Страница 48 из 49
7.3. Формирование и развитие законодательства Древней Руси (IX—XV века)
В условиях дальнейшего расслоения общества на отдельные социальные группы и усиления противоречий между ними правовые обычаи и иные социальные нормы как исторически первые социальные регуляторы общественных отношений становятся малоэффективными. Лишенные средств принуждения, социальные нормы не были способны обеспечить в обществе порядок, об отсутствии которого в 862 г. горестно признавались князю Рюрику послы от Новгорода и близлежащих городов.
Как свидетельствует «Повесть временных лет», славянские племена, изгнавшие в 862 г. варягов за море, «начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и была среди них усобица, и стали воевать между собой. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, круси… Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И вызвались трое братьев со своими родами и взяли с собой всю русь, и пришли к словянам, и сел старший, Рюрик, в Новгороде»[380]. В связи с изложенным возникает два вопроса: 1) о каком порядке, который славянские племена не могли укрепить самостоятельно, своими силами, идет речь; 2) почему, по их мнению, с этой задачей должны были справиться иноземцы, не знающие или плохо знающие языки и обычаи коренного населения, более успешно, нежели сами славяне?
Было бы наивно думать, что славянские племена в IX в. не имели ни государства, ни правил, ни органов, способных обеспечить устойчивые отношения между отдельными лицами и семьями. Как свидетельствуют византийские источники, в 860 г. русские дружины предприняли поход на Константинополь, который хотя и окончился неудачей, тем не менее мог состояться только при достаточно высоком уровне организованности, наличии власти, способной не только руководить войском, но и обеспечить его поход на Константинополь и ведение воинских операций. В 862 г. жители Новгорода избавились от господства варягов, что также возможно при высокой степени организованности народа и воинов. Как признает Б. А. Рыбаков, социально-политическая стратификация Руси этого периода выглядела следующим образом: великий князь, светлые князья, всякое княжье, великие бояре, бояре, гости-купцы, люди, челядь[381].
С появлением частной собственности общественные коммунистические способы распределения материальных благ уходят в небытие, становятся достоянием истории. Основным правовым способом приобретения прав на материальные блага другого становится обмен, а с появлением денег – договор купли-продажи, стороны которого хотя и были экономически и юридически взаимосвязаны, но психологически были часто ориентированы на завладение материальными благами не на сугубо эквивалентных началах, а вопреки им. Наиболее предприимчивые, но неразборчивые в средствах лица не гнушались время от времени надувать своих партеров по правоотношению, а то и вовсе использовать неправовые средства в виде кражи, разбоя или душегубства (убийства), что, в свою очередь, существенно увеличило число конфликтов, одну часть которых разрешали самостоятельно участники конфликта, а другую часть – общинные суды в сельских поселениях и суды веча в городах.
Идущее от общинно-родового строя обычное право закрепляло право кровной мести родственников убитого, а также право частного собственника убить вора, застигнутого с поличным в помещениях собственника. Санкционированием убийств нередко завершались и общественные суды. Недовольные их решением стороны прибегали к такому верному способу установления истины, как поле, завершавшееся зачастую убийством одной из стороны. Как свидетельствуют арабские путешественники Ибн-Даза и Мукаддези, даже решение князя носило в X—XI вв. рекомендательный характер, недовольные им стороны по взаимному согласию могли выйти на поле, чтобы разрешить дело «установлением» истинной Божьей воли. Лица, обвиненные в разбое и иных опасных для общества преступлениях, с санкции суда подвергались такому наказанию, как поток и разграбление. Таким образом, варварские способы правосудия не устраняли конфликты между членами общества, а, наоборот, плодили новые, чреватые дальнейшими санкционированными обычным правом убийствами.
Чем чаще потерпевшие восстанавливали собственное право убийством обидчика, тем шире становился круг лиц, готовых в порядке мести за своего родственника убить «правомерно» действовавшего потерпевшего. Взаимные убийства самым негативным образом сказывались на развитии общества, его благосостоянии, общество убивало само себя во имя «справедливости и правды». Общество несло ощутимые потери независимо от того, кто был принесен в жертву варварского права: виновное лицо или потерпевший. В любом случае оно несло ощутимый в условиях недостаточности населения ущерб: теряло отца семейства, храброго воина либо производителя материальных благ, купца или правителя.
Таким образом, в Древней Руси имела место типичная ситуация, описанная Ф. Энгельсом. Общество запуталось в неразрешимом противоречии с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно было бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не истребили друг друга и общество в бесплодной борьбе, была необходима сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая умеряла бы столкновение, держала его в границах «порядка»[382].
Славянские племена прекрасно понимали бесперспективность и губительность порядков, основанных на восстановлении права посредством убийства виновного и кровной мести между родственниками убитого и «правомерно» убившим лицом. Именно эту ситуацию они определяли как отсутствие порядка, при котором общество не могло жить иначе, как убивая друг друга. Заметим, что мотивами призыва варяжского князя были не защита территории от внешнего агрессора и не установление границ между славянскими племенами, а правонарушения, отсутствие правды.
Отряд вооруженных людей, который препятствовал бы самоистреблению членов общества, мог быть создан из состава славянских племен – славяне владели оружием не хуже других племен, в том числе варягов, о чем свидетельствует успешное изгнание последних из Новгорода в 862 г. И тем не менее славянские племена обратились к варягам.
Отряд, сформированный из представителей славянских племен, мог успешно противодействовать социальным конфликтам среди населения, но он не гарантировал главного, того, что эта защита будет основана на правде и справедливости. Все члены отряда непременно имели бы родственные связи с контролируемым населением и могли содействовать своим родственникам, т. е. во имя родственных связей поступаться правовыми принципами, приносить правду и справедливость на алтарь личного и родственного, семейного.
Иное дело – варяги. Как следует из летописи, варяжский князь призывался затем, чтобы «владел нами и судил по праву». У варягов не было личной заинтересованности в применении права, в определении и наказании виновных и, соответственно, значительно повышались гарантии торжества права над личными противоправными деяниями. Даже выдавая виновного на расправу потерпевшим, варяги не подлежали кровной мести со стороны родственников убитого, поскольку подобный акт правосудия свершался во имя права и во благо общества в отношении лиц, посягающих самым грубейшим образом на общественный и правовой порядок.
Пришедший на княжение Рюрик и продолживший его дело Олег должны были вершить правосудие по обычаям местного населения, иначе они не были бы правильно поняты пригласившим их населением. Их приход был бы воспринят не как благо, торжество права, а, наоборот, как тотальное бесправие. Применение чуждого славянам права могло иметь место лишь при их завоевании. Договорное же приглашение могло состояться только при условии бережного отношения варягов к действовавшим нормам и обычаям славян, идущим из глубокой древности. Варяги приглашались в качестве силы, способной обеспечить действие этих обычаев, а не их тотальное нарушение.
380
Повесть временных лет // Как была крещена Русь. М., 1990. С. 169.
381
См.: Рыбаков Б. А. Новая концепция предыстории Киевской Руси // История СССР. 1981. №2. С. 59.
382
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 190.