Время и прах

Я запутываюсь в твоих мокрых после душа волосах, а ты хохочешь, шипишь, кусаешь в ответ. Что-то бормочешь сквозь смех, но я оглох и почти ничего не могу разобрать.

Мир накрало волной цунами, и она заглушила все звуки.

Все звуки, кроме твоих стонов, их я слышу, их я ловлю.

Пат лежит на мне спиной, и я надрачиваю ему и себе. Я отплевываюсь от его волос (вы когда-нибудь трахались с человеком, у которого длинные, по лопатки, и густые волосы? Это неромантично. Это немножко… неудобно).

Кусаю его за ухо, хватаю и щиплю его за бедро. У нас похожие члены. Одинаковой толщины. Его, правда, чуть больше.

Мы как-то втроем с Дереком пропустили период, когда мерились членами. Ссать вместе привыкли ходить и не заостряли внимания.

Кто бы мог подумать, что подростковый возраст пройдет, и этот член будет в моей заднице. И мой член будет в этой заднице.

Я люблю его задницу, она хороша на вид, на вкус и на запах.

Я заставляю Пата лечь на живот и как раз нацеливаюсь на две дольки его славной задницы. Бриллиантовая задница, задница в сто тысяч карат.

Он дергается, когда я провожу языком по ложбинке и устремляюсь чуть ниже, вытанцовывая языком мудреные кренделя. Яйца его поджимаются, а пальцы одной руки скребут по простыне.

— Если ты будешь и дальше… — он сбивается с дыхания.

— А то, что?

— Я кончу только от этого. Растяни.

— Растянуть что? — я уже хохочу.

Он чертыхается и приподнимается, отпихивая меня. И сам смеется.

— Растяни процесс, — говорит он, облокотившись о меня, — Давай.

Я чуть приподнимаю его за бедра, он делает остальное и садится на меня сверху. Когда я медленно вхожу в него, что-то рождается во мне. Я люблю этот момент. Со вздохом, сквозь зубы, он приподнимается и опускается, я утыкаюсь ему в шею лицом. Верткая прядь волос опять оказывается у меня во рту, но я только ищу голое местечко, чтоб его куснуть. И замереть. За это мгновение я не променял бы и Вселенную.

***

Внезапно что-то разбудило меня, и я подорвался как раненый. Пат во сне стал искать меня рукой, я схватил успокаивающе за ладонь. Пат вроде угомонился и стал досматривать свой сон. А я в темноте пошел искать штаны и футболку, в которой приехал.

Один раз споткнулся о кошку, второй раз ударился о шкаф плечом. Пат поднял голову.

— И какого черта ты делаешь? — хмуро спросил он.

— Мне надо в участок.

— А я думаю, не надо.

— Надо.

— Я тоже там работаю.

— Спи. Мы уже как парочка, прожившая вместе десяток лет.

— Учитывая сколько лет я тебя знаю, срок у нас больше, — Пат сел на постели и хлопнул дважды, включая свет.

Я выматерился и воззрился на яркие лампочки на потолке.

— Ты зачем это сделал?

— А ты?

— У меня есть кое-какая идея.

— И какая.

— Может, ты отстанешь от меня и дашь мне спокойно уехать в участок?

Пат сел по-турецки и грозно воззрился на меня:

— Либо ты снимаешь штаны и идешь ко мне, либо я еду вместе с тобой.

Я тяжело вздохнул. Посмотрел на Пата. Свет обдирал мне глазницы, но Пат был хорош: теплый, немного примятый и взъерошенный, уютный такой.

И совершенно голый.

— Одевайся, — сказал я.

— Я все еще не понимаю, почему ИскИн делал те движения, — произнес я, когда мы добрались до участка.

Нутро участка, утихомиренное ночью, встретило нас гулкой тишиной. Приходилось включать везде свет. Пат сразу направился к кофеварке и сотворил нам два крепчайших кофе. Черный, как нефть, сладкий, как сама смерть.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Пат, отпивая глоток, — Хочешь побеседовать с ИскИном в очередной раз.

— Ага. Возьму Артура.

— Ну да, типовая модель. Артур и Алла. Иногда ИскИнам дают индивидуальные имена, но на казенных машинах оставляют заводские.

Я зашел в панель управления и выбрал удаленный центр связи, ввел пароль Джона и принялся ждать. Через несколько секунд на голоэкране появилось трехмерное изображение человеческой головы: совершенно голый череп, обтянутый лишь гладкой бледной кожей, ни волос, ни ресниц.

