Страница 16 из 21
Кроме того, Хаксли нравились климат и пейзажи Южной Калифорнии. Судя по всему, Хаксли искренне радовался тому, что она предлагает в качестве типичных развлечений. Если в 1920-е гг. Хаксли издевался над любовью американцев к шумному массовому времяпрепровождению, то спустя три десятилетия он и сам с явным удовольствием ездил с гостями развлекаться в Диснейленде. Как рассказывает Элен Ховди, невестка писателя, по вторникам во второй половине дня Хаксли отправлялся в Самую Большую Аптеку (The Worlds Biggest Drug-Store) в Лос-Анджелесе «ради кайфа»: понаблюдать за посетителями и перекусить тем, что традиционно предлагали drugstores.
Поселившись в Лос-Анджелесе в 1937 г., Хаксли убедил себя в том, что не столько бежит от неизбежной войны, сколько стремится обрести новое гармоничное мироощущение. Под руководством Херда писатель стал изучать восточные практики освобождения (йогу, дзен, даосизм, махаяну и веданту). Еще одна важнейшая причина заключалась в том, что Калифорния предоставила в его распоряжение не только изумительный климат, исключительно благоприятный для слабого здоровья Хаксли, и яркое солнце, столь необходимое периодически слепнущему писателю, но и весьма существенные доходы. Однако в первое десятилетие его пребывания за океаном общим местом в британской критике было утверждение о гибели его таланта на чужой почве. Постепенно критика становилась все более благосклонной[74].
Приятель Хаксли и его единомышленник, британский автор Кристофер Ишервуд, уехал в Америку в 1939 г., посылая проклятия в сторону обезумевшей Европы с борта корабля, увозившего их с поэтом Уистеном Оденом в Нью-Йорк. В автобиографических сочинениях Ишервуд нисколько не скрывал ужаса, который охватывал его при мысли о войне. Она представлялась ему неким «главным Испытанием». Он убеждал своих друзей – а на самом деле, убаюкивал свою неспокойную совесть, – что в случае войны вернется в Англию. Скорее всего, писатель лукавил, пытаясь отодвинуть тяжкий момент, когда уже нельзя будет скрыть тот факт, что решение о бегстве принято. Сказанное не ставит под сомнение искренние пацифистские убеждения Ишервуда. Однако пацифизм не избавлял ни его, ни Хаксли от необходимости ответить на вопрос: что же следует делать конкретно им как пацифистам во время войны. Религия веданты, которой увлеклись Херд, Хаксли и Ишервуд, убедила их в том, что во время войны пацифист должен еще больше упорствовать в своем пацифизме.
Ил. 9. Кристофер Ишервуд и Уистен Оден
Калифорния в целом не обманула их ожиданий: писатели свели знакомство с множеством местных знаменитостей. Голливуд дал им возможность получать немыслимые в Европе гонорары за работу в качестве сценаристов. Постепенно Лос-Анджелес и окрестности заполнялись беженцами, которые, как ни странно, противопоставляли себя иммигрантам. Именно этим, по всей видимости, объясняется, например, презрение, которое Бертольд Брехт выказывал Ишервуду, своему соседу по Санта-Монике. Думается, что Брехт не рискнул бы обвинять почти слепого Хаксли.
3 сентября 1939 г. Англия вступила в войну с Германией. Реакция соотечественников на невозвращение таких известных, к тому же прославившихся своим пацифизмом писателей, как Хаксли и Ишервуд, была вполне предсказуемой. Англичане в большинстве своем сочли их дезертирами. Начавшаяся война и в особенности жесточайшие бомбардировки Лондона, вызвали вполне ожидаемую реакцию соотечественников, некоторых собратьев по перу и журналистов, на невозвращение знаменитых британцев домой. Уже в 1939 г. английские газеты открыли на них сезон охоты. Газетчики дали Хаксли и Ишервуду прозвище – «Вознесенные ветром» (Gone With the Wind-Up), подчеркивая тем самым, что писатели эмигрировали в Калифорнию для того, чтобы иметь возможность «медитировать на собственные пупы». Журнал Nature в рецензии на роман Хаксли «Много лет спустя» (1939) писал: «Удариться в мистицизм – не лучший совет миллионам людей, которые уже вынуждены заглянуть в лицо жестокой смерти»[75].
