почему вы с Китти правы, а я выслушаю со всей серьезностью.

Они брели по двору фермы, направляясь к сенокосному лугу, и передавали друг другу бутылку, отпивая прямо из горлышка. Над ними было чистое ночное небо, низко над холмами висел тонкий лунный серп.

– Видишь ли, Эд, – говорил Ларри, – как там оно на самом деле, никто знать не может. У нас есть только убеждения, а их формируют наши чувства. Я, например, не могу представить, что смерть – это конец. Должно быть что-то еще. И так совпало, что Иисус сказал: есть что-то еще. Он сказал, что принес нам жизнь вечную. Что он Сын Божий. Не знаю, как это понимать, но таковы его слова. И еще – что нет ничего важнее любви и что царствие его не от мира сего. Все это кажется мне вполне возможным. Подумай, что станет с миром, если я буду знать все? Мир станет крошечным. Бытие куда громаднее, чем я. И оттого, что я не в силах понять всего, подобная возможность представляется мне не менее, а более вероятной. Мир не ограничивается моими знаниями. И твоими тоже. Это тебе и следует признать. Главное – принять, что нельзя познать всего. Оставь в своей философии место для чудесного. Оставь место надежде.

К концу этой речи Ларри по-настоящему разгорячился, – может быть, еще и от вина, окружающей темноты и величия усыпанного звездами неба.

– Знаешь, – рассмеялся Эд, – лучше бы я был тобой, чем собой. Столько любви. Столько надежды. Замечательно!

Он передал Ларри бутылку и, раскинув руки, пошел по траве, выделывая танцевальные па. Ларри поднес бутылку к губам, запрокинув голову, допил вино и отшвырнул ее прочь. Она упала в ручей.

Эд, покачиваясь, подошел к Ларри и взял его за руку:

– Ну что, шаферочек! Уж если мы собрались умирать, давай умрем вместе!

Они танцевали, громко смеясь, пока не потеряли равновесия и не повалились на землю. И так и лежали, не разнимая рук, тяжело дыша и улыбаясь звездам.

В субботу пятнадцатого августа Эд и Китти обвенчались в часовне Иденфилд-Плейс. Свадьба была скромной – и невеста, и жених в военной форме. Родители невесты, преподобный Майкл Тил и его супруга Молли, прибыли из Малмсбери. Родители Эда, Гарри и Джиллиан Эйвнелл, – из Хаттона в Дербишире. Шафером был Ларри Корнфорд. За столом на свадебном завтраке, устроенном Джорджем Холландом и бригадиром Уиллсом, молодых поздравили Луиза Кавендиш и командир Эда, полковник Джо Пиктон-Филлипс.

Гости старательно улыбались, изображая радость по поводу знаменательного события, особенно родители Китти. Впрочем, удавалось это с трудом. Семьи встретились впервые. Гарри Эйвнелл – высокий привлекательный мужчина, директор пивоваренной компании, но на пивовара больше походил розовощекий отец Китти. Джиллиан шутливо выговаривала сыну за то, что он венчается не в католической церкви.

– Да какая разница, мамочка? Ты ведь знаешь, что мне все равно, – ответил Эд.

– Так я тебе и поверила!

Китти понравилось это «мамочка», но ее немного смущало то, как он держится со своими родителями: ни объятий, ни поцелуев. Гарри во время брачной церемонии сохранял странную отрешенность, будто он лишь временно замещает отца жениха, покуда тот не явится.

Мать Китти болтала без умолку:

– Жаль, Гарольд не приехал, но, даже если бы ему дали увольнительную, толку бы не было. Понимаете, он в Северной Африке, с одиннадцатым гусарским полком, их еще прозвали «сборщики вишен». Они еще участвовали в атаке Легкой бригады.[10] Теперь-то у них бронемашины. Помню, как моей матери сообщили о гибели Тимми: он находился за линией фронта, в Пашендале, но один снаряд залетел туда – и все. Конечно, такое случается со многими, и все же… А теперь Гарольд там, в пустыне, хотя должен быть здесь с нами, и меня не оставляет мысль: что-то тут не так…

10

11-й гусарский принца Альберта полк действительно принимал участие в драматической атаке британской кавалерии под командованием лорда Кардигана на позиции русской армии во время балаклавского сражения Крымской войны (25 октября 1854 г.). Она вошла в историю также благодаря стихотворению А. Теннисона «Атака Легкой бригады».