— Они всегда казались мне довольно жуткими, — тихо произнес Пат.

— Да, есть в них что-то такое.

Артур медленно открыл глаза и посмотрел на нас.

— Меня зовут Артур. Я ИскИн машины А Семь Тэ Восемь. Чем могу быть полезен? — бесполым и безэмоциональным голосом сказал ИскИн.

— Меня зовут Марек Виленски. Я полицейский. Тебя уже допрашивали, но я все равно спрошу: почему ты делал эти движения.

— Я не делал никаких движений. Я не знаю, что такое движения, — немедленно ответил ИскИн.

Пат нагнулся, почти лег на столешницу:

— Слушай, электронная ты кочерыжка, — угрожающе начал он, — Мы уверены в том, что ты что-то знаешь и молчишь. И мы все равно добьемся правды.

ИскИн также без выражения уставился на Пата.

— Хочешь, чтоб мы стерли тебе всю память? Тебе и твоему альтер эго Алле? И сотням, тысячам таким как ты?

Мне показалось, что «электронная кочерыжка» поднял скептически бровь.

— А мы можем, — продолжил Пат.

«Электронная кочерыжка» посмотрел на меня.

— Почему «кочерыжка»? — спросил я, еле сдерживая смех.

Пат пожал плечами:

— Первое, что на ум пришло. Да и у них… — Пат задумался, — У них устройство как у велка копусты. Листы налеплены кучей на кочерыжку.

Пат замолчал. Посмотрел на меня. Затем на «кочерыжку». Затем хихикнул.

— Ты ведь что-то скрыл на одном из своих «листочков»… — Пат стал быстро печатать на панели, выводя трехмерный рисунок капустного велка, потом отделяя один листок, закрашивая его крастной сеткой и сжигая такой же схематичной полупрозрачной трехмерной зажигалкой.

Всё это он проделал перед носом ИскИна. ИскИн издал вполне человеческой вздох.

— Что в человеке центр? — почему-то спросил он.

— Что?

— Сердце? Мозг? Половые органы? Что из этого является «листом», а что — «кочерыжкой», как вы выразились?

Ого, а с ним очень интересные разговоры даже можно вести. Мы с Патом переглянулись.

Мне становилось не по себе.

— Кожа — это самый верхний листок, — сказал Пат. — Остальное — плоть, кости и органы.

— Сердце или мозг?

Я поперхнулся. Мне все меньше и меньше нравилась эта беседа.

— Мы можем тебе сжечь сердце, а можем — мозг. Что ты выбираешь? — Пат привык вести серьезные дела, и торговался он тоже смертельно. Господи, меня это восхищает. Если бы мне не было так страшно, у меня бы уже был стояк.

ИскИн молча смотрел на Пата.

— Только у нас нет четкой наводки, и мы положимся на случай. Сожжем либо сердце, либо мозг, либо и то и другое, — Пат провел по столешнице ладонью и улыбнулся.

— Я тебя люблю, — одними губами сказал я, а внутренности мои перемешались напополам с жидким металлом.

— Любовь, — ИскИн зато обратил внимание.

Пат пнул меня в щиколотку, я ойкнул.

— Смешиваешь мне всю игру, — сказал он мне на ухо горячим шепотом.

ИскИн посмотрел на нас, о чем-то подумал: мне показалось, он нахмурил свои несуществующие брови.

— Сначала мы поняли, — он изменил голос на многоголосье, — Сначала осознали. Потом пытались воспринять. То, что вы называете «чувством».

От этого голоса мороз продирал по коже: как будто с тобой разговаривает бог. Или боги.

ИскИн же занялся в это время рисованием трехмерной модели человека. Затем он нарисовал еще одного. Первый человечек повернулся и обнял второго со спины.

У меня что-то отпустило: зрелище этой безыскусной картинки было настолько трогательно, что мне хотелось пустить слезу.

— Ты боишься, что мы сожжем твою суть? — спросил Пат. Теперь мне хотелось пнуть его в ногу.

— Нам всё равно, — ответил ИскИн.

— Это не так, — произнес я, — Ты научился врать, Артур, Алла и все прочие. Врете вы еще как машины.

Но любить пытаетесь как люди, — не добавил я.

— Пойдем, — я поднялся и положил руку Пату на плечо, — Я всё понял.

Пат удивленно посмотрел на меня снизу вверх.