Сирил Конолли, знаменитый критик и приятель Ишервуда, написал в редакторской колонке новой газеты Horizon (соредактором газеты был близкий друг Ишервуда, писатель Стивен Спендер), что «беглецы» «покинули тонущий корабль европейской демократии»[76]. Заодно Конолли подчеркнул: «Чем бы ни закончилась война, Америка все равно выиграет. Она невероятно обогатится материально, и столь же невероятно – культурно (благодаря беженцам)»[77]. Нельзя не признать, что Коннолли оказался весьма прозорливым.
Кеннет Кларк, Сомерсет Моэм и Уинстон Черчилль на званом обеде убеждали Гарольда Николсона, писателя и дипломата, написать статью в Spectator с критикой невозвращенцев Хаксли, Одена и Ишервуда[78]. Николсон отказывался, т. к. высоко ценил их талант и хотел остаться их преданным другом. Однако редакция все же вынудила его написать текст, ставший сравнительно мягкой отповедью, в которой прозвучал следующий вполне резонный риторический вопрос: «Как можем мы провозглашать там за океаном, что сражаемся за свободу мысли, когда четверо из наших самых свободомыслящих интеллектуалов отказываются сражаться вместе с нами?»[79].
А тем временем в Англии продолжал разгораться скандал, инспирированный ретивыми журналистами. Среди всех нападок на Хаксли и Ишервуда наибольшую известность получил злобный стишок, принадлежащий перу декана собора Св. Павла:
Это четверостишие выражает ура-патриотическую точку зрения, согласно которой долг писателя состоит в том, чтобы оставаться на родине и живописать страдания и подвиги ее сынов.
Дело дошло даже до слушаний в Парламенте, инициированных сэром Джослином Лукасом под влиянием провокационных публикаций, содержащих искаженные факты. К счастью, все разъяснилось, и вопрос был закрыт. Хаксли и Ишервуд, горько переживая унижение, испытанное по прочтении подобных шедевров в стихах и прозе, неоднократно обращались за соответствующими указаниями в британское посольство в США, отвечавшее писателям неизменно вежливым отказом всерьез рассматривать их кандидатуры «новобранцев».
Обоих писателей безоговорочно признали негодными к военной службе, т. к. почти слепой Хаксли ни при каких обстоятельствах не был бы признан даже условно годным к несению не только военной, но и гражданской службы, а Ишервуд к началу войны формально вышел из призывного возраста.
Когда в 1940 г. Сибил Бедфорд, друг и впоследствии биограф Хаксли, добралась до Южной Калифорнии, она увидела несчастного, измотанного Олдоса. Она нисколько не усомнилась в том, что его устойчиво депрессивное состояние объяснялось тягостными мыслями о родных и друзьях, оставшихся в разоренной Европе. Даже в глазах некоторых американцев вполне искренний пацифизм Хаксли и Ишервуда не выглядел убедительно: пребывание в заведомо безопасной и сытой Калифорнии могло восприниматься как дезертирство. Так, Чарли Чаплин на обеде у астронома Эдвина Хаббла заявил, что всегда был пацифистом, но что в этой новой войне он призывает к активным боевым действиям и лично при случае готов перестрелять как можно больше фашистов. Хаксли продолжал твердить, что всякая война – это зло. Он либо спорил, либо молчал, уйдя в себя, когда Хаббл призывал открыть второй фронт, а Анита Лус активно собирала средства для помощи союзникам. Как его ни уговаривали, Хаксли, упорствуя в своем пацифизме, наотрез отказался участвовать в пропаганде второго фронта.
74
О роли, которую сыграла культура Америки в творчестве Хаксли см. также статью Джереми Мекьера (Meckier J. Aldous Huxsley’s American Experience // Aldous Huxsley A
75
Цит. по: Dunaway D. К. Huxley in Hollywood. New York; London; Toronto, 1989. P. 135.
76
Horizon. Vol. 1. No. 2. P. 68–70.
77
Horizon. Vol. 1. No. 2. R 68–70.
78
См. подробнее в: Nicolson Н. The War Years. New York, 1967. P. 65.
79
Nicolson H. Spectator. 16 Apr. 4. 1940.