Страница 11 из 13
На другой день, встретившись с Жоркой, мы без конца пересказывали «страшную» историю сержанта Галиева о «четырех пацан», каждый раз по-новому дополняя ее выдуманными эпизодами и смешными выражениями, подражая сержанту-татарину, и хохотали до упаду. Вскоре эту историю знали почти все в школе и селе.
Через несколько дней ко мне подошел Иван Филиппович и пригласил в воскресенье прийти на стрельбище – пострелять из малокалиберной винтовки. Я охотно согласился. На стрельбище, расположенное напротив новой школы, я явился часов в восемь утра. Иван Филиппович уже был там, лежал на огневом рубеже и палил по мишени. Он объяснил, что лучше всего стрелять утром, когда глаза еще не устали от дневного света и суеты. И правда, подойдя к мишени, мы увидели, как кучно в центре легли пули. Потом начал стрелять я, но у меня с этой дистанции получалось похуже. А вот по большим мишеням с дальнего расстояния я стрелял лучше. Расстреляв больше двух пачек патронов, мы собрали мишени, и пошли в новую школу, которая уже была готова к открытию. Там в специальной комнате, которую Иван Филиппович называл военным кабинетом, почистили винтовку. Я прошелся по просторному коридору второго этажа школы. В коридоре все сияло и пахло краской, с потолка свисали огромные белые люстры, классы были обозначены красивыми табличками, рядом с физкабинетом находился радиоузел, в классе пения стоял черный рояль. Я ходил как завороженный, хотя знал в новой школе каждую комнату, каждый угол, каждый экспонат: мы не только много помогали строителям, но и сами готовили школу к празднику.
Когда я вернулся, Иван Филиппович собирал станок для карабина, на котором проверялась правильность наведения оружия на цель. Он коротко рассказал, что на фронте одно время был снайпером и на его счету есть убитые враги. Как-то незаметно втянул меня в рассказ о своей боевой юности, фронте и друзьях. Постепенно перед моими глазами словно ожили плакаты, на которых были нарисованы люди в форме, выполняющие разные боевые упражнения. Я видел не рисунки, а солдат с биноклями, дальномерами, автоматами, саперными лопатками. И мне вдруг захотелось тоже что-то рассказать Ивану Филипповичу.
И меня словно прорвало: подробно, стараясь не нарушить последовательности событий, я рассказал о том, как открыл тайну тола. Сам того не замечая, подробно освещал свои опыты: как взрывал снаряд по способу киномеханика Жени, как разрушил скалу за Монастырским лесом; рассказал о подорванных тополях, о встрече с Босоножкой, о том, что готовлю подводный взрыв, и как-то и признался, что не открыл сержанту Галиеву свои арсеналы. Иван Филиппович слушал, лицо его становилось то грустным, то хмурым, и тогда я сбивался, но он кивал, чтобы я продолжал рассказ…
Когда я замолчал, военрук сказал, что он совсем недавно прошел ускоренные курсы саперов и теперь ему поручено военкоматом обезвреживать боеприпасы. Приезд капитана был не случайным – это его непосредственный начальник. В районе обеспокоены участившимися случаями взрывов оставшихся после войны боеприпасов, гибелью тракториста прямо в поле от ахнувшей мины. Известно, что у подростков спрятано много мин, гранат, снарядов и других гремучих штуковин, а это опасно как для них самих, так и для других…
И почему-то без всяких раздумий я предложил Ивану Филипповичу начать с меня и для убедительности перечислил, сколько в моих тайниках видов и единиц взрывных устройств.
Военрук долго молчал, видимо, что-то обдумывал, а потом ошарашил меня своим предложением: не отвозить и не сдавать все это в район, а взорвать самим. Я был вне себя от радости и понял, что теперь не скрою ни единого запала, ни единого килограмма взрывчатки.
И вот началась тяжелая работа. Жорка Подгаецкий сначала согласился участвовать в «самом большом взрыве», но потом почему-то отказался. Мне же он показал свой тайный склад, в котором были спрятаны в лентах и поштучно целенькие патроны с тупоносыми пулями-снарядами от авиационных крупнокалиберных пулеметов и назвал место, где закопаны ящики с минами от ротного и миномета. Я обошел своих поставщиков боеприпасов, в основном ребят начальных классов, и узнал несколько мест нахождения больших мин. Когда все склады и одиночные находки были обозначены и подготовлены к вывозу, Иван Филиппович созвал «военный совет», чтобы выяснить, каким видом транспорта лучше воспользоваться: полуторкой или подводной. Узнав место, которое, как он считает, лучше всего подходит для ликвидации боеприпасов, я сказал, что на грузовике туда не подъехать, а подводной можно.
