Страница 10 из 13
В это время у нас было две школы: одна – старая, в которой мы учились, и одна – новая, которую мы строили. Старая школа располагалась в нескольких километрах от села, на крутом живописном склоне Зеленой горы. Занимались мы во вторую смену. В школу я выходил часа за два до занятий и долго шел окружной дорогой, по узкой тропинке, которая то заходила в сад, то опускалась в пойму речки, то пересекала ее, превращаясь в цепочку скользких камней, бревно или наскоро сбитый мостик, то выходила на склон безлесной горы. Путь этот был долгим, поэтому им почти никто не пользовался, но я с удовольствием ходил окружной дорогой весь учебный год, и мне она каждый раз представлялась по-новому, хотя вокруг все было знакомо до мелочей.
Вот тропинка прижалась к высокому обрыву над крутым поворотом речки; здесь ее сильное течение прорыло в глинистом дне глубокую колдобину; сверху сквозь прозрачную толщу воды хорошо видны крутые берега и в них темные рачьи норы, а почти у поверхности воды всегда лениво и величаво плавают большие красноперки. Стоит хлопнуть в ладоши, и рыбы встрепенутся и исчезнут, спрячутся в своих тайниках, как будто их здесь никогда и не было. В колдобине никто не купался, потому что подступы к ней были неудобными, место плохо освещалось солнцем, да и пугала большая глубина. А вот показалась уютная поляна, окруженная густыми вербами. Здесь мы однажды ранней весной сушили на костре мокрую одежду после того, как неудачно попытались перебраться по ивам через непривычно бурную, вздувшуюся от растаявшего в горах снега речку. А вот тропинка обогнула черный вход в сквозную пещеру. Пещера была извилистой, с узкими ходами, но главное – нестрашной, в ней побывали даже несмелые девчонки, ходившие как-то с нами на экскурсию.
Иногда по пути в школу я стрелял из самопала или взрывал какую-нибудь небольшую штуковину. Но чаще просто гулял или подолгу смотрел на удивительную воду – как меняется она от прозрачной, почти невидимой в спокойных широких впадинах, до густой, с маслянистым отливом на узких буйных перекатах. Иногда мне хотелось по холмам и горам идти все дальше и дальше на юг, за школу, к едва видневшейся в синей дали Скале-Копне и за ней – к морю. Уже несколько раз ходил я этими маршрутами со старшеклассниками в походы, и водил нас всегда военрук школы Иван Филиппович. Походы эти были для меня праздничными, воспоминанием о каждом из них я дорожил как хорошей книжкой.
И вот как-то ранней осенью, когда еще было тепло, и я, изрядно побродив по горам, с наслаждением слушал рассказ учителя географии о вулканах, к нам на урок зашла директриса и пригласила меня пройти в свой кабинет. Войдя в крошечную комнатку, я увидел председателя сельсовета, военрука и незнакомого красивого, полноватого капитана. Директриса, маленькая женщина с благородным лицом и искривленным позвоночником, заговорила своим ехидным голосом: «Ты у нас знаменитый сапер, и товарищ капитан из райвоенкомата хотел бы с тобой познакомиться. Постарайся честно ответить на все его вопросы». Я сразу догадался, о чем пойдет речь, и начал машинально искать между присутствующими Босоножку. «Неужели она меня узнала тогда?» – подумал я. Инстинкт самозащиты подсказывал: мне как можно глубже уйти в себя и все отрицать.
«Я слышал, – начал красивый капитан, – что у тебя есть мины. Держать их у себя, а тем более разряжать или взрывать самому – опасно. Надеюсь, ты это понимаешь? – я молча кивнул. – Так вот, – продолжал капитан, – там во дворе школы, около машины, тебя ждет сержант Галиев. Покажи ему свои мины!»
«Прямо сейчас?» – удивился я.
«Прямо сейчас», – ответила директриса.
И хотя я был обрадован тем, что меня не стали разоблачать и ругать за Босоножку, в душе моей осталось разочарование оттого, что капитан не рассказал что-нибудь интересное про войну, про нарушителей границ, про новое оружие. Забыв сказать «до свидания» и не заходя в класс, выбежал на улицу.