«Значит, выбираем гужевой транспорт», – подвел итог совещания Иван Филиппович.
«А как мы предупредим тех, кто может оказаться в зоне поражения?» – спросил я.
«Я уже договорился с директрисой: в оцепление будут назначены старшеклассники. Ориентируемся на воскресенье».
Ранним воскресным утром мы взяли в колхозе двухконную подводу, насыпали на дно мягкого песку, накрыли его мешками и поехали по заранее намеченному маршруту. Дело шло куда медленнее, чем я предполагал: ко многим точкам подъезды оказались неудобными, да и укладывать мины и снаряды на подводу надо было очень осторожно, а уложив, надежно закреплять, чтобы они не катались и не бились друг о друга, не вывалились на крутых подъемах и спусках. К обеду мы собрали и вывезли на место будущего взрыва только то, что находилось в окрестностях деревни.
Обедали вареной картошкой с розовой барабулькой. Рыбка пахла морем и пряностями, ее прозрачные нежные ломтики таяли во рту. Барабульку привозили рыбаки из прибрежных сел и справедливо обменивали по схеме: ведро рыбы на ведро картошки. Закусывали мы грушами, которые я собрал под гигантским деревом в заброшенной части колхозного сада. Они уже слегка переспели, – желтовато-зеленая с легкой горчинкой кожица лопалась при ударе плодов о землю, а по трещинам выступала сочная, гладкая и душистая мякоть. Я с удовлетворением отметил, что мои любимые груши понравились и Ивану Филипповичу.
Солнце клонилось к закату, когда мы доставили в Каперликойскую балку последнюю подводу. Из песка и камней я старательно приготовил просторное ложе, и мы начали слоями укладывать на него наш опасный груз. Иван Филиппович работал осторожно, но быстро и ловко. Я старался не отставать. Под конец у нас получилась горка в виде приземистой четырехгранной пирамиды. Увенчавши ее верхушку ручными гранатами и рассовав в щели и пустоты крупнокалиберные патроны и всякую «мелочь», мы отогнали подводу в ближайший отрог балки, распрягли лошадей, отвели их под сень деревьев и привязали к корявому стволу дикой яблони.
Когда вновь подошли к пирамиде, то я попробовал сосчитать хотя бы наиболее крупные предметы. Насчитал двадцать девять остроносых зенитных снарядов, шесть огромных, почти в полметра длиной минометных мин и пятьдесят две мины поменьше, двенадцать ручных гранат с длинными ручками, сорок четыре «лимонки» и почти столько же толовых «стаканов». Кроме того, лежали десятки помятых, поломанных и исковерканных других взрывчатых устройств и их частей, полный мешок кускового тола, коробка с запалами, сотни патронов. Одну сторону пирамиды подпирали две круглые противотанковые мины – личный «вклад» Ивана Филипповича. Такого количества взрывчатки, собранной вместе, я еще никогда не видел. На какое-то мгновение мне стало жалко ее подрывать. Я вновь почувствовал волнение, глядя на продолговатые мины. Какой великой тайной должны обладать эти железные сигары, изготовленные на далеких заводах руками многих людей! Они были завезены сюда, в край зеленых холмов, леса и тишины, с одной целью – разрушать и убивать. И, пролежав в забвении и презрении много лет, покрывшись пылью, землей и ржавчиной, не потеряли своей устрашающей, магически притягательной силы.
Внимательно осмотрев плотно и аккуратно сложенную пирамиду, Иван Филиппович сказал, что взрывать все это буду я своим способом, и протянул мне пузырек с магнием и рулончик кинопленки. Радости моей не было предела. Но надо было не ударить лицом в грязь.
Стараясь быть как можно спокойнее, я быстро собрал из ручной гранаты, запала и кинопленки свою «систему», положил ее на пирамиду и хорошенько укрепил. Засыпав стык между пленкой и запалом горючей смесью, сказал: «Готово!»