Около зеленой машины уже стоял Жорка Жолобов и солдат, как мне показалось, узбек, поскольку предположить в человеке с черными-пречерными волосами и темной кожей лица я мог только узбека. Мы с Жоркой переглянулись, что означало: покажем только то, что всем известно. Мы повели сержанта к большой минометной мине, что лежала на меже, недалеко от взорванного мною еще в августе тополя.
Сначала мы шли молча. Но Галиев, видимо, вспомнив, что ему приказано не только обезвредить боеприпасы, но и провести с нами воспитательную работу, начал рассказывать «страшную» историю: «Четыре пацан нашель один мина. Ковирял, ковирял – мине как даль и убиль четыре пацан». Выполнив свой долг, солдат снова замолчал и оживился лишь тогда, когда я назвал по-татарски деревню, в направлении которой мы шли. Деревня давно была переименована в село Цветочное. Оказывается, по-татарски она называлась «Корова убежала». Мне стало весело, когда я представил, как убегает от татарина корова. Веселость передалась Жорке и сержанту.
Мы вдруг разговорились, а вернее, начали игру: Жорка и я называли по очереди Галиеву старые названия сел, ручьев, балок, вершин гор. Он нам переводил с татарского на русский значение этих слов. Солдат говорил, а мы не верили своим ушам – до чего же эти названия были точными и интересными! Вот деревушка за лесом, судя по татарскому названию, должна изобиловать сливами, а ведь и правда, долина вокруг нее сплошь заросла корявыми сливовыми деревьями. А вот балка, где мы всегда собирали орехи, так и называется по-татарски «Ореховая»… Так мы узнали, что скала, выступающая из склона лесистой горы, которую хорошо видно с восточной окраины нашего села, называется «Камень-нос», а пересыхающий колодец за старым кладбищем – «Вода ушла»… Но больше всего нам понравилось название села «Корова убежала»…
Когда мы показали Галиеву мину, он велел нам отойти, а сам стал внимательно ее осматривать. Не найдя ничего подозрительного, он взял мину и понес к речке, где под обрывом во время паводка образовалась глубокая промоина. Зайдя под карниз, солдат осторожно положил ее на синюю глину, неторопливо снял вещмешок и начал доставать из него всякие любопытные для нас принадлежности минера: прямоугольную толовую шашку, облепленную вощеной бумагой с ярко-синим пятнышком на большой грани, моток бикфордова шнура, маленькие плоскогубцы. Перочинным ножом сержант отрезал кусок шнура длиной около тринадцати сантиметров и срезал на нем концы – один срез получился ровный, другой – скошенный. Из бокового кармана он извлек беленький металлический запал, вставил в него ровный конец шнура и обжал мундштук плоскогубцами. Получившуюся запальную трубку Галиев вставил в толовую шашку – под синим пятнышком оказалось отверстие для запала. Подготовленный таким образом заряд сапер положил на мину, вынул из коробки спичку, прижал ее головкой к сердцевине в скошенном конце шнура и чиркнул по спичке коробком – из шнура полетели искры и пошел беловатый дымок, как от дымного пороха. Солдат взял мешок и показал нам, что пора уходить, – мы все вместе быстро завернули за синий обрыв, прислонились к крутому склону и стали ждать.
Мне показалось, что сначала раздался протяжный визг, а потом – взрыв. В облаке дыма и пыли мы увидели обрушившуюся промоину и больше ничего. Под слоем плотных глиняных «кирпичиков» не было надежды найти хотя бы осколок. Немного постояв, направились к ржавому болотцу, в котором лежало несколько артиллерийских снарядов. Галиев долго выбирал их из ила, очищал и складывал штабелем. Собрав боеприпасы, он сначала вымыл, а потом высушил руки и лишь после этого взорвал снаряды точно так же, как и мину. Мы с Жоркой стояли далеко от болотца в охранении и хорошо видели, как высоко в небо взметнулся черный столб дыма и грязи, как поднялись над садом вороны, как понесло дымное облако в направлении платформы, где лежали горы пахучих колхозных яблок.
Вернулись мы на последний урок. Жорка пошел в свой класс, я – в свой. В школе слышали взрывы и меня встретили в классе с почестями: урок окончился преждевременно, я высыпал на первую парту горсть острых осколков и рассказал, как мы взорвали целый штабель снарядов и огромную мину.